Карен Уайт - Танцующая на гребне волны Страница 17

Я прослушала мелодию три раза, напевая слова с листа, пока не запомнила их наизусть. Разумеется, я знала эту песенку. Ее пела мне мать. Когда у меня была ветрянка и я не могла спать, она сидела в качалке у моей постели и пела мне ее. Но слова были другие. Там речь шла о любимом ребенке, мирно спавшем в стенах замка. На листе бумаги я читала об отце, отделенном морями от любимой жены и ребенка. Эта песенка предлагала скорее утешение, чем покой, предсказывала потерю, а не поддержку и тепло. Но эти слова я почему-то знала задолго до того, как достала бумаги из рамы…

Лист выпал из моих похолодевших пальцев. Я поколебалась, прежде чем взять в руки третий листок. Мне смутно послышался шум подъехавшей машины, но я не могла остановиться.

Третьим изображением был рисунок пером молодой женщины в полный рост. На ней было длинное платье, вероятно, самого начала девятнадцатого века. Шляпку – капор – она держала в руках, и ветер развевал его ленты и вздымал ей юбки. Она стояла босая, видимо, на песке, у края воды, подбирающейся к ней сзади. У меня перехватило дыхание, когда, взглянув на рисунок попристальней, я заметила там, на расстоянии, корабль с парусами. Мой взгляд скользил по ее лицу – волосы падали ей на лоб, большие миндалевидные глаза и высокие скулы были изящны, однако тонкий носик был слишком вздернут, чтобы она могла считаться красавицей. Но в целом это было, несомненно, лицо, привлекающее внимание. Я вглядывалась и вглядывалась в рисунок. В глазах женщины было что-то немое, но в то же время говорящее. Что-то говорившее о любви, потере и покорности судьбе. Но было и еще что-то, даже помимо вопроса, который она, казалось, хотела задать. Запах пепла щекотал мне горло. «Я тебя знаю». Эти слова всплыли у меня в мозгу вместе с уверенностью, с какой ощущаешь боль или голод.

– Ава?

Обернувшись, я обнаружила в дверях Тиш. Она смотрела на меня озабоченно. Рисунок выскользнул из моей руки на пол, и я быстро опустилась на софу.

Она нагнулась и подняла рисунок.

– У вас в лице ни кровинки, а на лбу капли пота. Вы здоровы? Хотите, я позову Мэтью?

Я покачала головой:

– Он на работе. Со мной все в порядке. Только… – Я показала на рисунок, который она держала в руках, надеясь, что, взглянув на него, она все поймет, так что мне не придется объяснять то, что я в любом случае объяснить не могла.

Тиш села рядом со мной на софу и внимательно поизучала рисунок минуту-другую, прежде чем откинуться на подушки.

– Так вы их нашли… А я о них совсем забыла.

Я удивленно на нее взглянула.

– Разве вы о них знали?

– Случайно. Я была в Брунсвике. Там есть мастерская, и я увидела там Адриенну, она заказывала рамку и держала в руках эти листки, объясняя мастеру, чего она хочет. Разговора у нас не получилось – она дала мне понять, что не хочет сейчас разговаривать.

Тиш отвернулась, осторожно постукивая пальцами по картону, как будто ей не хотелось продолжать объяснения. Но потом она снова повернулась ко мне:

– Неделю спустя она умерла, и я об этих рисунках и раме совсем забыла…

Я кивнула, ничего не понимая.

– Я нашла их случайно. Хотела посмотреть рисунок поближе, сняла его, а потом, вешая раму на место, порвала заднюю часть бумаги.

Она держала рисунок на коленях, поглядывая на него.

– Это не похоже на обычные ее работы, но это определенно ее стиль. И ее подпись. – Тиш указала на инициалы в правом нижнем углу.

– Она мне кажется знакомой, но я не знаю почему, – сказала я. – Вы знаете, кто бы это мог быть?

Тиш покачала головой.

– Нет. Но мне она тоже кажется знакомой. Как будто я уже видела где-то ее изображение. Может быть, в книжке?

Я отвернулась. Мне было не по себе. Как мы могли быть знакомы? И почему я ничего не могу больше вспомнить об этом?

– Там еще есть рисунок дома – под другим углом, чем на картине, – и текст песенки. Я не могу понять, зачем их понадобилось прятать. Слова песенки мне знакомы – я думаю, я слышала их раньше, на ту же мелодию, что и колыбельная, что пела мне моя мать, «Спи, дитя».

Тиш наморщила брови:

– Я и не знала, что существуют разные тексты…

Я взяла листок со словами и протянула его Тиш, наблюдая, как она читает про себя строчки, отбивая такт на колене.

– Они подходят, это точно.

– Я знаю. – Я взяла рисунок дома и показала его Тиш. – А вот и третий.

Она нахмурилась:

– Почему она их прятала? Вы показывали их Мэтью?

Я отрицательно мотнула головой:

– Я не хотела, чтобы он подумал, что я порвала бумагу нарочно.

Тиш очень медленно вернула мне все бумаги.

– Вы на самом деле совсем его не знаете?

– Что вы хотите сказать? – возмутилась я. – Он мой муж, я знаю его достаточно, чтобы выйти за него замуж.

Она протянула ко мне руку, и когда я отстранилась, она ее опустила.

– Я знаю – но я не это имела в виду. Иногда людям не нужно знать друг друга долго, чтобы убедиться, что они нашли близкого человека. Я знаю, так было с вами и Мэтью – я вижу это, когда вы вместе. Но я знаю Мэтью с детства. Мы здесь называем его «старичком». Как будто он от рождения уже знал, что ему нужно, и, заполучив это, не выпускал.

– Как Адриенну? – слова сорвались у меня, прежде чем я успела их удержать.

Тиш встала.

– Я не тот человек, с кем вам следует вести такой разговор, Ава.

Избегая ее взгляда, я положила бумаги обратно в ящик, пообещав себе поговорить о них с Мэтью, когда он вернется.

– Спасибо, Тиш. И если я еще не сделала это должным образом, благодарю вас за вечеринку. Извините, что нам пришлось рано уехать.

Повесив сумку через плечо, Тиш направилась к двери.

– Единственный, кому следует извиниться, это Джон. Он хороший человек, но просто он в таком состоянии… Я надеюсь, вы понимаете.

Я взяла свою сумку и, выйдя вслед за ней, заперла дверь.

– Почему Джон и его родители думают, что Мэтью имел какое-то отношение к ее смерти? Ведь это же был несчастный случай.

Она обернулась ко мне:

– Я думала, вы знаете.

Я хотела вернуться в дом, хотела удержаться от другого вопроса. Но я осталась стоять на месте.

– Знаю… что?

– Это произошло ночью. Она ехала на север по Семнадцатому шоссе в Южной Каролине, и ее семья считает, что единственной причиной этого было то, что она от чего-то убегала. Они страдали и доискивались причин. Неизвестно почему машина свернула с дороги на мосту и упала в болото.

– От чего она умерла? – Я еле выговорила эти слова.

– Она утонула.

Я закрыла глаза и сосредоточилась на своем дыхании, чтобы не забывать наполнять воздухом легкие. Шаги приблизились ко мне, и Тиш обняла меня рукой за плечи.

– С вами все в порядке?

Все было не в порядке, но я утвердительно кивнула.

– Сейчас все пройдет. Это просто шок.

«Она утонула».

– У вас плохой вид. Послушайте, нам нет необходимости ехать на кладбище именно сегодня. Наш проект рассчитан на недели, так что не имеет значения, начнем мы сегодня или завтра. В магазине у меня есть помощники, а вы приступаете к работе только через неделю. Так что мы можем поехать в другой раз.

Я покачала головой:

– Нет. Со мной все в порядке. Поедем. Пожалуйста. – Мне хотелось отключиться от моих мыслей, пусть даже изучая старые могилы. Все, что угодно, только не образ первой жены Мэтью в машине под водой.

Тиш неохотно отпустила меня, и я пошла за ней к машине, нетвердо держась на ногах, как будто земля у меня под ногами превратилась в воду, и у меня не было другого выбора, как только позволить ей поглотить себя.

Глава 8

Памела

Сент-Саймонс-Айленд, Джорджия

Декабрь 1806

Под визг из свинарника мы с Ледой и Джеммой крутились в кухне. Я помешивала в горшке растапливаемый свиной жир для приготовления лярда. Жар очага истомил нас, пот струился по нашим лицам, несмотря на уличный холод. Мы щурились сквозь пар, стараясь думать не о забое свиней, а о беконе и ветчине, которых хватит нам на зиму. На огне жарился картофель, в то время как Леда развешивала для сушки свиную кожу. От щетины для щеток до внутренностей для свиных рубцов, все от пятачка до хвоста должно было так или иначе использоваться. Я на опыте узнала, что тратить что-либо зря значит обходиться без чего-то нужного. Мне было стыдно при воспоминании, как за обедом у бабушки в Саванне я отталкивала тарелку с недоеденной едой.

Я повернулась сказать что-то Джемме, и тут мой разбухший живот опоясала острая боль. Маленькая рука расправила на мне ткань передника, как будто стараясь утишить боль. Я взглянула на смотревшую на меня снизу вверх Джемму, все еще молчаливую, все еще обезображенную шрамом, но уже во многом излеченную. Ее глухие рыдания, длившиеся месяцами, настолько затихли, что Леда стала пускать ее в кухню, где на девочке отражался свет ее улыбки. Я подумала, что они нашли друг в друге мать и дочь, в которых они нуждались. И хотя между ними сложилась прочная связь, когда я была поблизости, Джемма цеплялась за мою юбку в безмолвном обожании.