Максим Чертанов - Правда Страница 17

Владимир Ильич поморщился: партийное поручение ему не слишком нравилось. Он терпеть не мог мешаться в чужие любовные дела, да и в вербовке не имел опыта. Но деньги революционерам были действительно нужны: ведь Железный Феликс намеревался в ближайшем будущем свергнуть Николая Романова, а это, как надеялся Ленин, открывало ему самому дорогу к престолу. (И Дзержинский и Ленин понимали, конечно, что это будет не совсем правильная дорога, ибо участие Михаила тут никак не предусматривалось; но Феликс Эдмундович уповал на Провидение, а Владимир Ильич — на русский авось.) Просмотрев по диагонали несколько книжек Горького, которыми снабдил его Железный, и заучив наизусть их дурацкие названия, Владимир Ильич отправился в Петербург. В поездке его сопровождала дама... но о ней после.

«От Саввиных несметных богатств не убудет, — думал он, — пускай еще немножко с нами поделится... А как стану императором — я ему все возвращу... половину-то уж точно».

И вот теперь он стоял перед Горьким, тряс его руку и не понимал, почему литератор в ответ на комплименты как-то странно молчит.

— Рад, рад, что вам понравились мои книги, — наконец прогудел Горький, по-видимому решив не поправлять нерадивого читателя: он был застенчив.

Владимир Ильич решил не продолжать разговора о книгах, в котором мог непоправимо увязнуть, и с места в карьер пригласил нового знакомого в пивную; тот не чинясь согласился. Через пару дней они уже были в приятельских отношениях. Горький оказался милейшим человеком, хотя играл настолько скверно, что даже обыгрывать его было скучно и совестно: он не помнил ни одной карты, что уже вышла, и по двадцать раз за игру интересовался, какая масть нынче козыри. Но он так мило и заразительно хохотал всякий раз, когда проигрывал! Игра же с тремя серебряными наперсточками привела писателя в совершенный восторг, и даже после того, как Ленин объяснил, каким образом обманывает его, прижимая горошину большим пальцем к краешку стакана, Горький все равно требовал демонстрировать фокус снова и снова.

Вскоре Горький представил нового друга Машеньке Андреевой, и они втроем чудно проводили время в ресторациях. Особенно им нравился трактир Симонова на Васильевском — дымный, прокуренный, с необычайно вкусной и дешевой кухней. Горький смущенно покашливал и рассказывал о своих странствиях. Скитался он главным образом по югу России, и встречались ему в этих скитаниях благороднейшие люди — Ленин отроду не встречал таких среди босяков, хотя поездил достаточно и хлебнул всякого.

— Что-то они у вас все на разорившихся баронов похожи, — сказал он однажды.

— Разорившиеся бароны... Это мысль! — задумчиво сказал Горький.

— Так запишите, дарю! Пригодится!

— Я ничего не записываю, — смущенно сказал Горький. — Все запоминаю. Память, слава богу, лошадиная. Иное и рад бы забыть, да никак. Словно некто начертал на голове моей: «Здесь — свалка мусора». А многое, многое хотел бы забыть...

Ленин посмотрел на него сочувственно. У него была отличная память на цифры, а вот о неприятностях он забывал мгновенно.

Однажды их занесло на острова. Горький с удовольствием слушал ленинские рассказы о Сибири. Неожиданно пьяный пианист расчувствовался и вместо очередной вариации на тему «Голубого Дуная» заиграл «Апассионату». Ленин не знал, как это называется, но ударил кулаком по столу и подпрыгнул на стуле от злости.

— Что с вами, Володимир Ильич? — картинно окая, спросил Горький.

— Чорт бы побрал эту музыку! Нечеловеческая музыка... Не могу слышать.

— Вот ведь странность, — задумчиво промолвил Горький. — Никогда бы не подумал, что на вас так действует искусство.

— Да какое искусство, к чертям свинячьим? Архиглупость и больше ничего! Я однажды в Харькове под эту музыку проигрался только что не до белья... Играл в интеллигентном доме, все чин-чинарем, хозяйка музицирует. Как раз вот эту самую гнуснятину. И супруг вроде приличный человек, инженер... Что же вы думаете? Никогда в жизни у меня не было такой полосы невезения. Вернейшие комбинации срывались. Я и так, я и сяк — и, главное, смотрю: не мухлюет ли? Дело обычное... Нет, чисто! Ах же ты, думаю, музыкант этакой; что-то здесь не так. Сослался на головную боль и попросил сыграть что-нибудь потише, этакое комнатное... Что же вы думаете? Почти отыграл свое, только уж не стал испытывать удачу, рад еще был, что цел... Нет, как хотите, а есть вещи мистические.

Андреева смотрела на него с любопытством и явной симпатией. «Огонь баба, — думал Ленин, — жалко Максимыча. Заездит она его, как пить дать». Он знал одну такую в Париже: малорослая и худощавая, она истощила трех здоровых мужчин и не спеша обхаживала четвертого.

Так прошла неделя, другая... Ленин решительно не представлял себе, как будет убеждать Горького, что тот должен вернуть Морозову свою прелестную подругу, тем более что та присутствовала теперь неотлучно на всех разговорах и встречах. Но Дзержинский слал злобные шифровки и требовал результатов. И в один из дней Владимир Ильич скрепя сердце решил приступить к этому скользкому делу. Он пришел в гости к Горькому не один...

— Вот, Алексей Максимович, супруга моя и товарищ, Надежда Константиновна, — сказал он с принужденной улыбкой. — Прошу любить и жаловать.

Женщина, робко выглядывавшая из-за его плеча, протянула руку дощечкой. От приметливого Горького не ускользнуло то, как она предварительно быстрым движением обтерла ладонь о мятую синюю юбку, сидевшую на ее квадратной фигуре мешком и криво. Он осторожно взял эту мягкую, словно бескостную ручку; хотел было поцеловать, да не решился.

— Очень, очень приятно, — прогудел Алексей Максимович. Пальцы его при пожатии ощутили еще не сошедшие подушечки мозолей на ладошке женщины, что повергло его в еще большее недоумение. Красавица Андреева смотрела на жену Ленина широко раскрыв глаза, не в силах скрыть своего изумления.

Надежда Константиновна пролепетала что-то в ответ и вновь спряталась за спину мужа. Лицо Лениной было угловатое, с тяжелыми чертами, большие светлые глаза глядели с застенчивой хитрецой. Она все суетилась: обдергивала на себе то кофточку, то шарфик. Ленин приобнял Горького за плечи:

— Имею надобность с вами о делишках потолковать, Алексей Максимович. Да пройдемте в кабинет. Дамы тут как-нибудь...

Андреева поджала губы, но возразить ничего не успела. Надежда Константиновна вздрогнула всем телом: было видно, что ей ничуть не больше, чем Андреевой, улыбается мысль о том, чтобы остаться вдвоем. Элегантная дама пугала ее чуть не до обморока. Мужчины прошли в кабинет Горького, закрыли за собой дверь. И тут Горький не удержался от вопроса:

— Господи, Владимир Ильич! Где вы приглядели эту... эту красавицу? Не скрою: зная ваши вкусы, я более чем удивлен...

— Жена как жена, не хуже всякой другой.

— Но это же простая баба, мещанка или крестьянка!

— Да? — Ленин, прищурившись, бросил на Горького хитрый взгляд. — А еще пролетарский писатель! — Он укоризненно покачал головой.

— Женщина из народа, без сомнения, заслуживает всяческого уваженья, — согласился Горький, пойманный на слове. — Но жениться! Она что же — шантажировала вас? Заставила венчаться с нею?

— Заставила? — переспросил Владимир Ильич. — Что ж, можно и так сказать... Но к делу, к делу.

Тайна его женитьбы была такова, что он и под страхом смерти никому не рассказал бы о ней. Все началось в один из тоскливых, тягомотных вечеров, когда он, надеясь провернуть кое-какое дельце со старателями, поселился поближе к золотым приискам — в Шушенском, будь оно неладно, в этом сибирском Клондайке, на который столько русских авантюристов возлагали напрасные надежды.

Он тогда только что нанял отдельную избу, рассорившись из-за карточного выигрыша с жадюгой Зыряновым — хозяином избы, где до этого жил на постое, — и быт его оставлял желать много лучшего. В избе было грязно, из незаконопаченных щелей дуло, повсюду сновали тараканы, печка дымила — он так и не научился управляться с нею, — обеда никто не стряпал, по двору, забираясь через дыры в заборе, бродили соседские куры и свиньи, а его любимец сеттер скулил, некормленный... Идиотизм деревенской жизни всегда угнетал его, но у Зыряновых он по крайней мере за свои восемь рублей имел всегда чистую комнату, кормежку, стирку и чинку. А какие котлеты были, какие шаньги, какой самогон — чистый, что слеза!.. Он уже начал раскаиваться, что удрал от Зыряновых. С другой стороны, на отдельной квартире никто не лез с глупыми разговорами, не выспрашивал, чего он тут ищет, и можно было не опасаться за сохранность бумажника. Однако необходима была прислуга.

Он потолковал с деревенскими — те уважали его, потому что он несколько раз по-соломоновски мудро рассудил их идиотские споры из-за козы и дров, — и ему обещали приискать хорошую, работящую бабу. Но дни шли, а бабы не находилось: крестьяне, несмотря на свое в общем хорошее отношение, опасались посылать к нему в услуженье своих жен и дочерей, потому что дура Зыряниха всем разболтала о некоем невинном инциденте на сеновале. Вдовы же все, как на подбор, были избалованные и жадные и запрашивали такую плату, что он за голову хватался. А изба меж тем приходила во все большее запустение. Он обносился, изголодался и был близок к отчаянию. Самое же обидное, что золотишко в проклятой Шуше оказалось дрянное, водилось его там до смешного мало, и легенды о вот эдаких самородках, которыми его сманили в Шушу словоохотливые старатели, вызывали у него теперь лишь горький смех. Или он неправильно определил место? Но ведь карта, которую он купил у них за пятнадцать рублей («Только потому, Ильич, что господин вы понимающий и имеете сочувствие, а мы уж себе намыли — внукам хватит!»), была подробной и точной; он допускал, конечно, что его вульгарно нагрели, но консультировался со знакомым студентом-почвоведом: тот клялся, что земля вокруг Красноярска была набита бесценными ископаемыми! Настроение у Ленина портилось. Поэтому, когда однажды к нему зашел знакомый мужик Федот и сказал, что есть на примете баба, согласная идти к нему в прислуги и готовая взять за труды недорого, он очень обрадовался.