Дидье Ковеларт - Принцип Полины Страница 16

Она взяла с меня только за полчаса позирования.

Помимо проблем звукоизоляции, моя комнатушка была слишком мала для Луизы и ее собаки. Через неделю я съехал и поселился в ее двухкомнатной квартире на вилле Леандр, в дивном забытом тупичке на самой вершине Монмартра. Наши окна, затененные кустами сирени, освещали мягким светом лучшую осень в моей жизни. Мы расставались на рассвете после почти бессонных ночей, и у нас был целый день впереди, чтобы наши тела вновь набрались сил. Я отправлялся настилать ковры, она позировала, и мы встречались в сумерках, смывая под душем взгляды других мужчин с ее тела и следы клея с моей кожи. Это было похоже на счастье. Я даже почти заскучал.

С тех пор как мы стали жить вместе, ее лабрадор сильно сдал. Как будто позволил себе расслабиться, когда у хозяйки появился любовник. Он все хуже видел, и выводил его я. Я стал поводырем слепой собаки.

— Расскажи мне о телах женщин, которых ты больше всего любил.

Познав наслаждение, Луиза стала ненасытной. Но, помимо ее тела, я мог рассказать ей только об одном. Об одной ночи. О Полине. В остальном моя любовная жизнь была лишь набросками, бледными копиями и уступками. Ничто никогда не могло сравниться с этим коротким слиянием моих разрозненных фантазмов. Когда я рассказал ей под одеялом о дружбе-страсти, обломившейся мне в книжном магазине в Сен-Пьер-дез-Альп, Луиза спросила:

— И это все?

Чтобы избавить себя от ее разочарования, которое лишь бередило незавершенное воспоминание о Полине, я стал придумывать связи, пылкие, многочисленные и мимолетные, которые подпитывали ее возбуждение, а меня оставляли неутоленным в ее теле. Мне казалось, что все эти вымышленные любовницы предаются страсти с Луизой на моих глазах, и я чувствовал себя одиноким.

Максим вышел из тюрьмы в декабре 1998-го. Три строчки в рубрике «Коротко» в «Эко-дез-Альп»: приговор кассирован из-за процессуальных нарушений. Мадам Вуазен из дома престарелых в Армуаз-ан-Веркор прислала мне газетную вырезку с сопроводительной запиской: «Давно пора! Как вы поживаете?»

Именно на этот вопрос мне меньше всего хотелось отвечать. Два месяца назад Луиза ушла от меня к художнице, своей ровеснице. Обоюдная любовь с третьего сеанса позирования.

— Прости, Куинси, но я открыла для себя взгляд женщины.

Сообщение о разрыве не менее трогательное, чем ее первые слова на празднике сбора винограда. Как это часто со мной бывает, сопереживание пересилило горе. Я был счастлив за нее. Время от времени мы встречались за чашкой кофе. Она поселилась в мастерской художницы, роскошной мансарде на Монпарнасе. Поскольку там не было лифта, я остался на вилле Леандр с ее собакой.

Там-то я и получил в начале весны пересланное моим издателем уведомительное письмо из Оксфорда. Плотный картон, изящный курсив, на клапане адрес Полины в кампусе. У меня защемило сердце, когда я понял, что обе ее мечты наконец осуществились. Конверт говорил сам за себя: Максим свободен, я возобновляю учебу и выхожу за него замуж. Все хорошо, что хорошо кончается. Мне оставалось только порадоваться за них. Но я не вынес бы, попроси она меня быть ее свидетелем. Да и уехать из Парижа я все равно не мог. Улисс пропал бы без меня: он выл смертным воем, стоило мне уйти в другую комнату, а у меня не было средств нанять ему догги-ситтер. Я выбросил письмо, не вскрыв его.

И начались проблемы. Насколько философски я принял уход Луизы, утешившись с ее собакой в смехотворности нашей совместной жизни, настолько же меня пришибла мысль, что Полина и Максим воссоединились без моего участия и я больше никогда не буду им нужен. Любовный ли недуг или горесть дружбы, я чувствовал себя лишним и утратил вкус к жизни. Для кого мне жить, для чего?

А потом вдруг как будто что-то щелкнуло после трех недель глубокой депрессии, когда мой еле живой лабрадор обихаживал меня как мог, не позволяя себе умереть, хотя жестоко мучился, чтобы не оставлять меня одного. Я проникся. Я не хотел, чтобы Улисс унес с собой такой мой образ. Я принял холодный душ, выбросил бутылки с водкой и извлек на свет божий начало романа о Полине и Максиме. Этот текст никому больше не причинит вреда.

Наша история кончена. Я могу начать ее заново — на свое усмотрение, вновь пережить на свой лад, взять в свои руки контроль над событиями и власть над героями. Что еще я мог выразить искреннего, истинного? Это будет мой второй старт. Или моя лебединая песня.

Одним махом я переписал все начало. Мой рассказчик умер в тюрьме в первом же абзаце. И тут, словно желая укрепить мою решимость, пришло второе уведомительное письмо. Того же формата, в обычном конверте из крафтовой бумаги, присланное на адрес моего издательства из Монако. Адрес и анонимная приписка на клапане («Повторный УКОЛ: Мы рассчитываем на ТЕБЯ») были написаны рукой Максима, не узнать этот крупный почерк, изобилующий заглавными буквами, было невозможно. Монако… Вполне в его стиле как предсвадебное путешествие. «Повторный укол» разделил судьбу первой инъекции: отправился в мусорную корзину. Вы можете рассчитывать на меня, еще как можете. Но не таким образом.

Взяв больничный под предлогом внезапной аллергии на клей для коврового покрытия, я работал по пятнадцать часов в день, семь дней в неделю, в кухне, которую превратил в кабинет, перед фотографией Полины, приклеенной к холодильнику. Выходил только по нужде моей собаки, покупая по пути блинчик или хот-дог, которые мы делили на площади Тертр. Когда он совсем «обезлапел», я купил памперсы и стал заказывать пиццу на дом. Морально он чувствовал себя гораздо лучше. И я тоже: мне нравилось то, что я писал. Писал, смеясь, плача, удивляясь. Я исправлял действительность, сочиняя то, что могло бы быть приключением моей жизни. Стать единым целым с Полиной в память о Максиме.

Я дошел до страницы 145, когда действительность взяла верх.

Бар отеля «Вестин» пуст в этот ранний час. Я чувствую себя совершенно неуместным среди красного бархата и греческих колонн, с моим юношеским романом под мышкой и вибрирующим в кармане телефоном. Уже десять минут, как я должен быть на совещании в бухгалтерии.

Прежде чем уйти, я все же делаю два шага вперед, так, для очистки совести. Чтобы говорить себе потом, мол, да, я, как и сказал портье, ждал в баре. Не очень долго, не спорю, но шанс случаю я оставил — случаю, которому кто-то уже достаточно помог, чтобы привести меня на эту встречу, хотя она вряд ли состоится. У меня нет больше фантазии на мечты. И нет больше сил в них верить.

Я делаю последний шаг — и замираю, перестав дышать. Невидимая от входа, Полина сидит в нише в левом дальнем углу на большом красном диване, заваленном папками, между макбуком и айподом. С головой погруженная в работу. Меня она не видит. Длинные волосы скрывают ее лицо. Она в сером. В костюме, ничего не говорящем ни о ее теле, ни о ее сегодняшней жизни. Замужем, разведена, вдова? Деловая женщина или остепенившаяся обывательница? Или неудачница, как я, пытающаяся делать хорошую мину при плохой игре?

Вполоборота, на расстоянии пятнадцати метров, это срабатывает. Время остановилось. Ходы нашей разлуки как ветром сдуло, и мы вернулись к исходной точке. Но я уже не тот, кто писал о ней четырнадцать лет назад, в пляшущем свете от колышущихся сиреней монмартрского тупичка, между ее наготой, примагниченной к холодильнику, и предсмертными хрипами старого лабрадора под столом. Я уже не тот одинокий молодой человек, который еще надеялся или, по крайней мере, переписывал свою жизнь заново на бумаге, чтобы соединиться в вымысле с той, которую никак не мог забыть. Проклятый писатель стал менеджером в облицовочной фирме. Которая, скорее всего, обанкротится до конца года.

Я не могу встретиться с Полиной. Не так. Не сейчас. Я не хочу видеть в ее глазах свою неудавшуюся жизнь. Пячусь назад, почти не дыша. Покинув мягкий ковер, мои подошвы поскрипывают на мраморе галереи. Я резко поворачиваюсь, сердце мечется, как шарик электрического бильярда. Спешу на рысях в сторону холла. Удираю, как вор.

Под аркадами улицы Кастильоне замедляю шаг, собираюсь с мыслями, урезониваю себя. Пересекаю улицу Риволи и укрываюсь под старыми каштанами сада Тюильри. Прижмись лбом к дереву. Дыши. Совладай с эмоциями. Скажи себе, что она еще ждет по ту сторону улицы, что еще не поздно вернуться. Разобраться в своих страхах, в своих отказах и отступлениях. Укрепиться в решении.

И в конечном счете вновь отдаться во власть прошлому…

Это было в четверг, 17 июня 1999-го. Я возвращался с собачьего кладбища в Аньере, где похоронил Улисса, заплатив за три года. По двести евро за квадратный метр, на большее меня не хватило. О том, чтобы попросить поучаствовать Луизу, не могло быть и речи, она и так бесплатно предоставила мне квартиру, подаренную ей родителями. Мой кров над головой напрямую зависел от длительности ее связи с художницей с бульвара Монпарнас: ее счастье было для меня бесценно. Поэтому я скрыл от нее смерть пса. Она не хотела его видеть, уважая привязанность, которую он перенес на меня, и до сих пор все были довольны. Квартира была так полна моими героями, что недолго казалась мне пустой после ухода Улисса.