Виктор Петров - Рекламный ролик Страница 16

…Вчера Константин забыл на привале французскую зажигалку и бегом бежал за ней назад несколько километров. Однако вместо десятирублевой зажигалки обнаружил возле мокрого кострища точно такой же след. Юркой пулей шелестел Костя обратно, предвкушая похвалу за долгожданный след. Увы, Гарькавый огорошил Костю бомбовым хохотом, а Гриня невозмутимо вернул зажигалку. Час назад принципиальный Костя плюнул ему в душу: не пожелал устроить передышку ради козы. Спорить Гриня не стал, а переложил зажигалку из чужого кармана в свой… Пока оператор бегал за зажигалкой, коза отлично отдохнула! И сам Гриня отдохнул.

Понятно, что после пещерной шутки Костя постеснялся рассказать таежнику Грине о следе у кострища: снова поднимет на смех! Увалень доверяет чутью козы больше, чем собственной наблюдательности. По ночам он неусыпно охраняет ее с ружьем, лакомит сухарями тайком от Гарькавого. Но ведь и Костя не простак, жадно учится таежной азбуке! Северный ветер дует им в лицо, как рогатой бедолаге почуять зверя за своей спиной? Зато тот, наверняка, вычислил их по запахам встречного ветра…

На предложение Гарькавого завтрашний день посвятить съемкам, а живую козу использовать приманкой, Гриня впервые за все дни решительно прогундосил:

— Не отдам Тоню! Не зверствуй, Олех Палч. Из ружья лучше стрельни!

— Что-о-о? — диким голосом проревел пьянущий Гарькавый. — Ну-кась, Гринюшка, глянь на дядю оператора, — с зловещей ласковостью попросил он дружка. Гриня покорно обернулся к насторожившемуся Ивину. Гарькавый подпрыгнул и точно в копчик ударил «другаря Гринюху» кованым каблуком.

Гриня, как скошенный закатался по траве. Костик — к нему.

— Назад, падла! — вскинул Гарькавый ружье.

— Олежек, не горячись! Миленький, не горячись! Он виноват, с него хватит…

— Вонась оно-о… Падаль жалеешь? Кто меня жалеть будет? — Держа ружье в правой руке, Гарькавый снова каблуком в лицо сбил всхлипывающего на четвереньках Гриню.

«Взрывпакет!» — озарило Костю.

Чужая хрустящая боль на мгновение подавила страх перед Гарькавым, отозвалась в Ивине горячечно-бестолковой решимостью.

Он метнул в костер взрывпакет, всегда висящий на пояске на случай агрессии медведя. Угадывая в дыму фигуру Гарькавого, подскочил и утайкой (словно кошка лапкой — не опасно ли?) цапнул того за кисть правой руки. Ружье выпало — Костик осмелел. Вздернул пьяного на спину, нерешительно потряс его — дальше что? — и, крепко зажмурясь, шмякнул через себя оземь.

— Ноги — ремнем! — очень даже решительно скомандовал Грине, сам ловко стянул кисти рук хитреньким узлом.

— Су-у-уки, — обреченно завыл Гарькавый, изгаляясь в звериных интонациях.

В палатке Костя обмотал дебоширу еще и рот полотенцем, наглухо застегнул брезентовый полог и, силище свирепой сам удивляясь, забаррикадировал выход из палатки толстым бревном.

«Водку у дядечек вылить? Совсем бандюги озвереют…» — брезгливо посмотрел Костя на шмыгающего носом Гриню.

— Мне фильм лепить — я польстился. А тебе некуда податься, прилип к нему? Или должник его?

Искра щелкнула Гриню по носу, и он еще горше затер глаза грязными, ревматизно-распухшими в суставах пальцами.

— Молчите, Прохоров? Молчи, молчи… Обоих поодиночке передушит…

Коза уложила Грине на колени рогатую голову с клочковатой седой бороденкой: запахи близкого медведя измучили животное. Сотрясающая ее дрожь особенно заметна на вымени. На покрытых струпьями сосках копошатся муравьи, капли молока сочатся одна за другой на траву.

— Сцедишь, может, Гринь?.. — пытается Костя хоть чем-то занять рабочего. Гриня тупо молчит, окаменел черным силуэтом на фоне костра. Потом вяло, словно нехотя, поднимается и бережно обмывает больное вымя тряпицей, смачивая ее в растворе марганцовки.

В то время, как козу больно тягает за соски Гриня, она с потаенным упреком косит почему-то на Константина. И чего, спрашивается, косит? Кружку долгожданного пахучего молока Костя выпил без аппетита…

Гриня нацедил вторую кружку до краев, но не выпил, а исчез с ней в темноте.

— Охладить поставил?

— Аха, холодненьхохо Олех Палчу на утро…

Изумленный Костя потерял дар речи. Обреченно махнул рукой на угодливого служку — поделом тебе, балда! — и пошел спать.

Однако сразу заснуть не смог — долго ворочался на шишках, не убранных впопыхах из-под днища палатки. Его шестимесячный сынок Лешка сегодня чуть не остался без отца… По ночам Лешка горланит, пока отец не переложит его к себе на живот. Разомлев на папкином животе, Лешка доверчиво писает, оба с папкой счастливо урчат и, наконец, снова засыпают.

Можно, конечно, обвинять Гарькавого в злобе и жестокости… Если судьба человека только в его собственных руках — можно…

Мертвецки пьяный Гарькавый младенчески разметался поперек палатки и храпит в самое ухо. Гриня, друг сердечный, успел уже и полотенце снять и руки ему освободить от ремней.

Костя приподнял волглый полог палатки: как он там, Гринюха? Досадует Костя, что не сумел «расколоть» Гриню, заманить в союзники против Гарькавого. Еще на ружье из-за него кинулся — свинья неблагодарная…

Гриня грел руки в густой шерсти козы. Обморозил их он малышом, вылавливая задыхавшихся в проруби карасей. Бабушка Елена тогда, помнится, гаркнула на деда — растерялся старый, бухнулся на колени перед самой иконой! — заставила его принести воды почему-то именно из той же проруби. Едва пальцы начали отходить в ледяной воде, обмотала руки плачущему внуку праздничной кофтой.

За эту самую кофту, подаренную бабушке сыном перед войной — отцом Грини, сосед Доронин одарил бабушку кружкой гусиного сала — ей-ей, жалко несмышленыша! Зато всякий раз потом выговаривал соседке, если ее внук за былую доброту не благодарил низким поклоном, а, как волчонок, ярился исподлобья.

Даже когда Гриня работал в рыбнадзоре, в сенях у бабушки всегда стояли просмоленные бочки, в которых плескалась спасенная им рыбья молодь.

Вялый, внешне безучастный к жизни, словно вытянутый на берег старый сом, Гриня слыл в поселке за недоумка: родная бабка в покосы нанимает работников со стороны, тогда как свой верзила ради десятка рыбешек копает канаву от усыхающей старицы к реке.

Зато браконьеры, и городские, и местные, Гриню уважали и мстили ему от души. Городских Гриня совсем легко облапошивал. Обычно после изнурительной тряски из города мотоциклисты отдыхали в селе: пили молоко, пока охлаждался мотор, расспрашивали мальчишек про клев. Гриню же интересовали пылившие украдкой мимо села, чаще в пятницу, поздно вечером, мощные «Уралы» с вместительными люльками.

Торная для мотоциклов тропа сопровождала реку километров десять, а дальше ее надежно сторожили неприступные береговые скалы.

Прихватив с собой рослую лайку, Гриня бесшумно катил на велосипеде вслед за возможным браконьером. Если тот действительно гарпунил с карбидной лампой в заводи, Гриня, улучив момент, сливал из бака бензин, именем закона реквизировал вкусную городскую снедь и вместе с напружинившимся псом ожидал, пока браконьер причалит к берегу. Одного-двух не без возни, но скручивал. Шустик выручал…

Однажды пес вырвался из Грининых рук — подбежал, виляя хвостом, к выплывшей из темноты лодке. Влажно лизнул горячим языком колючее лицо хозяина своей матери — Доронина. Сын Доронина накинул на Шустика сеть и надежно, как колол свиней, воткнул лайке нож под лопатку…

Терпеливому следователю Гриня так и не смог объяснить подробности схватки. От удара веслом в голову сын Доронина скончался сразу, а у самого старика оказался перебитым позвоночник.

После объявления Грине приговора, жена Доронина — старуха в черном, с водянистым студнем вместо глаз на желтом лице — кричала односельчанам, спешащим на свежий воздух.

— Люди! Люди, али нет? Судьи жизнь подлюке подарили, и вы молчите? Заодно? Найду, Прохориха, справедливость на твоего изверга! Ничем не поскуплюсь, без копейки останусь — найду справедливость!

— Не советую вам искать иную справедливость! — вышел из себя судья. До этого он задавал вопросы и жене Доронина, и Грине, и пострадавшему одинаково корректным бесстрастным голосом. Жестом подозвал одного из милиционеров — шепнул тому на ухо. Милиционер помог бабушке Елене встать, поддерживая ее под руки, проводил до дверей.

В колонии для Грини оборвалась последняя кровная ниточка между ним и родным селом: он узнал, что умерла бабушка Елена. От пожизненного клейма «убийца» состарился Гриня — едва шаркал ногами на разводе. Может, так бы и стих, не дотянув до свободы, не окажись тогда рядом Гарькавого…

Но и на воле день для Грини начинается с одних и тех же кошмарных воспоминаний, и вот уже второй год сломленный, пристрастившийся пить Гриня безропотно кочует за спасителем своим по Сибири. Жизнь Гарькавый знает, не чета ему…