Валерий Попов - Плясать до смерти Страница 17

— Хорошее место!

В темном укромном уголке, у железной двери в подвал, отдыхают обычно наши пьяницы, набираясь моральных и физических сил перед приходом домой. И тот сложный запах — теперь наш.

Ощущая недостаточный мой восторг, дамы расстроились.

— А что было делать?! — Нонна всхлипнула (явно «приняла» для храбрости).

Открылась трогательнейшая история, просто из детской дореволюционной хрестоматии (в постреволюционных хрестоматиях уже все эти «чувствительные сопли» не допускались). Услышали под лестницей писк. И грохот ведра, точнее двух ведер.

— Ой, мама! — воскликнула Настя.

И спустились в ад! Там, действительно, происходило ужасающее: наша дворничиха Марфуга (в те годы были еще татарские, а не узбекские дворники) кинула в ведро с водой четырех щенков, трех белых и одного черного, и собиралась сверху придавить их вторым ведром, лишая дыхания! Успели выхватить одного.

— Почему ты этого-то схватила? — спросил я Настю.

— Понимаешь… он посмотрел на меня! — Настя тоже вдруг всхлипнула. Осталось заплакать лишь мне, что я не замедлил сделать: состояние позволяло, выпили с Кузей достаточно.

Я обнял их за плечи, и мы рыдали. Тут я заметил вскользь, как сильно Настя Нонну переросла: этакий неуклюжий кукушонок-переросток в гнезде синички. Некоторое время мы дружно плакали. Ничто так не сближает и не возвышает, как слезы!

Сидели, просветленные. Настя явно решила, что сделала доброе дело, лицо сияло решимостью. Не будем ее сбивать!

— Ну ладно! Молодцы! Сделали доброе дело! И деньги, кстати, сэкономили!

— Пойдем, я тебе квартиру нашу покажу! — Продолжая еще всхлипывать, Настя взяла щеночка на руки и понесла. Тот виновато скулил: понимаю, мол, виноват, но что делать?

— Слушай, а ведь это щенки верхней пуделихи Рафаэлы! — вдруг осенило меня. — Учителки нашей… и ее дочери!

— Ну и что? — бодро произнесла Нонна.

— Соображать надо. Как выглядит Рафаэла?

— Белая такая…

— А наш?! Черный! Всю породу им портит!

Нонна еще напряженно думала, шевеля губами, а Настя уже все усвоила, и взгляд ее был злобен. И тверд. Прижала щеночка тесней.

— Так они поэтому… их топили? — Губы Нонны дрожали.

— Сволочи! — прошипела Настя.

Нашли себе врагов! И кого!

Радовался лишь песик — развалился вверх животом.

— Горемыки мы! — пощекотал ему брюхо. Но он явно так не считал.

— Папа! — требовательно проговорила Настя — Как мы его назовем?

— Сейчас, Настя! — Стягивая рубашку, в ванную пошел. От нервного напряжения пот прошиб.

Тут и подумаю. Стою под струей.

…Конечно, правильнее всего было бы пустить этого щеночка в то же бурное плавание, из которого его зачем-то извлекли. Всем было бы спокойнее, включая его. А так, предчувствую я, на нем мы ускачем далеко, в туманную даль… И хоть бы спасла одного из белых, было бы еще ничего. А так — вроде позор на ее учительницу? Ну что за судьба?!

Готовимся дальше мучиться! Мужественно вытираюсь.

Снял с крючка джинсы (увы, не совсем фирменные, к моему стыду). Этикетка непонятная «Rickey». Точно! — осенило меня. Рикки его назовем! Тем более «Рикки-Тикки-Тави» Редьярда Киплинга я Насте читал!

Забыв даже одеться, с джинсами в руках, наклейку показывая, словно документ, выскочил из ванной:

— Рикки его зовут!

Как будто в слове — спасение.

— Ну все! Теперь ты наш! — Нонна щекотала щеночку брюхо, тот раскинулся лапками вверх. Блаженствуют!

— Рикки! — строго окликнул я.

В ответ он кратенько взвыл с каким-то оттенком сомнения.

— Рикки! — еще более строго.

Закинув голову назад, он посмотрел сквозь кудряшки на меня: кто это там подает голос?

Мы засмеялись.

На первую прогулку наряжали его, как жениха, попытались даже расчесать его буйные кудри, но он яростно отстоял свой привычный облик, даже рычал, и мы смеялись: с характером!

Настя повела его пока на веревочке, за ошейником и поводком надо ехать на рынок. Нас не взяла.

— Он — мой! — рявкнула Настя. — Хотите, возьмите себе другого!

Обязательно!

Вернулась быстро — и грустная;

— Ну что? Познакомилась с кем-нибудь? — бодро спросила Нонна.

— Рикки познакомился, а я — нет! — вздохнула Настя.

Да. Счастье не ходит на веревочке, как щенок.

— Мои-то все друзья в центре живут! — сказала она себе.

Шкодливый его характер стал общей темой нашей семьи, уютной для всех, волнующей, но не тревожной. О нем приятно было говорить — о всем другом страшновато. И главное, у Насти появился объект, которым она могла властно руководить, а это она очень любила.

Он обожал оказываться в центре внимания. Помню, как я однажды поздновато пришел домой, наверняка возникла бы напряженность, если бы не он. Но Рикки как раз раскинулся на спине посреди прихожей — шерсть скаталась, и видно было голое пузо — и благосклонно выслушивал упреки Насти и Нонны за плохое поведение. Спущенный с веревочки, мгновенно умчался куда-то на своих коротких ножках, совершенно не комплексуя из-за своего неприглядного вида, грязных спутанных кудряшек на морде — едва различались его карие глаза. Настя, запарившись, искала его по всем дворам, и только через час появился сам с фальшиво-покаянным видом. И вот, развалясь, выслушивал упреки, но больше так, блаженствовал, отдыхал. И тут виновато скрипнула дверь и появился я.

— А, блудный отец, — произнесла Настя, мельком глянув на меня. Но были более важные темы! К счастью, и с моим появлением в центре внимания остался он. Быстро сообразив, я присоединился к компании, осуждающей его, — лучший способ отвести упреки в свой адрес.

— Ну как же ты, Рикки, так? Мы же тебе верили! — заговорил я.

Он на мгновение прервал свои сладкие конвульсии, удивленный. Сильнее запрокинув голову, он сквозь грязные кудряшки посмотрел на меня, потом сладко вытянулся, при этом его правая передняя лапа указывала на дверь: уходи!

Мы все засмеялись. Он в очередной раз нас спас!

Однажды мы гуляли все вместе, и навстречу нам из подъезда вышли ослепительно-белые Анна Сергеевна, ее дочурка Варя и гордая Рафаэла. Рикки трагически взвыл. А они даже не заметили нас! Хотя раньше кивали. Мы дворняги для них! Ну и пусть. Зато мы счастливые!

Однако «собачья жизнь» легкой не бывает. Напрасно я подолгу ласково беседовал с Настей: огонек мести так и не погас в ее глазах!

— Еще старинную брошку носит!

Обвинение, на первый взгляд, странное, но я Настю понимал, хоть и не одобрял.

Да, злоба обостряет взгляд, уточняет слова. Отчасти ею любовался. Даже кончик изящного носика у нее самостоятельно двигался, как у Нонны. Но у той, как правило, от веселья и алкогольного предвкушения, у Насти— в предчувствии мести! Надо ее вытаскивать: так не проживешь. Острие атаки, я чувствовал, она направляет на школу! Завышенные требования к окружающему — обычная уловка лентяев: мол, что можно сделать при столь низменной жизни благородному человеку? Лень в обличье благородства. Это нужно разбить!

— Ну что тебе, Настя, эта Анна Сергеевна? Почему она тебя так волнует? Да бог с ней… или даже черт! Ты сама, главное, будь безупречна, и никакой черт ни черта с тобой не сделает! Понимаешш?!

Не совсем! К пятеркам — ковшам, мы их зашифрованно называли с Настей «Большая Медведица», стали подплывать и забытые было «лебедушки».

— Настя! Как же ты так?

— А ты бы попробовал с ней! — мстительно щурилась. Мол, чего можно ждать от женщины, которая топит своих щенков? От нее даже позорно пятерки получать!

— Настя! Не путай одно с другим! Эта… Серафима Георгиевна, или как ее, исчезнет навсегда, не думай столько о ней! А лебедушки — те останутся и испортят тебе жизнь! Мстишь не ей, а себе!

— Я и не собиралась ей мстить! Это она мне за что-то мстит! Я учила! — цедила Настя тоном уже настоящей опытной двоечницы. Образ тот неожиданно оказался привлекательным.

— …Учусь? — услышал ее телефонный разговор за дверью. — На пятерки и двойки!

Лихо. Кокетничает перед Тимом? Ясно. Сложила свой имидж талантливой хулиганки: живу, как хочу.

— Каких больше? — захохотала. — А я еще не решила!

Ничего. Решим.

— Слушай! — весело сказала она, выходя. — Тимчик говорит, завтра в Доме писателя фильм «Асса» с Витюшей Цоем, но Тимка сказал, только для своих. Сможешь? — с надеждой уставилась на меня.

— Если двоек больше не будет — ка-ныш-на! Ну все, Настя! Заниматься!

— Слушаюсь, дедулька! — насмешливо отдала честь.

Столкнулись на мраморной лестнице. Настька засияла, но Тим ее не заметил. В зале было битком. Вдруг увидели три места с положенными на них бумажками. Еще чего! Скинули, сели. Настька сразу начала вертеться, высматривать и вот увидела: на два ряда сзади. Стала махать, но Тим вроде не видал, потом небрежно помахал пальчиками. Погас свет, Настька не столько смотрела модный молодежный фильм, сколько старалась реагировать на разговор в том ряду, надо отметить, довольно громкий и хамский. Пару раз даже хихикнула под их шутки не совсем уверенно: причастна ли?