Энтони Берджесс - M/F Страница 17

Я проснулся без боли и как раз успел застать быстрый закат. Когда я вставал, мне в грудь ударилось что-то маленькое и тяжелое. Я сперва испугался, а потом вспомнил, что это такое. Очень хотелось есть. Рубашка высохла. Спустившись вниз, я обнаружил, что в фойе-баре теперь пусто. Там была только хозяйка. Она курила «Джи Сэм Со», и аромат гвоздики смешивался с корицей и камфарным лавром. Оторвавшись от своего занятия (она что-то там переписывала из маленькой книжки в большую), хозяйка спросила:

— Вы к нам надолго?

— Пока не знаю, — ответил я, — но я планирую уехать… э… на следующий день после послезавтра.

Она, похоже, не уловила глупой отсылки. И сказала что-то похожее на «дурак».

Я малость опешил:

— Почему же дурак?

— Я сказала «тулат». На следующий день после послезавтра умелый работник понесет на плече ношу на длинной палке, которую будет поддерживать палкой, несомой на другом плече.

— Прошу прощения?

— На этом примере, — сказала она, теперь улыбаясь, — нам в школе наглядно показывали, как много слов нужно в английском, чтобы сказать самую простую фразу. На моем языке, индонезийском, хватило бы всего трех.

— Да ну?

— Тулат тукань туил. «Тулат»: на следующий день после послезавтра. «Туил»: на длинной палке, которую будет поддерживать, и т. д. Слова несложные, вы их запомните без труда.

— Но я вовсе не собираюсь их запоминать. Да и зачем бы мне…

— А при чем здесь, собираетесь вы или нет?

Я не нашелся что на это ответить. Она собрала свои книги, а потом вдруг сказала, словно только сейчас подумав о том, что надо бы как-то смягчить слова, которые с позиции моей неокрепшей и хрупкой юности могли быть восприняты как грубый выговор:

— Доктор Гонзи приглашает вас на обед. Сказал, чтобы вы приходили в любое время, начиная с шести тридцати. Он будет ждать вас в «Пепегелью».

— Кто такой доктор Гонзи, откуда он знает, что я здесь, почему он меня приглашает, где…

— Столько вопросов! «Пепегелью» совсем рядом, в конце нашей улицы. Доктор Гонзи сказал, что сегодня вы с ним уже виделись. Он заходил сюда выпить. Похоже, вы произвели на него впечатление. Он обидится, если вы не придете. Было бы очень нехорошо обижать доктора Гонзи.

Она кивнула и ушла в маленький кабинет за стойкой. Открыла дверь — изнутри вырвался едкий дым, как микстура от астмы, послышались голоса, звон тихого застолья. Хозяйка вошла в кабинет и закрыла дверь.

А я вышел на улицу, принюхиваясь к запаху чеснока и кипящего масла. Магазинчики, кинотеатр, магазинчики, магазинчики. Кто же он, доктор Гонзи? Ученый муж с бойким дружком? Это вряд ли… Но ведь кем-то же он должен быть! Из темной боковой улочки донесся пронзительный крик попугая: Краааааааааарк. А потом, с дремучим австралийским акцентом: Дурень, наглец. Так, погодите. «Пепегелью» должно означать «попугай», правильно? Поэтому я свернул в ту улочку и вышел к ненарочитому запаху жареной рыбы, и там действительно был ресторан. Маленький открытый дворик с полудюжиной столиков. Свечи в стеклянных подсвечниках, кусты в больших кадках. Крытая кухня с двустворчатыми распашными дверьми. Там стояла конструкция вроде виселицы, с которой свисала клетка, а в клетке, вцепившись лапами в прутья, сидел красно-синий попугай с глазами паяца. Сразу за двориком плескалось море. А за одним из столов сидел в одиночестве — как же я раньше-то не догадался?! — человек-лев. Перед ним стояла початая и уже хорошо оприходованная бутылка шотландского виски. Увидев меня, он влил в себя залпом целый стакан и нетвердо поднялся.

— Доктор Гонзи?

— Удивление в вашем голосе, как будто высокие академические почести считаются несообразными с… с… Впрочем, ладно. Хорошо, что вы пришли. Сегодня вы замечательно выступали. Столько познаний, причем полностью бесполезных! Мне это нравится.

— Значит, вы не доктор медицины, сэр?

Мы сели за стол, мне было очень неуютно. Его лицо казалось совсем уж жутким при свете свечей. Почеши дурня, ах-хахахаха. Краааааарк. Других посетителей не было.

— Философии. Истинной философии. Утешение каковой сильно преувеличено. Боэций, да. Метафизика, устаревшая и недооцененная наука. Я написал монографию о епископе Беркли. Называйте меня идеалистом. Вы, как обладатель таких обширных бесполезных познаний, возможно, знакомы с моим изданием «Алсифрона, или Мелкого философа».

В голосе присутствовал тот же давешний приглушенный резонанс, хотя виски заострило согласные. Я сказал:

— На самом деле меня не особенно привлекает данный вид философии. В смысле я думаю, что внешний мир существует.

— Я думаю. Вы говорите: Я думаю. Вполне берклианская позиция. Кстати, а не подумать ли нам о том, чтобы чего-нибудь съесть?

Он щелкнул когтистыми пальцами. Попугай отозвался приступом безобразного веселья, а потом к нам вышел маленький усатый креол в белом пиджаке. Доктор Гонзи сказал:

— Позвольте мне. Значит, так: для начала, я думаю, раковый суп, а на второе — иллюзию жареной рыбы с фаршированным перцем. Давайте подумаем, что будем пить. Виски?

— С удовольствием.

— Значит, вы думаете. Вы думаете, что я занял эту идеалистическую позицию потому, может быть, что не хочу, не могу выносить внешний мир, который включает в себя эту печальную маску и это нелепое тело. Так что пусть лучше будет иллюзия. Да? Реальность — это душа. Половое влечение есть иллюзия, как и все остальные потребности тела, отражение моего лица в глазах остальных есть просто фокус кривого зеркала. Детям не страшно, души их не волнуются. Я знаю, о чем вы думаете. Но сегодня мне все равно.

— Нет-нет, правда. Я имею в виду, меня больше волнуют изъяны и слабости собственного тела. Недомогания, боли, болезни. Так что, честное слово, нет.

— Болезнь можно сделать романтической, сексуально привлекательной. Это вы должны знать. Уродство определяется в терминах красоты, разве нет? Но когда, по какому-то генетическому капризу, человек как бы выпадает из собственной сферы, когда к нему неприменимы никакие нормальные эстетические стандарты… Я не слишком туманно выражаюсь? Нет? Пейте виски.

Когтистая лапа схватила бутылку, и свет свечей извергся золотом в мой бокал.

Доктор Гонзи сказал:

— Примирения можно достичь только вхождением в миф. Понимаете? Я так долго ждал, пока появится кто-нибудь вроде вас. Вы вообще понимаете, о чем я говорю?

— Не совсем, еще нет.

Официант принес раковый суп, политый сверху бренди. Поджег наши тарелки тоненькой свечкой, зажженной от свечи у нас на столе. Доктор Гонзи взглянул на меня через стол, поверх языков недолгого адского пламени. Мне было очень тревожно, хотя я еще не понимал почему.

— Отличная иллюзия отменного качества, да?

Суп, без сомнения, был очень хорош: острый, горячий, бодрящий, с изысканным вкусом. Я сказал:

— Он, помнится, пропагандировал дегтярную воду как лучшее средство от всех болезней? Много писал о предполагаемых ценных качествах этой воды.

— Ерунда. Никаких ценных качеств у дегтярной воды нет и не было.

Он как будто крепко задумался о дегтярной воде, не забывая, впрочем, есть суп. Потом сказал:

— Кентавры и прочие в том же роде. И конечно же, Пан, великий бог. Паника.

— А что вы имели в виду, когда говорили, что так долго ждали? В смысле такого, как я?

— Определенное сочетание безумного таланта и чувства вины. Да, вины. Вы отвечали на все те вопросы так горестно. Ага, вот и рыба. Как сие ни прискорбно, но завершились их резвые игры в соленой пене. И улеглись они вместе с фаршированным перцем. Мог ли рыбе хотя бы пригрезиться фаршированный перец? О, человек, великий и горестный объединитель несопоставимых вещей. Еще бутылку закажем, да?

Он был пьян и пьянел все больше. Но ел свою рыбу с большим усердием, нервно выплевывая случайные косточки. Он как будто хотел показать, что вопреки своей внешности вовсе не хищник. Я тоже ел рыбу, которая оказалась слегка пересушенной. Перец был фарширован рисом, сваренным в рыбном бульоне. Виски было восхитительно мягким, и я так и сказал.

— Вот и славно, сегодня мы можем себя побаловать. Никакого дешевого пойла и диспептического общепита. Сегодня — особенный вечер. Как я уже говорил, я ждал очень долго.

— Но вы до сих пор не сказали, что имели в виду.

Аааааааарг. Дуреньдуреньдуреньдурень.

— Вы знали ответ на мою загадку, но не захотели ответить.

— Не захотел. Это же было так очевидно.

— Есть у меня одна загадка, на которую знаю ответ только я.

— В смысле загадка жизни или что-нибудь типа того?

— Жизнь не загадка. Зачем мы здесь? Чтобы страдать, и не более. Но почему мы страдаем? А вот это уже интереснее. Гамлетовский вопрос, разумеется. И все мы знаем гамлетовский ответ. Я тоже, как Гамлет, беспрестанно язвлю и ехидствую. «Мириться лучше со знакомым злом…» и так далее. Но мы должны представлять себе принца отлично сложенным, пусть и слегка полноватым. Сумасшедшим, но привлекательным. Добрый господин, славный господин. Но посмотрите на меня, посмотрите.