Иосиф Гольман - Вера, Надежда, Виктория Страница 17

Я заметила, что мама как-то облегченно вздохнула. Ай да Вера Ивановна!

– Однако и дети не должны требовать от родителей того, что не смогли бы сделать сами, – спокойно закончила Бабуля.

– Что ты имеешь в виду? – спросила мама.

– Что я не зря околачивалась здесь три часа. Я слышала, как ты договаривалась о встрече с этим юношей.

Береславский смущенно закрутил лысиной – похоже, давненько его не именовали юношей.

– И я хочу участвовать в ваших делах. Или, по крайней мере, знать, что они собой представляют и чего нам от них ждать, – завершила свое выступление Бабуля.

В ответ Ефим Аркадьевич произнес еще одну речь. Гораздо более краткую, но гораздо более конкретную.

Что работа идет. Что первый натиск врагов отбит. Что второй, если он состоится, скорее всего, их (то есть нашу сторону) погубит, а потому затевается несколько, так сказать, военных хитростей. Что шансы выиграть тендер малы, но это надо сделать, потому что слишком многое уже поставлено на карту.

Закончил опять призывами быть готовыми к эвакуации. В качестве примера привел жену и дочку, которых, если станет слишком жарко, он тоже на время выведет из игры.

Бабуля слушала мэтра с прикрытыми глазами. Я даже грешным делом подумала, что возраст взял свое и она прикорнула. Но это было не так.

– Теперь послушайте меня, – сказала она. – Либо мы с Вичкой участвуем – как люди, а не как ценный багаж.

– Либо? – уточнила мамуля.

– Либо я обращусь во все службы, газеты, ЕС, ООН с теми фактами, которые вы мне сейчас поведали. Свободного времени у меня много.

– И чего вы добьетесь? – уважительно поинтересовался Береславский. – Что справедливость восторжествует?

– Нет, – отрезала Бабуля. – Справедливость вряд ли восторжествует. Но, по крайней мере, вы точно проиграете все.

– Так в чем же цимес? – не понял мой профессор.

Я, кстати, тоже не поняла.

– В том, что, если поднять много шума, вы проиграете окончательно и бесповоротно. А лузерам никто не будет мстить.

Я была восхищена Бабулей. Как она естественно и органично использовала термин «лузер»! Странно, но, по-моему, и Береславский благоволил к Вере Ивановне.

– Я думаю, что слова вашей мамы вряд ли разойдутся с делами, – деликатно сообщил он Надежде Владимировне. – А потому пусть дамы участвуют, в чем захотят.

Мамуля фыркнула, но сопротивляться не стала.

В итоге мы с Бабулей выбили себе поездку в славный город Приволжск, стоящий, как следует из его имени, на великой русской реке. Босс – так теперь я буду именовать Ефима Аркадьевича – проводит там рекогносцировку. А мы маскируем его и вообще на подхвате.

Напоследок мамуля спросила, не выдать ли нашему рыцарю еще немного денег – он, похоже, уже сильно ей в чем-то помог.

Рыцарь от денег не отказался.

А заключительный аккорд вечера выдала Бабуля.

Когда профессор, рассовав тугие пачки по карманам (бумажника у него, похоже, не водилось), уже собирался нас покинуть, Вера Ивановна его остановила.

– Голубчик, нельзя быть таким сопливым, – ласково сказала она.

Береславский оторопел, но за неимением новых платков лишь шмыгнул своим немалым носом.

– Садитесь сюда, юноша, – указала она ему надменной дланью, то есть рукой. Пока босс договаривал с мамулей, она, оказывается, успела подготовиться.

Он сел, с опаской поглядывая на покрытый марлей мельхиоровый поднос. Не зря мужик опасается, уж я-то знаю!

Бабуля надела на лоб старомодное зеркальце и попросила явно струсившего профессора открыть рот.

– А зачем? – задал Ефим Аркадьевич дурацкий вопрос.

– Затем, что я доктор, – объяснила ему Бабуля. – Рот открой! – Вера Ивановна – опять-таки очень гармонично – перешла с профессором на «ты».

– А Вика зачем тут? – не унимался Береславский.

– Она мне не мешает, – к моему восторгу, ответила Бабуля. Это, безусловно, была маленькая женская месть за слабое звено.

И профессор сдался.

– А-а-а! – произнес он, открывая рот. Бабуля, помогая себе ложечкой, мгновенно осмотрела его горло.

– Ангины нет, но дыхание надо восстановить.

– Так я пытаюсь, – оправдывался Береславский, уже поняв, в какие руки попал.

Потом она посмотрела в его большие, слегка волосатые уши.

– Отита тоже пока нет, но если не убрать насморк – будет.

– А разве можно убрать насморк? – проявил свой медицинский нигилизм Ефим Аркадьевич. – Нелеченый проходит за неделю. Леченый – за семь дней.

Зря он это сказал.

Но Бабуля не отреагировала. Она уже доставала из металлического бокса длинные – сантиметров в десять – металлические стерженьки, с одной стороны кончавшиеся петелькой.

– Это что? Это зачем? – испуганно закосил глазом профессор.

– Сиди, голубчик, спокойно. Больно не будет, – утешила его Вера Ивановна.

Этот ее трюк мы знали с детства, но на неподготовленного зрителя он оказывал сильное воздействие.

Бабуля, закрывая то одну, то другую ноздрю, заставила профессора подуть носом на подставленную ватку. Ватка, как и следовало ожидать, не шевелилась – нос Береславского был непродуваем.

– Расслабься, голубчик, – Бабуля приступала к самому волнующему. На стерженек уже была намотана марлечка, смоченная каким-то тайным Бабулиным составом.

– Это – внутрь? – ужаснулся профессор. – Оно же мне мозг проткнет!

– Там мозга нет, – весьма двусмысленно утешила пациента Вера Ивановна: то ли стерженек пойдет другим путем, то ли Ефим Аркадьевич – безмозглый.

– Я, вообще-то, свой, – заныл Береславский. – Я ж за вас, вы не забыли?

Но процедура уже пошла.

На самом деле это было совершенно не больно. Железяка, влекомая чуткими Бабулиными пальцами, проходила сквозь приподнятую ноздрю прямо в горло. Петельки же оставались перед носом, делая профессора Береславского похожим на африканского охотника на львов.

Через несколько минут лечебный состав делал свое дело, и стерженьки столь же безболезненно удалялись из носа пациента.

Вот теперь Береславский задышал.

Ватки мощно раскачивались перед его ноздрями, и он явно испытывал чувство глубокого удовлетворения. Только такой же сопливый мог его понять: раз – и нет осточертевшего насморка.

Разумеется, победа эта не была окончательной. Но давала сладостное отдохновение. И, по словам Бабули, при правильном и постоянном применении гарантировала пациента от отитов и прочих крайне неприятных осложнений.

– Ух, спасибо вам! – расчувствовался, уходя, мой препод и даже ручку Вере Ивановне поцеловал.

Вот ведь подхалим! Я уверена: не за то, что она насморк ему облегчила. А за то, что вняла его мольбам и не стала мазать ему горло вторым своим чудесным снадобьем. Меня вот никогда не отпускали без этого. Если насморк – железные палки в нос и шпатель с вонючей гадостью в горло.

Неужели она тоже подпала под влияние этого ужасного человека?

Глава 8

Губернатор

25 ноября 2010 года. Приволжск

Место было неофициальное, однако чужие отсутствовали по определению.

Жаль, на террасе уже не посидеть. Река хоть пока и не встала, но в прямом смысле слова дышала холодом. Вода казалась черной. Если летом в ней спасались от окаянной жары, то сейчас только совсем безбашенный хлопец рискнул бы погрузить в нее свое тело.

Еще одно отличие от лета: полностью исчезли крошечные прогулочные катера и белые пассажирские теплоходы. Баржи пока шли, влекомые небольшими, но мощными буксирами. Ну и сухогрузы «река-море», которые теперь, по предзимнему штормовому времени, в морские акватории уже вряд ли выйдут. Впрочем, и им скоро в затоны, до следующей навигации.

Да, хорошо было летом на террасе! Однако и внутри заведения тоже неплохо. Не так, как на свежем волжском воздухе, но панорамные окна перспективу не скрывали. Особенно если, как сегодня, зал был практически пустым.

Эх, посидеть бы здесь часок-другой, да не по делам беспокойным, а просто с хорошей подругой или другом!

К сожалению, Михаил Иванович Синегоров давно уже был лишен такого простого человеческого удовольствия.

Во-первых, потому, что лет пятнадцать, как стал публичной фигурой, государственным, можно сказать, деятелем – а значит, какое уединение? Разве что где-нибудь в Доминикане. Во-вторых (и об этом думать было еще менее приятно), рост его личного благосостояния и значимости как-то подозрительно коррелировал с уменьшением количества личных друзей.

Нет, желающих прийти на день рождения, да еще с ценным подарком, становилось лишь больше. А вот тех, кого ему действительно хотелось на этих днях рождения видеть, – все меньше.

Ну да ладно. Пора начинать.

– Все в сборе? – спросил Синегоров.

Мог бы и не спрашивать. Кто ж к нему опоздает?

За столом сидели четверо мужчин. Старшему – около шестидесяти, младшему – не сильно за тридцать.

Они не были связаны родственными узами, но тем не менее сходство улавливалось сразу. И дело даже не в официальных, одинаково дорогих и одинаково темно-синих костюмах, а в чем-то еще, гораздо менее видимом. Назовем это принадлежностью к власти. К элите. К тем, кто своими усилиями и определяет ход истории в этой стране.