Олег Рой - Белый квадрат. Лепесток сакуры Страница 17

Но Спиридонова сейчас занимало не это. Ему было все равно, что там Фудзиюки говорит его обидчикам, ему было плевать, понесут они какое-то наказание или нет. В его душе появилось некое странное чувство, появилось под влиянием той мягкой силы, той грациозной мощи, какую только что проявил Фудзиюки. Он потянулся к этой силе, как цветок тянется к солнцу. Почувствовал желание получить это невероятное знание, научиться так же владеть своим телом, как только что он наблюдал у доктора. Не для того, чтобы всех лупить направо и налево, отнюдь нет.

Когда человек находит дело своей жизни, он внезапно понимает, что дальше просто не сможет жить, если не будет им заниматься. Как вытащенная из воды рыба не может жить долго вне своей среды, так спортсмен без тренировок и состязаний, писатель без строк, ложащихся на бумагу, скульптор без резца и каменной глыбы не могут существовать нормально. Пока человек не чувствует своего призвания, он не замечает пустоты в сердце и лишь иногда может ощутить необъяснимую тоску.

Но стоит ему найти это призвание – и жить без него становится уже невыносимо, ведь пустота, заполняемая этим призванием, не может заполниться ничем иным. Отними у спортсмена возможность состязаться с другими, запрети писателю писать, а скульптору – запечатлевать черты в мраморе или глине, и ты сделаешь его несчастнейшим человеком. Потеря возможности заниматься любимым делом сравнима разве что с потерей любимого человека, и те, кто подвергает ближнего подобному наказанию, излишне жестоки. Если же они так поступают под надуманными предлогами – они просто изверги рода человеческого.

Спиридонов еще не понимал, но уже чувствовал, что нашел нечто, способное заполнить эту пустоту. Свое призвание. И пытался понять, что с ним происходит.

– Здорово вы их, Фудзиюки, – выдохнул он, ощупывая языком зубы (под глазом надувался впечатляющего вида синяк, но, к счастью, зубы уцелели, удар пришелся в скулу).

Фудзиюки пожал плечами:

– Я? Я ровным счетом ничего им не сделал. Если бы они не захотели причинить мне или вам зло, с ними бы ничего не случилось плохого.

– Философствуете? – Виктор Афанасьевич попытался улыбнуться, но улыбка вышла кривая, мешал синяк.

– Да, но нет, – ответил Фудзиюки французской поговоркой. – Это не столько философия, сколько жизненная позиция. Да и практика, как вы могли заметить.

– Интересная практика, – задумчиво протянул Спиридонов и, внутренне сжавшись, осторожно спросил: – Могли бы вы меня ей научить? В свете того, что мне полезны физические нагрузки?..

Фудзиюки остановился и очень серьезно глянул на Спиридонова:

– Я могу учить вас этому, а вот научитесь вы или нет, зависит только от вас.

Глава 5. Акэбоно[15]

На недостаток выносливости Спиридонов не жаловался никогда, а уж в молодости и подавно. Ни в Кремлевском батальоне с его многочасовой строевой муштрой, ни в Казанском училище с многоверстными марш-бросками с полной выкладкой, ни в разведке, где он, подобно монголу Золотой орды, неделями жил в седле, так что на своих двоих его штормило. Он был словно свит из стальных канатов и своей несгибаемостью неизменно показывал пример подчиненным и товарищам по службе.

Однако первая неделя тренировок с Фудзиюки вымотала его донельзя. И это при том, что Токицукадзэ, словно в насмешку, в первый же день, как они начали заниматься, объявил ему, что это именуется «мягким искусством»! На вкус Спиридонова, эта мягкость была чересчур жесткой.

Впрочем, первое их «занятие» прошло без каких бы то ни было физических упражнений. Фудзиюки велел Спиридонову сесть, сам сел напротив и указал на знак за своей спиной. Спиридонов сперва не обратил внимания на тот знак, посчитав его украшением, орнаментом. Как выяснилось, в «мягком искусстве» нет ничего случайного, все необходимо учитывать. И первые полчаса Фудзиюки говорил только о смысле этого знака. Первая их беседа более напоминала не обучение боевым искусствам, а скорее урок философии. Но ученик быстро понял, что это не отвлеченное мудрствование: то, о чем рассказывает Фудзиюки, – основа, на которой строится все, чему его будут учить.

А Фудзиюки понял, что Спиридонов это понял. И похвалил его в начале второго занятия. Затем, не меняясь в лице, приступил к тренировке. Если бы Виктор Афанасьевич наблюдал эту тренировку со стороны, он бы решил, что доктор просто избивает своего подопечного. Сколько раз в тот вечер (тренировки Фудзиюки проводил дважды в день, на утренней и вечерней зорьке, когда не было срочных дел в госпитале) оказался он на татами, Спиридонов сказать бы не смог, равно как и не смог бы назвать часть тела, которая у него не болела после этих занятий, – он даже язык прикусить ухитрился.

Дальше стало полегче, но ненамного, и в какой-то момент он был близок к тому, чтобы все бросить. Но что-то удерживало его от этого шага. Он уже не мог сказать «довольно», он должен был продолжать, чего бы это ему ни стоило.

После одной из тренировок, приблизительно неделю спустя, Фудзиюки зашел к нему, в изнеможении лежавшему на койке в своей палатке.

– Я бы посоветовал вам сегодня принять ванну, – так Фудзиюки называл омовение в бочке, которое Спиридонов и без подсказки совершал каждый вечер, невзирая на физическое состояние: будучи от природы брезгливым, он терпеть не мог ощущения собственной нечистоты и особенно нечистоты волос.

– С каких это пор вас интересует моя гигиена? – беззлобно удивился Спиридонов. – К вашему сведению, я и так ежедневно…

– Просто хотел предупредить вас, – перебил его Фудзиюки, – завтра тренировок не будет. Я еду в Талиенвань и хочу, чтобы вы сопровождали меня.

Откровенно говоря, госпиталь надоел Спиридонову до чертиков, и он был только рад, что сможет вырваться хоть куда-то. «Заодно и дорогу посмотрю, – решил он, – на случай, если получится бежать». От идеи побега он не отказался, но решимости у него поубавилось, в основном благодаря урокам Фудзиюки. Пока он только стоял на пороге мира, называемого дзюудзюцу, но был готов сделать решительный шаг вперед.

– Хорошо, – по-японски сдержанно кивнул Спиридонов. – Мне быть при параде?

– Не понял. – Фудзиюки недоуменно посмотрел на него. – При каком параде? Разве в Талиенване будет парад? Я не слышал.

– Мне надеть форму? – спохватился Спиридонов и уточнил: – Если да, то мне надо ее приготовить, вычистить…

– А, вот вы о чем, – Фудзиюки улыбнулся. – Нет-нет, наденьте как раз лучше японское платье. В японской одежде вы не вызовете подозрения у патрулей, и ко мне будет меньше вопросов.

– Ага, не вызову… – Спиридонов скептически ухмыльнулся. – С моей-то рязанской физиономией…

– Вы, европейцы, для нас на одно лицо, – заметил Фудзиюки. – Рюси только по бороде и отличают. А в японском платье да с вашей извечной выбритостью сойдете за немца.

– А что, немцы в японском платье у вас дело обычное? – хмыкнул Спиридонов. Слухи о «волонтерах» из Германии и особенно из числа подданных Эдуарда VII ходили в Порт-Артуре постоянно. Про себя же Спиридонов подумал, что очень жаль, что об этом не знали в русском штабе. Заслать в тыл к японцам какого-нибудь остзейца в их одежде…

– Не так чтобы очень, однако хватает, – уклончиво ответил Фудзиюки. – Жаль, что вы этого раньше не знали, да? – спросил он, подмигнув, и Спиридонов вновь поразился тому, как легко он читает его мысли. – Если будет патруль, я скажу, что вы француз, прибыли по линии Красного Креста.

– Бельгиец, – поправил его Спиридонов. – Это объяснит мой акцент, и к тому же с Леопольдом у Микадо вроде отношения получше будут, чем с Лубе.

– Вы слишком переоцениваете наши патрули, – усмехнулся Фудзиюки. – Вряд ли они даже опознают язык, на котором мы говорим, и совсем уж точно не знают, кто такой Леопольд. В лучшем случае, они слышали про такую страну, как Бельгия, но, скорее всего, нет. Так что не беспокойтесь об этом, а главное – ведите себя естественно. Мягко, как на татами.

Спиридонов поморщился. От неловкого движения у него заныл ушибленный копчик, и напоминание о татами было очень некстати.

– И куда мы с вами отправимся? – уточнил Спиридонов, когда они вышли из лагеря рано поутру. Дорога была неблизкой, а лошадей им не дали, с ними у японской армии были крайние затруднения, и даже передовые части в качестве «гужевого транспорта» больше использовали китайских кули, невзирая на то что те воровали все, что не прибито гвоздями, и при первой возможности доставали бог весть где рисовую водку и напивались до положения риз. – В порт? На рынок?

– На рынок, возможно, мы и зайдем на обратном пути, – сказал Фудзиюки, не глядя на Спиридонова, – если, конечно, останется время. Вы что, решили, что я взял вас как кули? Не обессудьте, вы, конечно, сильный мужчина, но для этих целей мне сподручнее было бы обратиться к хунхузам.

– Чтобы они по дороге стащили все ценное? – в тон ему отвечал Спиридонов.