Анатолий Приставкин - Судный день Страница 17

Мать опомнилась, пересела на койку к его ногам.

– Придет он, сынок, – сказала ласково. – Ты отца-то хорошо помнишь?

Костик произнес, не повернув головы:

– Он мне, мам, снится… Каждую ночь.

– Вот, – подхватила мать, – значит, живой! Думает о нас! Он когда на санинструктора-то учился, в школе стоял, я к нему, к забору, тоже ведь бегала… Прижмусь к ограде, а он с другой стороны, и слушаем мы друг дружку и думаем об одном и том же, что кончится проклятая война и станем опять рядом ходить… Или вот на диване сидеть: мы как купили диван, скопив деньжонок, так уселись с ним, будто на своей свадьбе второй раз, такие торжественные. И как хорошо нам, вот ты родился, а потом пошел первый раз… Мы садимся и рядом сидим, это значит, праздник у нас с ним… А тут мне говорят: продай да продай! И хлеба даже предлагали… А я пришла, села на диван и захотела представить, что он тоже тут сидит… И никак не могла решиться… Не продала… Страшно стало, что продам, а он рассердится, когда придет.

– Таисия… Таисия Петровна, так вас зовут? – спросил прокурор, доброжелательно поглядывая на мать Костика.

– Зовут меня тетя Тая, – сказала та, поддергивая на себе шаль от смущения. – Я с отчеством-то не привыкла, – добавила она.

– Скажите, пожалуйста, тетя Тая, вы знали или слышали хотя бы, что вашего сына наградили тушенкой?

– Не слышала, – ответила она, глядя в пол.

– И не видели?

– Да господи, конечно же, не видела! – возмутилась она, что ее переспрашивают, а значит, выходит, не верят,

– И что на рынок снес, тоже не знаете? – спросил прокурор. – Как же вы воспитываете сына, если ничего не видите и не знаете?

Тетя Тая снова поддернула шаль и сказала со вздохом:

– Дык он у вас в цеху больше живет, чем у себя дома… Вечером придет да в постель. А утром снова не до разговоров. А я и сама при деле, у меня в школе своя смена, а у него своя…

– Значит, он от вас скрыл, что получил тушенку? – долдонил свое прокурор, тете Тае это надоело. Она начала сердиться. А когда она сердилась, она уже никого не смущалась. И тут она расправила шаль и повернулась прямо к прокурору, чтобы его хорошо видеть.

– Вы знаете, товарищ… Вы вот, говорят, фронтовик и человек вы заслуженный, как я понимаю… А только чтобы вы там ни рассказывали про болото, про оружие, которое утопло, и как мальчишку того бедного вы до смерти засудили…

– Таисия Петровна! – подала голос Князева. – Попрошу отвечать конкретно!

– Не бойся, я отвечу, – сказала тетя Тая и повернулась к Князевой. – А ты, милушка, сама послушай, тебе полезно!

– Какое вы право имеете! – воскликнула Ольга и даже привстала на месте.

– А вы какое право имеете? – одернул ее прокурор и повернулся к свидетелю: – Говорите, пожалуйста!

– Я и говорю, – строго произнесла тетя Тая. – Вот ей сперва, – указала в сторону Князевой. – Тут этот, Буката, на себя напраслину возводил, мол, он и виноват, что задерживал на работе и на смене… А чево вы молчали-то? Вы-то заводские были и знали, они не слепые котята, понимают, что они делают… И Костьку дергали… А какой план без дерганей, а? А вы, – это опять она Князевой, – молчите! А еще на заводе работали! Вам небось нравится, что этот старый хрен… – тут тетя Тая прищурилась и посмотрела на передний ряд, где сидел теперь Букаты. Не нашла его и махнула рукой. – Что этот берет на себя всю вину, а не завод и не другие, которые план-то гонют…

– Скажи им, тетя Тая! – крикнули из зала. – Все скажи!

– Ладно, – пообещала она, поджав губы, и повернулась к прокурору. – А теперь вот я и вам отвечу. Вы на фронте победили… А мы тут в тылу тоже ведь победили… А как… Вы этого про нас, товарищ фронтовик, ничегошеньки не знаете… А что вы про моего Костьку понять хотите, если вы ничего не знаете, а? Как я с работы встречаю… Как раздеваю его в постели, как ребенка малого… Он ведь совсем без сил после вашего цеха-то…

– Ну так расскажите, прошу вас, – сдержанно и даже будто с сочувствием попросил прокурор. И Князева кивнула:

– Да, да! Говорите!

– А чево я должна говорить? – спросила тетя Тая и сделала шаг к прокурору. – Вы же все равно на полную катушку тут… Вы же небось и срок ему назначили, а? А теперь тут сидите и подгоняете ответ под задачник: то консервы, то деньги… А я, выходит, вам еще в этом деле помогать должна?

– Это уж слишком! – крикнула опять Ольга. – За такие слова, знаете!

Тетя Тая вздрогнула и повернулась к Ольге. Долго вглядывалась в нее, будто что-то в ней понять хотела. Поняла. Отвернулась. Потупилась и тихо произнесла, так, что в зале наступила глухая тишина. Все старались услышать.

– Не пугайте вы меня… Я мать. Я ничего не боюсь. – И она снова повернулась к прокурору, и теперь она говорила только ему: – Вы его тут судите, а я вас сужу! Чтобы вы тут про себя ни придумали… А про тот день я вам расскажу, когда он пришел раньше обычного… Я отругала его, что не умывшись-то лег… А потом мы про отца еще нашего поговорили, и я заснуть не могла, все думала о нем да и проспала утром-то… Вот беда!

11

– Вот беда! Вот беда! – спросонья тетя Тая суетилась, она и без часов поняла, что проспала то время, когда ей надо вставать. Прежде-то она успевала завтрак приготовить, хоть какой-то, и баночку картошкой наполнить, чтобы на работе Костик мог ее поесть. «Господи, – думала в отчаянии, поглядев, как спит ее сын, один профиль от него остался… И шея цыплячья! – Господи, за что же людям эта всемирная мука, война! Накажи ты, господи, лютым судом тех, кто ее затеял!»

Руку протянула к нему и вдруг почувствовала, что сердце не пускает нарушить этот и без того короткий сон. В раздумье постояла и преодолела себя, позвала:

– Костик… Костик… – негромко, правда. – Вставай, сынок, на работу пора!

Он проснулся. Поднял голову, только глаз разомкнуть не мог.

– Сейчас… Мам… Сколько?

– Да много! Ты уж поднимайся, я-то ведь сама проспала! Слышь?

Не открывая глаз, он кивнул и уткнулся в подушку:

– Мам… Я чуть-чуть… Я совсем немножечко… Ну, секундочку… Мам…

– Да какое чуть-чуть! – всплеснула руками. – И оно кончилось! Костик! – она схватила его за плечи и стала тянуть его на себя, и приговаривать, ласково поднимая, лишь так можно справиться с его всесильным оглушающим сном. – Ты же у меня ударник… Танки делаешь… Ты у меня молодец… – И когда дотянула до того, что он уже сидел, а не лежал, схватилась, не успев отдышаться, побежала к керосинке. – Ну теперь сам вставай! Я тебе чайку налью!

Костя как сидел с закрытыми глазами, нащупал одежду, штаны и рубаху свою фезеушную надел и ремешком подпоясался. Все это не открыв ни разу глаз. Подсел привычно к столику, опустил голову на руки. Уснул!

– Вот он, чаек-то, – приговаривала мать за занавесочкой, стараясь, чтобы Костик слышал ее голос и не спал. – Елочкой заварила… Елочка, она десна укрепляет.

Вынесла чайник, охнула:

– Костик! Ну что ты со мной делаешь! Ведь опоздаешь!

При грозном слове «опоздаешь», настолько грозном, что он и во сне иногда видел, в самых страшных снах, это опоздание, Костик вскочил и бросился к двери.

– Да куда же ты! – вслед крикнула мать. – А чай?

– Мам, ну какой чай… – Костик едва расщеплял глаза. Вдруг как стоял, так и уткнулся в дверной косяк. Стоя заснул. Но при этом какая-то часть мозга у него самоохранительно работала, потому что ему казалось, что он уже идет на работу, и он бормотал слова, что он пошел… Он уже пошел… Он… При… по… шел…

– Ах ты! – тетя Тая стала шарить по карманам. Нащупала флакон нашатыря, который носила при себе постоянно. Не первый раз такое! Она открыла стеклянную притертую пробочку и сунула горлышком прямо в нос Костику. – Ну, ну!!! Шел и не дошел, – проворчала. – А ты дыши глубже… Вот так… И еще…

Костя вдруг замотал головой и окончательно проснулся. Даже глаза прояснели.

– Ух, мать! – проговорил уже осознанно и отодвигая рукой ненавистный флакон. – Ну, мать, придумала! Фашисты газами не травят так мирное население…

– Зато в мозгах просветлело, – оправдывалась она и, перекрестив Костика на дорогу, спрятала злополучный флакон в карман.

Посмотрела в окошко, как он идет, со спины карликовый старичок, сутуловато горбясь, засунул руки в карманы. Вспомнила, что не положила ему в банку картошки, а значит, останется он на целую смену голодный. Вздохнула, виня себя и эту ночь, что так расстроилась она по приходе с фронта соседа Василия от этих разговоров, бередящих душу. Столько остерегалась, а тут распустила слюни. «Переживем», – пробормотала про себя. Это слово было единственной подпоркой ей во всю войну. А что оно по-настоящему-то означало, она и думать не хотела. Надо пережить, раз Костик при ней. Одна бы она не стала переживать. И сейчас так подумалось: «Переживем». Она и представить не могла, чем кончится для нее с сыном этот светлый апрельский день, который так солнечно начинался с синего размытого неба и терпких запахов от земли.