Артуро Перес-Реверте - Осада, или Шахматы со смертью Страница 17

— Присаживайтесь, профессор. — Тисон взял керосиновую лампу и покручивает колесико, увеличивая пламя. — Кофе?

— Нет, благодарю. Спать не буду.

— А я в последнее время глаз не могу сомкнуть что с кофе, что без. Ну, сигару-то все же выкурите со мной? Забудьте ненадолго свой рапе.

— От сигары не откажусь.

Окна маленькой уютной гостиной — сейчас они закрыты — выходят на Аламеду; обтянутые узорчатым шелком резные стулья и кресла, столик с грелкой-жаровней, придвинутое к оклеенной обоями стене пианино, к которому не прикасались уже одиннадцать лет. Аляповатые картины, несколько гравюр, на ореховой полке — десятка три книг: по истории Испании, по муниципальному здравоохранению, сборники королевских указов в бумажных обложках, словарь испанского языка, пятитомный «Дон Кихот», «Романсы о Германиях и Словарь» Хуана Идальго, тома, посвященные Кадису и Андалусии из серии «Ежегодник Испании и Португалии» Хуана Альвареса де Кольменара.

— Вот попробуйте-ка эту. — Тисон открывает ящик с сигарами. — Два дня как из Гаваны.

И достались, кстати сказать, даром. Без пошлин. Восемь вместительных коробок с первоклассными сигарами комиссару вручили как часть платы — а еще 200 реалов он получил в серебряных дуро — за то, что признал действительным сомнительный паспорт одного приехавшего в Кадис семейства. Барруль, едва раскурив сигару, кладет ее в массивную металлическую пепельницу, украшенную изображением гончего пса, поправляет очки, раскрывает папку и кладет перед Тисоном несколько рукописных листков. Потом снова берет «гавану», попыхивает ею и с легкой довольной полуулыбкой откидывается на спинку стула.

— Следы на песке, — повторяет он, медленно выпуская дым. — Думаю, это имеет к нему отношение.

Тисон проглядывает листки, исписанные почерком профессора. Что-то знакомое: «Всегда, как посмотрю, о сын Лаэртов, врагам удар готовишь ты нежданный…»[17]

Да, он читал это раньше. Когда-то давно. Страницы пронумерованы, но нет ни заглавия, ни названия. Это диалог Афины и Одиссея. «След свежий узнать стремясь — ты, как собака лаконская, вынюхиваешь цель…» Комиссар, зажав сигару в зубах, поднимает на гостя вопросительный взгляд.

— Не помните? — спрашивает Барруль.

— Смутно припоминаю.

— Я давал вам читать сколько-то времени назад… Это Софоклов «Аянт» в моем переводе — отвратительном, надо сказать.

Профессор напоминает: в юности он какое-то время задавался целью — так и не достигнув ее — перевести на испанский трагедии Софокла, собранные в том первого печатного издания, которое вышло в Италии в XVI веке. И еще до войны с французами, то есть года три назад, когда они играли в «Коррео» в шахматы с Тисоном и тот заинтересовался «Аянтом», Барруль рассказал ему, что первое действие начинается с едва ли не полицейского дознания, проводимого Одиссеем, более известным в кругу друзей как Улисс.

— Ах, ну да, конечно! Вот голова дырявая! Как я мог забыть!..

Рохелио Тисон тычет в листки пальцем, посасывает сигару. Вот теперь все стало на свои места. Барруль отдал ему тогда рукопись трагедии, и он прочел ее с интересом, хоть и без восторга. Тем не менее в памяти отложился образ Улисса, который под стенами осажденной Трои провел расследование. Один из греческих вождей — Аянт или Аякс — перебил овец и волов: он обезумел от обиды, нанесенной ему прочими царями из-за доспехов павшего Ахилла. И, не в силах отомстить иначе, обрушил свою ярость на животных, которых бичевал и убивал у своего шатра.

— Вы были правы тогда насчет пляжа и следов на песке… Вот, прочтите-ка.

И Тисон читает. И не упускает ни слова.

— Ну да, — говорит он не без растерянности, — теперь вспомнил. Читал эти листки три года назад. Перевод древнегреческой трагедии.

Иполито Барруль догадывается о его разочаровании.

— Маловато, да? Вы ожидали большего, не так ли?

— Да нет, профессор, отчего же… Весьма полезное сведение. Единственное, что теперь недурно бы установить, какое отношение имеет этот ваш Аякс к нынешним событиям.

— Вы ведь не определили тогда точную природу этих событий… Речь идет об осаде или о гибели этих несчастных девушек?

Тисон в поисках ответа скашивает глаза на тлеющий кончик сигары. Потом пожимает плечами.

— Да, это вопрос, — отвечает он наконец. — Я, видите ли, чувствую, будто одно как-то соотносится с другим…

Барруль мотает головой, лошадиное лицо перекашивается скептической ужимкой:

— Вы разумеете свое полицейское чутье, комиссар? То самое, что — простите, это всего лишь цитата из классика — развито у вас, как у «лаконской собаки»? Собачий нюх? Простите еще раз, но, по-моему, это собачья же чушь.

Тисон с досадой перелистывает страницы рукописи. Я так и знал. Темно, темно… Барруль молча, с видимым интересом изучает его, пуская колечки дыма.

— Черт возьми, дон Рохелио, — произносит он наконец. — Вы у нас — прямо какая-то шкатулка с сюрпризами.

— Это вы к чему?

— К тому, что в жизни бы не подумал, что человек вашего склада сможет приплести сюда Софокла.

— А какого я склада?

— Сами не знаете? Малость погрубее…

Новые кольца дыма. Молчание. Вы же — комиссар полиции, добавляет Барруль спустя несколько секунд. Привыкли дело иметь с трагедиями всамделишными, а не на бумаге. И я вас недурно знаю: вы — человек рациональный. Здравомыслящий. Вот я и спрашиваю себя: неужто и впрямь вам померещилось тут нечто общее? С одной стороны — убийство, да не одно. С другой — положение, куда загнали нас французы.

Комиссар, держа в углу рта сигару, криво усмехается. Вспыхивает золотая коронка.

— А чтобы все запутать еще больше, имеется еще ваш приятель Аякс. Осада Трои, осада Кадиса…

— И Улисс, проводящий дознание. — Барруль в улыбке показывает желтоватые зубы. — Ваш коллега. Если судить по выражению вашего лица, эти листки ничего вам не прояснили.

— Мне надо будет прочесть их еще раз, более вдумчиво…

Свет керосиновой лампы отражается в стеклах очков.

— Пожалуйста, располагайте ими как вам будет угодно. А за это — завтра утром жду вас в кофейне, за доской. Я намерен распотрошить вас без жалости и пощады.

— Это мы еще посмотрим.

— Смотреть буду я. Ну разумеется, если у вас не найдется иных занятий…

В дверях гостиной стоит жена. Они не заметили ее появления. Теперь Рохелио Тисон оборачивается к ней с гневом, потому что думает — подслушивала! И уже не в первый раз… Но женщина делает шаг вперед, и когда ее угрюмое лицо оказывается на свету, комиссар понимает: нет, у нее какие-то новости, и, судя по всему, — дурные.

— Там полицейский пришел… Обнаружен труп еще одной девушки…

3

Заря застает Рохелио Тисона за осмотром тела при свете керосинового фонаря. Девушка — то, что осталось от нее, — молода, не старше 16–17 лет; волосы светло-каштановые; телосложения хрупкого. Лежит вниз лицом; рот заткнут кляпом, руки связаны, спина обнажена и так изуродована, что меж лохмотьев исчерна-лилового мяса в сгустках запекшейся крови проглядывают кости. Иных видимых повреждений нет Как и двух предшествующих, эту жертву тоже засекли до смерти.

Ни местные жители, ни прохожие ничего не видели и не слышали. Кляп во рту, удаленность места и глухой предрассветный час гарантируют убийце полную безнаказанность. Труп обнаружили на свалке возле улицы Амоладорес, куда каждое утро приезжает на своей телеге мусорщик. Нижняя часть тела закрыта одеждой: Тисон даже приподнял юбку, чтобы убедиться — ягодицы, ляжки и прочие части тела не тронуты, не повреждены, что сразу же заставляет отказаться от предположения о самых извращенных намерениях злоумышленника, если слово «самых» может быть употреблено в подобных обстоятельствах.

— Пришла тетка Перехиль, сеньор комиссар.

— Пусть ждет.

И повитуха, за которой недавно было послано, покорно ждет в дальнем конце проулка рядом с полицейскими, которые не подпускают близко нескольких ранних зевак. Готова по приказу комиссара произвести доскональный осмотр. Однако Тисон не торопится. Пристроившись на куче мусора, он довольно долго сидит в неподвижности, надвинув до бровей шляпу, насунув выше плеч редингот, сложив руки на бронзовом набалдашнике трости. Смотрит. Чем ярче разгорается рассвет, тем меньше сомнений, здесь убили девушку или приволокли сюда уже мертвой, — сейчас стали видны пятна крови на земле и на камнях рядом с трупом. Да, можно не сомневаться: связанная, с заткнутым ртом девушка была засечена насмерть на этом самом месте.

Рохелио Тисон, как вечером с едкой откровенностью отозвался о нем профессор Барруль, к полету чувств не склонен. Ужасы, неотъемлемые от его полицейского ремесла, закалили ему душу, сделали взгляд твердым и жестким, научили комиссара самому внушать ужас. Весь Кадис знает его как человека резкого и опасного, но вот поди ж ты — близость этой истерзанной девушки вселяет в его каменную душу непривычные ощущения. Нет, не ту смутную жалость, какую испытываешь рядом с любой жертвой, а — странный стыд, захлестывающий так, что становится просто невыносимо. Сильней, чем в тот день, пять месяцев назад, когда он взглянул в лицо первой девушки, умерщвленной так же; сильней, чем когда обнаружили на перешейке вторую. Сейчас будто земля уходит из-под ног, и сам он летит в какую-то бездну, в пустоту, где слышатся бесконечно печальные звуки домашнего пианино, к клавишам которого давно уже никло не прикасается. Где веет давним, но незабытым запахом детской плоти, горящей в жару гибельной лихорадки, изнывающей в муках, а потом холодеющей во вдруг опустелой квартире. Где царит одиночество безмолвное и бесслезное, а впрочем, нет — слезы капают с жестокой неуклонностью тикающих часов. Где с отсутствующим видом, как немой упрек, как свидетель, как призрак или тень, бродит по дому, по жизни Тисона его жена.