Наталья Нестерова - Татьянин дом Страница 17

В собственных глазах она казалась себе человеком, который во взрослые лета взялся за детские раскраски — нелепое и смешное занятие. Но оно ее увлекло. «Немножко пофантазирую, пока никто не видит», — находила она оправдание своему увлечению.

Сцены в пыточной камере — так запомнились ей события вечера, начавшегося по-семейному тихо.

Андрей всегда много работал, но в последнее время совсем уж не знал отдыха. Татьяна решила поговорить с ним.

— Ты два года не был в отпуске. Командировки недельные за границу — разве это отдых? Уходишь в восемь, приходишь за полночь, часто ночуешь не дома, а на этой вашей базе в Раменском. Ни суббот, ни воскресений. Исхудал. Где твой наметившийся было животик? Мне кажется, так нельзя.

Андрей внимательно посмотрел на нее, отложил газету. Он откинулся на спинку дивана, нахмурился:

— Да, наверное, так дальше нельзя.

— Вот и хорошо, — обрадовалась Татьяна. — Давай мы с тобой…

— Таня! — перебил он. — Ты в самом деле ничего не замечаешь?

— Что я должна замечать?

Господи! Да все! Что уже давно… Танечка! — С его лица не сходила болезненная гримаса. — Ты — лучшая женщина на свете, самая добрая, преданная, красивая… Почему-то символ любви рисуют в виде сердца, пронзенного стрелой. А надо бы изобразить в трехмерной графике скользкую воронку, в которую тебя, против воли, затягивает. Причем летишь ты головой вниз и не в состоянии развернуться, увидеть то, что осталось наверху. Я… я переживаю подобное второй раз в жизни…

Татьяна решила, что муж переживает вторую волну любви к ней. И нервничает как мальчишка. Вот глупый! Такой серьезный, ни тени юмора. Надо его развеселить. Она улыбнулась и тут же притворно сосредоточилась, подбодрила Андрея:

— Давай, давай, смелее. Я постараюсь понять тебя.

— Правда? — Он облегченно вздохнул. — Ты не просто благородная женщина. Ты — святая. Ты простишь меня?

— Только если ты будешь приходить домой до восьми вечера и по нечетным числам объясняться мне в любви. По четным можешь делать это утром. Разрешаю.

Андрей обескураженно уставился на нее:

— Ты ничего не поняла!

— За двадцать лет жизни с тобой моя природная бестолковость только усилилась, — все еще дурачилась она.

— Таня! Я полюбил другую женщину.

Ага! Он заметил, как она похорошела после пластической операции. Татьяна кокетливо взбила волосы руками:

— Рада стараться. Обещаю и в будущем поддерживать себя в состоянии неземной красоты.

Боже! — Андрей вскочил. — Ты меня не слышишь, ты представить себе не можешь… Я как скотина… Будто невинных младенцев… Все равно! Я должен сказать. Татьяна! Я полюбил, — он говорил по слогам, — другую женщину. Не тебя! Уже почти год. Я живу с ней. Я хочу и дальше… Я ухожу. Ухожу от тебя. Слышишь? Ты меня слышишь? Что с тобой?

До нее наконец дошло. Но этого не могло быть. Не могло быть в ее жизни. Другие люди разводились, сходились, изменяли, ревновали, врали, изворачивались. Но она или Андрей — невозможно. Как невозможно, чтобы у них выросли хвосты или отвалились уши. Явления из другой жизни, с чужой планеты, параллельной действительности.

И все-таки случилось. Замок рухнул. Он оказался хрустальным. В ее сознание медленно вползал страх.

Атаки внезапного ужаса она переживала и раньше. Первый приступ запредельной боли у мамы. Ножка маленькой дочери проваливается в метро между трогающимся поездом и платформой. Сын падает со стремянки, глухой стук его головы о кафельный пол. Запах горелой резины, визг тормозов — Андрей едва удерживает на трассе машину, у которой взорвалось колесо. Пьяные подростки с бритвами в руках окружили Татьяну в подворотне, вырывают сумочку.

Резкий всплеск страха каждый раз Татьяна ощущала физически — будто кто-то железной клешней с шипами быстро сдавил ее сердце. И так же быстро отпустил.

Теперь шипы входили медленно, проникали все глубже. Вот они встретились в глубине сердца, металлически царапнулись друг о друга. Сердце едва билось. Удар — боль. Удар — боль.

Татьяна прижала руки к груди. Застыла. Еще секунда, и от сердца останется маленький кровавый комочек.

— Пожалуйста, — прошептала она, — не надо. Мне очень больно.

Она умоляла мужа избавить ее от боли. Не просила раскаяться, остаться. Только помочь, как помогают раненому, вытащить ножи из тела.

— Я так и знал, — кивнул Андрей. В его голосе звучало раздражение человека, который предвидел неприятности, потом вдруг понадеялся на легкий исход, а события все-таки разворачивались по худшему сценарию. — Я понимаю, что тебе больно.

— Очень больно! — эхом откликнулась Татьяна.

— Но к сожалению, мы должны через это пройти. В конце концов, и для тебя унизительно положение обманутой жены. Детям я все объясню сам. Ты умная, трезвая женщина. Со временем ты поймешь, что самое лучшее для нас — сохранить достойные человеческие отношения. Таня?

Она смотрела на него с мольбой, испугом и в то же время со страхом — как на ангела, которого злые силы превратили в дьявола.

— Не делай из меня большего подлеца, чем я есть на самом деле. — Андрей повысил голос. — Все проклятия, которые заслужил, я уже себе сказал. Что ты молчишь? И не смотри на меня как на чудовище! Впрочем, да, конечно. Кто же я сейчас? Таня, прости меня! Пожалуйста.

Он шагнул к ней. Протянул руку, задержался, словно наткнулся на невидимую преграду. Быстро дотронулся до ее плеча. Не погладил, не приласкал, не успокоил — просто коснулся.

— Я пойду. Держись.

Она держалась. Взглядом. За обивку кресла, на котором сидел муж. Не помнит, сколько прошло времени. Пришли с вечеринки дети. Весело пререкались в коридоре.

— Мама? Ты еще не спишь? — в гостиную зашла Маришка. — Ой, что с тобой? Тебе плохо? Пашка, скорее! — закричала она. — Маме плохо!

Прибежал Павлик:

— Мама, что случилось?

Они присели перед ней на ковер. Тормошили ее колени. Таня с трудом перевела взгляд на детей.

— Папа нас бросил, — проговорила она.

— Куда? — глупо спросил Павлик.

— Зачем? — не умнее переспросила Маринка.

— Он ушел к другой женщине. — Тело Тани переломилось в талии, и она снопом упала на диван. — Я умираю. Сердце. Очень больно.

— Пашка, скорее! — закричала Марина. — Звони папе на сотовый, в «скорую», тете Лизе.

— Так кому первому? — растерялся сын.

Лиза, жена одного из двоюродных братьев Татьяны, врач-терапевт, приехала вслед за «скорой». Делали кардиограмму, переговаривались. Инфаркта нет. Что случилось? Какое-нибудь сильное переживание, стресс? Мама говорит, что от нас папа ушел. Всплеск Лизиного голоса — как? Не может быть. Но так мама говорит. Сами ничего не понимаем. С ней будет все в порядке? Повернитесь на бок, мы сделаем укольчики. Выпейте эти капли. Постарайтесь уснуть.

Утром сердце не болело, но мышцы потеряли тонус, тело растеклось как квашня, вываленная на пол. Не хватало сил пошевелить рукой, ногой, повернуть голову. Нужно в туалет. Позвать Маришку? Нет, сама дойду. Встала. Получилось. Поплелась в ванную. Могу. Разговаривать тоже могу.

Несколько месяцев она уговаривала себя заниматься бессмысленным делом — жить. Приобрела дальтонизм — мир потерял цвета, только оттенки серого. Люди превратились в силуэты, без лиц, без мимики, без настроений. Если бы мимо нее по улицам ходили дамы в кринолинах, шуты в колпаках или сатиры с песьими головами, она бы этого не заметила.

Ад — это унижение. Она прошла по всем его кругам. Названивала известной сплетнице, жене друга Андрея, узнавала, кто разлучница. Тридцать с небольшим лет, травести — фигурка мальчика, маленькие ручки-ножки, нежный голосок. Прикидывается ласковой мышкой. На самом деле — бультерьер, до предела циничная бизнес-леди. Целеустремленность ракеты большого радиуса действия. Юрист, училась в США. На деньги первого мужа, семидесятилетнего американского миллионера. Основала в России свою юридическую фирму. Фирма обслуживала интересы компании Андрея. Так и познакомились.

Следующий круг. Бесконечные воспоминания о десятилетиях счастливой жизни. Картинки прошлого, одна другой радостнее. Он просто это забыл. Надо напомнить. Надо любыми средствами его вернуть. Решила встретиться с ним, валяться в ногах, рыдать, умолять, схватить за колени и не отпускать, пока не одумается, не пожалеет. Душераздирающая сцена не состоялась только по причине отсутствия Андрея в Москве. Он уехал со своей пассией на Майорку.

Он с ней целуется, обнимает ее, смотрит на нее с обожанием, осыпает подарками, шутит, дурачится. Тане остается только петля на шею. Хорошо бы повеситься в их квартире. Приезжают радостные из отпуска, а на кухне под потолком ее посиневший труп с вывалившимся языком. Андрей в шоке. Он страдает — хорошо бы страдал жутко, до инфаркта, на всю оставшуюся жизнь. Возненавидел юристку. Поседел, стал инвалидом с трясущимися руками и струйкой слюны из беззубого рта. Сладкие мечты о мести.