Мадам Хаят - Алтан Ахмет Страница 16

В один из дней, когда мы были очень близки к трагическому событию, Поэт чувствовал себя подавленно из-за случившегося с Гюльсюм и как-то, сидя с выпивкой на кухне, сказал: «Любовь к людям — это слишком общее понятие, не обязательно любить людей, чтобы все униженные и оскорбленные могли собраться и вместе найти выход».

Эмир, который обычно отмалчивался в таких случаях, неожиданно произнес своим спокойным голосом:

— История показывает нам, что у людей всегда было такое намерение, но не хватало силы воли. Что бы они ни делали, они ходят по кругу и попадают в одну и ту же жестокую ловушку. Эта ловушка всегда ждет своих жертв. Назовите хоть одно общество, которое стало бы счастливее после появления сельского хозяйства.

Я рассмеялся:

— Вы предлагаете вернуться к временам охотников-собирателей?

— Если бы такой вариант был возможен, я бы проголосовал за него.

Поэт мрачно ответил на это:

— Когда ваше классовое сознание не может оправдать существующий миропорядок, оно ищет спасения в прошлом.

Эмир так же спокойно ответил:

— А ваше классовое сознание пытается убежать от настоящего в будущее. В конечном итоге мы все пытаемся сбежать из сегодня. Потому что сегодня мы не можем найти путь ни назад, ни вперед.

— Насколько я понимаю, все мы сейчас в бегах, — сказал я.

Тевхиде, которая задумчиво ковыряла лежащую перед ней котлету, вдруг оживилась:

— Куда ты бежишь? Я тогда тоже побегу.

Поэт погладил ее по голове и сказал:

— Не убегай, моя дорогая Тевхиде, останься хоть ты.

Мы тогда не осознавали, что беседуем на краю обрыва, но по-своему пытались цепляться друг за друга. Один из нас готов был сорваться, но мы этого не знали. Поэт рассказывал истории, которые заставляли нас смеяться, а Тевхиде смеялась больше всех.

Когда я рассказал мадам Хаят о наших разговорах, она без колебаний ответила: «Люди могут изменить все, кроме самих себя». Не задумываясь, как будто она уже давно все это обдумала и для себя решила. «Они просто не могут измениться. Это их проклятие».

Когда я говорил с Сылой на ту же тему, она напомнила мне слова Каан-бея: «Как люди могут измениться, не меняя своего желания обладать… Разве литература не раскрывает тупик, созданный этой неспособностью меняться?»

Должно быть, именно это Эмир называл жестокой ловушкой.

После того как Гюльсюм и Поэт ушли, я выпил еще чашку чая на пустой кухне и вышел на улицу. Стоял прекрасный солнечный день. Вечером намечались съемки, Сыла не придет, и я не знал, придет ли мадам Хаят. Если ее не будет и сегодня вечером, значит, не будет долго.

Я решил пойти в пассаж букинистов, поискать книгу «Жизнь термитов». Пассаж был пуст. Я заглянул в магазин человека, который подарил мне фотографию деревенских жителей. Магазинчик был закрыт. Витрины были заклеены газетами. Во всем пассаже осталось всего три открытых магазина. Я зашел в один из них и спросил о книге. «Давно о ней никто не спрашивал, — сказал мужчина, — переиздания не было. Ее очень трудно найти. В прежние времена я бы бросился искать ее для вас, пока не найду, но мы закрываемся, сегодня-завтра нас снесут».

Я вышел. Раньше я любил одиночество, но теперь чувствовал, что устал от него. Я бродил по улицам. Мне казалось, всему городу наскучило одиночество. К вечеру я вернулся в свою комнату. Немного почитал словарь мифологии, где боги похищали, «заворачивая в облака», тех, кого хотели спасти, и я задумался: похитят ли они меня тоже, или, может, жители деревни возьмут меня с собой на гулянье? Я заснул, размышляя об этом. Проснулся с чувством тревоги, что опоздаю, но до съемок еще было время. Прогулочным шагом я направился к телецентру.

Программа только началась. Как только я вошел в сияющую темноту, я посмотрел на публику: мадам Хаят сидела на своем обычном месте в своем медовом платье. И будто до этого момента мне не хватало воздуха, мои легкие вдруг наполнились — я сделал большой вдох от радости. Ее лицо отражалось на экране, через некоторое время я увидел на экране и свою грустную физиономию. Я очень удивился, ведь я думал, что счастлив.

Коротко стриженная певица в черно-желтом платье игриво напевала со сцены, а мадам Хаят танцевала со всеми, но красивее всех и наслаждалась этим больше всех. Ее тело покачивалось в такт музыке.

В перерыве мадам Хаят подошла ко мне.

— Как дела, Антоний?

— Спасибо, я в порядке. Как вы?

— Все хорошо, давай выйдем.

Мы вышли в заполненный людьми коридор и сели рядом на двух стульях.

— Давай поужинаем после шоу, — сказала она.

— Давайте, — сказал я.

Тут же наступила тишина, и толпа умолкла, расступаясь. По лестнице спустился мужчина в костюме, среднего роста, широкоплечий, с нахмуренными бровями, а за ним следовали две высокие фигуры в темной одежде. Проходя мимо, он увидел мадам Хаят и сказал:

— Как жизнь, Хаят?

— В порядке. Как твои дела?

Оба приветствия прозвучали так отстраненно, что я подумал: такую дистанцию можно увидеть только между людьми, которые когда-то были очень близки. Странное противоречие между их приятельским обращением друг к другу и отстраненностью в их голосах могло существовать только между людьми, которые разделяли очень интимные моменты и позже закрыли эту тетрадь. Я уловил это, сам не зная как. Не нужно было обладать мудростью или опытом, чтобы увидеть такие вещи, это был совершенно особенный способ приветствия, и он сразу бросался в глаза.

Больше они ничего друг другу не сказали. Мужчина с сопровождающими прошел мимо.

— Кто этот человек? — спросил я мадам Хаят.

Она холодно произнесла:

— Держись от него подальше.

Я понял, кто нашел для мадам Хаят эту работу. Меня заполнил гнев, причину и цель которого я не мог до конца понять.

Когда съемка закончилась, я подождал, пока мадам Хаят переоденется. Мы вышли вместе.

— Я пришел пешком, — сказал я, — твоя машина припаркована возле моего дома. Можем сходить за ней вместе, или я пригоню ее сюда.

— Пускай там и стоит, — сказала она, — мы не сможем найти парковку ночью, не будем заморачиваться.

— Если хочешь, можем поесть дома, — предложила она после недолгой прогулки, — я что-нибудь приготовлю. Или ты хочешь пойти в ресторан?

— Давай поедим дома. — Это прозвучало немного обиженно, словно мой голос был обижен на мадам Хаят независимо от меня.

Мы взяли такси. В большой колбасной лавке в начале склона, ведущего к дому мадам Хаят, горел свет. Она остановила такси.

— Пошли, — сказала она, — возьмем что-нибудь здесь, не будем возиться с готовкой.

Продавец поприветствовал нас:

— Добро пожаловать, мадам Хаят. Как поживаете?

— Спасибо, вы в такой поздний час работаете?

— Жду привоза товара, вот и не стал закрываться. Вдруг покупатель придет в это время.

— Как идут дела?

— Застой, прежних заработков уже нет, денег у людей мало, а у кого остались, не спешат тратить: все боятся завтрашнего дня.

Стало совершенно ясно, что мадам Хаят не из пугливых: язык, венгерская салями, бастурма, говяжья ветчина, оливье, соленья, хумус, фаршированные мидии, бутылка хорошего вина… Она жадно скупала все. Получился огромный пакет, мне было трудно его нести.

— Мы осчастливили лавочника, — сказал я.

Она взглядом спросила, что я имею в виду.

— Продавец сказал, что все боятся тратить деньги, а вы, очевидно, нет.

— Я не люблю бояться, мне надоедает страх.

— Без денег очень тяжело…

— Я знаю, что такое безденежье, Антоний. Когда есть деньги, живется так, словно деньги есть, а когда их нет, живется так, словно денег нет. Жить так, будто у тебя нет денег, когда они у тебя есть, так же глупо, как жить, словно ты при деньгах, когда их нет. Мы подумаем об этом, когда деньги закончатся. А сейчас они есть, так давай наслаждаться.

— Не поздно ли будет думать, когда денег не останется? Бывают же и финансовые трудности.

Мы подошли к двери ее дома. Она взглянула на меня с насмешливой улыбкой.