Эмма Донохью - Комната Страница 17

— А, чего ее жалеть! — и пускает в дело последний кусок.

Окно на крыше становится темным.

На ужин мы едим засохший сыр и разморозившуюся брокколи. Ма говорит, что я должен поесть, а то мне станет еще холоднее. Она принимает две обезболивающие таблетки и запивает их большими глотками воды.

— Зачем ты пьешь таблетки, если больной зуб уже выпал?

— Мне кажется, я чувствую, что теперь стали болеть другие.

Мы надеваем ночные футболки, а поверх них — другую одежду. Ма запевает:

— Другую сторону горы…

— Другую сторону горы, — подхватываю я.

— Другую сторону горы. Вот все, что мог он видеть.

Я запеваю песню «Девяносто девять бутылок пива на стене» и останавливаюсь только тогда, когда добираюсь до семидесятой бутылки. Ма закрывает руками уши и говорит:

— Пожалуйста, давай оставим остальные на завтра. Завтра, наверное, уже включат электричество.

— Хорошо бы, — говорю я.

— Но даже если он и не включит ток, солнца ему все равно не остановить.

Кому? Старому Нику?

— А зачем ему надо останавливать солнце?

— Я же говорю, что он не сможет этого сделать. — Ма крепко обнимает меня и говорит: — Прости меня.

— За что?

Она громко выдыхает:

— Это я во всем виновата, он обозлился на нас из-за меня.

Я смотрю ей в лицо, но почти не вижу его.

— Он терпеть не может, когда я кричу. Я не кричала уже много лет. Поэтому он решил нас наказать.

Сердце у меня в груди громко колотится.

— А как он нас накажет?

— Он уже наказал. Отключил свет.

— А, это ерунда.

Ма смеется:

— Что ты хочешь этим сказать? Мы же замерзаем, едим разморозившиеся овощи…

— Но я думал, что он захочет наказать нас обоих. — Я пытаюсь представить себе это. — Как будто есть две комнаты, и он сажает меня в одну, а тебя — в другую.

— Джек, какой ты замечательный.

— Почему я замечательный?

— Не знаю, — отвечает Ма. — Как ты неожиданно тогда выскочил.

Мы еще крепче прижимаемся друг к другу.

— Я не люблю темноту, — говорю я.

— Ну, пришло время спать, а спать надо в темноте.

— Я догадываюсь.

— Мы понимаем друг друга с полуслова, правда?

— Да.

— Ночь, скорее засыпай, клоп, малютку не кусай.

— А мне не надо идти в шкаф?

— Сегодня не надо, — отвечает Ма.

Когда мы просыпаемся, в комнате еще холоднее, чем вчера. Часы показывают 7:00, в них вставлена батарейка, поэтому у них внутри свой собственный ток.

Ма все время зевает, потому что она не спала ночью. У меня болит живот, она говорит, что это, наверное, от сырых овощей. Я прошу у нее обезболивающую таблетку, и она дает мне половинку. Я жду, жду и жду, но мой живот все никак не успокоится.

Окно на крыше постепенно светлеет.

— Я рад, что он не приходил сегодня ночью, — говорю я Ма. — Хорошо бы, чтобы он к нам вообще больше не приходил, вот было бы классно!

— Джек! — Ма, похоже, хмурится. — Думай, что говоришь.

— Я думаю.

— Я имею в виду, подумай о том, что с нами будет. Кто дает нам еду?

Я знаю ответ.

— Младенец Иисус из полей, которые находятся снаружи.

— Нет, кто нам ее приносит?

— О.

Ма встает. Она говорит, что краны еще работают, а это хороший признак.

— Он мог бы отключить и воду, но не отключил.

Я не знаю, что это за признак. Мы снова едим бублики на завтрак, но они холодные и совсем раскисли.

— А что будет, если он не включит ток? — спрашиваю я.

— Я уверена, что он включит. Наверное, уже сегодня вечером.

Время от времени я нажимаю кнопки телевизора. Теперь это просто серый молчащий ящик; я вижу в нем свое лицо, но не так хорошо, как в зеркале.

Мы выполняем все физические упражнения, которые нам известны, пытаясь согреться: карате, острова, «Симон говорит» и трамплин. Мы играем в классики, прыгая с одной пробковой плитки на другую. Правила здесь такие — нельзя прыгать вдоль одной линии и падать. Ма предлагает сыграть в прятки. Она завязывает себе глаза моими штанами с камуфляжной окраской, а я прячусь под кроватью рядом с яичной змеей и, распластываясь на полу, стараюсь не дышать. Ма ищет меня целую вечность. Потом я предлагаю игру в альпинистов. Ма держит меня за руки, и я иду по ее ногам вверх, пока мои ноги не оказываются выше головы и я не нависаю, вывернувшись наружу. Косички падают мне на лицо, и я весело смеюсь. Я делаю сальто и встаю на ноги. Мне хочется еще и еще раз побыть альпинистом, но Ма говорит, что у нее болит поврежденное запястье.

После всех этих занятий мы чувствуем усталость. Мы изготовляем мобиль из спагетти и ниток, к которым привязываем разные предметы, крошечные рисунки меня самого оранжевого цвета и Ма — зеленого цвета, а также спиральки из фольги и пучки туалетной бумаги. Ма прикрепляет верхнюю нитку к крыше с помощью последней нашей кнопки. Мы встаем под мобилем и начинаем изо всей силы на него дуть — все предметы, висящие на спагетти, принимаются летать.

Я чувствую голод, и Ма говорит, что я могу съесть последнее яблоко. А что, если Старый Ник не принесет нам больше яблок?

— Почему он все еще наказывает нас? — спрашиваю я.

Ма кривит рот:

— Он думает, что мы — вещь, принадлежащая ему, из-за того, что комната тоже его.

— Как же так получилось?

— Ну, это он ее сделал.

Странно, а я-то думал, что комната существует сама по себе.

— А разве все вещи сделаны не Богом?

Ма минуту молчит, а потом потирает мне шею.

— Все хорошие вещи — да.

Мы играем в Ноев ковчег. Все предметы на столе вроде расчески, маленькой тарелочки, шпателя, книг и джипа выстраиваются в линию и быстро-быстро забираются в коробку, пока не начался Всемирный потоп. Ма больше не играет, она обхватила лицо руками, словно оно стало тяжелым.

Я грызу яблоко.

— У тебя что, другие зубы разболелись?

Она смотрит на меня сквозь пальцы, в ее глазах застыло непонятное выражение.

— Какие теперь?

Ма встает так резко, что я пугаюсь. Она садится в кресло-качалку и протягивает ко мне руки.

— Иди ко мне, я хочу тебе кое-что рассказать.

— Новую сказку?

— Да.

— Отлично.

Она ждет, пока я не устроюсь у нее на руках. Я откусываю от другой стороны яблока кусочки поменьше, чтобы растянуть удовольствие.

— Ты знаешь, что Алиса не всегда была в Стране чудес?

Этот трюк мне уже известен.

— Да, она идет в дом Белого Кролика и становится такой большой, что ей приходится высунуть руки в окно, а ноги — в трубу, и она сбивает ногой ящерку Билла, это немного смешно.

— Нет, до этого, ты помнишь, она сначала лежала на траве?

— А потом провалилась в дыру в четыре тысячи миль длиной, но не ушиблась.

— Так вот, я похожа на Алису, — говорит Ма.

Я смеюсь.

— Не-а. Алиса — маленькая девочка с огромной головой, больше даже, чем у Доры.

— Да, но раньше я жила в другом месте, как и она. Много-много лет назад я была…

— На небесах.

Ма прижимает к моему лицу палец, чтобы я замолчал.

— Я спустилась на землю и была таким же ребенком, как и ты. Я жила со своими мамой и папой.

Я трясу головой:

— Нет, мама — это ты.

— Но у меня была своя мама, я звала ее мам, — говорит она. — И она до сих пор жива.

Зачем она притворяется? Может, это какая-то новая игра, которую я не знаю?

— Она… Значит, это моя бабушка?

Как абуэла Доры. Или святая Анна на картине, на которой святая Мария сидит у нее на коленях. Я съедаю середину яблока, от него почти ничего не осталось. Я кладу остатки на стол.

— Ты выросла в ее животике?

— Нет, она меня удочерила. Она и мой папа. Тебе он приходится дедушкой. И еще у меня был, вернее, есть старший брат, которого зовут Пол.

Я отрицательно качаю головой. Ведь Пол — это святой.

— Нет, другой Пол.

Разве может быть два Пола?

— Для тебя он — дядя Пол.

Слишком много имен, голова у меня переполнена. А в животе по-прежнему пусто, как будто я и не ел яблока.

— А что мы будем есть на обед?

Ма не улыбается.

— Я рассказываю тебе о твоей семье.

Я трясу головой.

— Если ты их никогда не видел, это не значит, что их вообще нет. На земле столько вещей, о которых ты даже не мечтал.

— А у нас еще остался сыр, который не засох?

— Джек, это очень важно. Я жила в доме со своей мамой, папой и Полом.

Придется поддержать эту игру, а то она рассердится.

— Этот дом был в телевизоре?

— Нет, снаружи.

Как странно, ведь Ма никогда не была снаружи.

— Но он похож на дома, которые ты видел по телевизору. Дом стоит на окраине города, позади него — двор с гамаком.

— А что такое гамак?

Ма достает с полки карандаш и рисует два дерева, веревки между ними, связанные друг с другом, и лежащего на них человека.