Эдуард Лимонов - В Сырах Страница 17

Правда, уже на следующей странице Гарри Steppenwolf цитирует поэта Новалиса: «Человек должен быть горд страданием. Все страдания есть напоминание о нашем высоком состоянии».

Своего третьего Steppenwolf а я обнаружил в квартире 66 в доме № 6 по Калошину переулку в Москве, когда переселился туда весной 1995 года. И этого Steppenwolf'а (это опять пингвиновское издание, прославляющее заодно фильм и Питера Спрэга) я уже не отпускал. Он лежит сейчас на моём столе, потому что, выйдя из-за решётки, я нашёл его опять. Он сохранялся у девочки-бультерьерочки. В лагере я помнил его и начал писать эссе Steppenwolf об араукарии. Но у меня украли тетрадь.

В 2003-м заново прочитанный умудрённым мною, Steppenwolf навёл меня на таинственный (да, да, все равно таинственный) «Гладиатор», на таинственный квартал Сыры. В довольно банальной Москве — и Сыры! И «Гладиатор». И фигура Анубиса в чёрном костюме в глубине входа сияет белым воротничком…

У большинства историй есть реальное объяснение. Квартиру 66 в доме 6 я унаследовал от американского художника Роберта Филлипини, уехавшего в Америку. Он оставил мне свои книги. Этим рационально объясняется появление третьего Steppenwolf'а в моей жизни. А иррациональное состоит в непонятном упорстве, с каким судьба подбрасывает мне эту книгу: 1977, 1985, 1995. Иные книги не появлялись в моей жизни так часто.

В Сырах я поселился в квартире, нисколько не напоминающей мне ни семейный буржуазный отель, где нашёл себе пристанище Гарри Галлер — Steppenwolf, ни квартиру моей матери, всегда чистенькую, но всё же мещанскую, а не буржуазную. Чувство общности возникало от более или менее общего возраста моего со Steppenwolf'ом и от его и моего одиночества, без сомнения. А меланхоличный, безлюдный пейзаж промзоны только физически подчеркнул моё всё усиливавшееся одиночество. Попытки выйти из физического одиночества воплотились в попытки найти волшебную дверь. В «Гладиаторе» мне почудилась волшебная, только моя дверь. То, что там круглый год мерцали лампочки, заманивало туда выпить и пообедать неизощрённые умы. А меня лампочки заманивали дверью в иной мир. То, что я так никогда и не смог убедиться в банальной, может быть, сущности «Гладиатора», — свидетельство того, что я очень сильно не хотел убеждаться. У меня так же было с тюрьмой. Некоторые мои сторонники, побывавшие в тюрьме позже меня, нашли тюрьму населённой жестокими, скушными и враждебными людьми. Я нашёл тюрьму мистической столицей Боли и Страданий, в которой я очищался и мудрым воспарил над Болью и Страданиями. Те мои сторонники, кто не увидел «моей» тюрьмы, не обладают мистическим видением, им недоступен экстаз, состояние, в которое впадают великие грешники и святые. Ну что ж, это кто как родится. «Я нашёл в тюрьме отвратительных существ, Эдуард Вениаминович, — таких, о каких вы писали, не обнаружил», — сказал мне укоризненно худой, бледный, освободившийся после двух с лишним лет в Бутырской тюрьме, парень. И я с сожалением вдруг понял, что он не такой, как я. Ему недоступно мистическое измерение. Его можно пожалеть, потому что те, кому недоступно мистическое измерение, живут в тюрьме погружённые в перебранки из-за чая или каши, ссорятся по поводу распределения телевизионного времени, яростно зачёркивают квадратики дней в календаре, с ненавистью затирая шариком ручки свои несчастные сутки. Их мир — передачки, тараканы, носки, чай, сигареты, они, я же говорю, их можно пожалеть…

Дверь в иной мир, тут Герман Гессе бесконечно прав, часто сторожит привратник-женщина. Гермина — джазовая богемная девушка — сумела расслабить и вернуть к жизни чувственными удовольствиями сходившего с ума старого интеллектуала. Мне доводилось возвращать к жизни несколько сходивших с ума от неуверенности юных дев. Однако чаще всего женщина является, да, да, привратницей в иные миры.

Недавно проезжая через Сыры случайно, я увидел, что расширенный (им отошло соседнее здание) «Гладиатор» снова открыли. Но это уже не таинственный ресторан.

Смерть Крыс

От неё пахло, хотите верьте, хотите нет, как от вещей, только что выстиранных в стиральной машине и недостаточно выполосканных. Откуда у крысы, которая должна бы разить подвалом, либо, на худой конец, её местом обитания, — клеткой, запах стирального порошка? В конце концов я нашёл приемлемый ответ, объясняющий её запах. Крыс любила мыло, и каждый раз, когда я, бывало, переставал следить за её поведением и перемещением по квартире, мыло вдруг исчезало неизвестно куда. Она пахла мылом, поскольку ела мыло, видимо, для неё мыло было деликатесом!

Хитрая, она не тащила его в клетку, это, может быть, сделали бы глупые крысы. Она прятала краденое добро в недрах квартиры: как правило, под пуританскую койку в моём кабинете, Я видел некое количество раз, как она выходила из-под койки. Однако ни в чём её не заподозрил, так как вид у неё был самый невинный. На её физиономии был обычный деловой оскал: животное прогуливается, имеет право, и отстаньте все.

Позднее я обнаружил всё же под койкой несколько кусков с деликатными бороздками от её зубов. Она не позволяла себе вульгарно объедаться мылом, она его деликатно дегустировала, так сомелье, дегустаторы вина, наполняют палату рта своим излюбленным продуктом, действуя вином на все рецепторы. Ах! Ах! — возможно, думала она, чувствуя, что жизнь прекрасна.

Благодаря покинувшей меня бультерьерочке я не только значительным образом пополнил свои знания в зоологии, но и приобрёл друга, точнее подругу, поскольку это была she-крыса. Подругу остроумную, с чувством юмора, любившую игры и развлечения. Про игры и развлечения можно и потом. Вначале о знаниях в зоологии.

Больше всего меня потрясли ногти моей Крыс. У нее, оказалось, были не какие-то там вульгарные костяные когти, как у кошек или медведей в зоопарке, но именно умилительные, миниатюрные ноготочки, как у детей или старушек! Бультерьерочка давным-давно, ещё когда мы познакомились, рассказывала мне о ноготках своих крыс (их у неё перебывало множество), тем не менее я испытал шок, увидев ноготки впервые. Если бы всем детям в школах показывали крыс с ноготками, думаю, дети вырастали бы куда менее жестокие.

Шерсть у Крыс была изначально белой, но постепенно пожелтела к старости. Старость увы, навалилась на мою подругу довольно быстро. Когда она попала ко мне, ей было уже два с лишним года, а живут крысы всего-ничего: три-четыре года, и только. Дальше я расскажу о мучительном процессе её старения, а сейчас общие положения.

Она была потомком лабораторных крыс, и потому белая, а глазки, как у всех альбиносов — у неё были розово-красные. В темноте и при вспышках фотоаппарата они горели дьявольским огнём. А по характеру Крыс была ангел с хвостом.

Хвост. Знаменитый хвост, якобы омерзительный, оказался таким же нормальным и полезным органом её тела, каким у нас являются ноги и руки. Однажды она, хитро озираясь на меня, показала мне фигуру высшего пилотажа. Порыскав по столу, она подкатила сырое куриное яйцо под мордочку и, взяв его передними лапами, перевернулась на спину. Поёрзала в таком положении по краю стола и вдруг упала вниз, на пол, хвостом вперёд. Хвост смягчил её полёт, яйцо не разбилось (!), и она, победоносно донеся его до своей клетки, положила яйцо у порога. Вот так! И гордо оглянулась на меня. Я ей зааплодировал… Когда мы с ней бегали в большой комнате, я — впереди, она — за мной, она держала хвост строго параллельно полу, над полом, так высоко как ей позволял её небольшой росточек. Она смешно следовала моим всем поворотам и повторяла их. В этом, я вспомнил, она была похожа на сокамерников моих в третьем корпусе Саратовского централа. На прогулке в его обширных двориках (да остаются они неизменно обширными для следующих поколений заключённых) я первые дни бегал трусцой один, следуя периметру дворика, вдоль стен. Впоследствии ко мне присоединялись мои молодые сокамерники, а иногда, о чудо, даже наш старший по хате Игорь. Оглядываясь, я видел пыхтевших зэков, их старые тапочки старательно повторяли стук моих старых тапочек.

Хвост для крысы — пружинистый крючок, как хобот у слона, она им вытворяла неимоверные вещи. А то, что он покрыт ороговевшей шкурой, к этому быстро привыкаешь, не вызывает же омерзения клешня краба.

Однажды, довольно-таки нетрезвый, когда мы с ней бесились в большой комнате и я догонял её, а она трусцой летела от меня, я не рассчитал и своей большой лапищей в ботинке наступил ей на её хвостик. Она подпрыгнула на полметра, ей-богу, издав такой душераздирающий звук, что испугался бы и сам чёрт. Она подпрыгнула стоя горизонтально! Как ей это удалось, попирая все законы физики! Приземлившись на пол, она стала дыбом на задних, злая-презлая, представляю, как ей было больно, ведь я в сравнении с нею был, как сейф, как слон. Пасть у неё была оскалена, глаза горели, она, видимо, собиралась кусануть меня что есть мочи, но вовремя вспомнила, что это я, её Вожак, её босс. Она опустилась, отбежала в угол, села ко мне спиной и стала зализывать свой болезный хвост. Целые сутки после этого она дулась на меня и отказывалась есть. Только к вечеру следующего дня мы помирились.