Жоржи Амаду - Большая Засада Страница 17

— Думаете задержаться?

— Здесь? Для чего? Да тут даже кастрюли чинить не надо… — Жозеф плюнул, демонстрируя золотые зубы. — С кем тут торговать? Ну кроме вашей милости.

— Вот увидишь — здесь все оживляется позже, когда приходят караваны. И работники, и проститутки. Народу тьма.

— Тьма?

Жозеф оглядел пустырь, редкие строения, гнилые соломенные хижины, заметил деревянный домик, в котором жили Корока и Бернарда. Взгляд задержался на фигуре наемника, стоявшего в дверях склада сухого какао. Взвесив все «за» и «против», он подытожил:

— Это самое красивое место на реке. Оно заслуживает лучшей судьбы. Да простит меня ваша милость.

Он сложил покупки в холщовую сумку. Сто раз пересчитал монеты в руке, но не отдал:

— Если ваша милость пожелает, я могу привести сюда животных. Всех, чтобы вы могли выбрать. Прямо сейчас.

Фадул не обратил внимания на странное обращение — ваша милость так, ваша милость сяк, — ему это показалось забавным: вот такая цыганская мудрость. Лесть для этого проныры была все лишь способом надуть половчее. Он правильно отреагировал на предложение сейчас же посмотреть ослов — принять его означало совершить негласную сделку:

— С ума сошел? Тащить сюда, через реку? Столько сложностей, и для чего?

— Вы говорили про осла…

— Да просто так. В любом случае ради этого не стоит так горячиться. Я потом туда пойду, у меня еще будет время.

— Но я не думаю здесь задерживаться.

— Но ты ведь тут заночуешь, так ведь?

Жозеф не сказал ни «да», ни «нет» — заманивал.

— Чтобы посмотреть на тьму народу? А что, оно того стоит? Уж простите за откровенность, но я сомневаюсь.

Он предложил другой выход, проще:

— Ваша милость пойдет со мной и выберет осла. Пока никто другой не купил.

Фадул держался непреклонно:

— Сейчас нет. Вот-вот клиенты подойдут. Приходи завтра утром, если получится, — взгляну на ослов.

Настаивать смысла не было, Жозеф привык к этой осторожной и хитрой игре. И если с другими правила не менялись, то уж с Турком тем более.

— Ну, если так, то я здесь заночую, чтобы услужить вашей милости.

— Оставайся, если хочешь. Но не из-за меня.

Цыган положил монеты на прилавок и сунул руку в карман брюк. Вытащил платок, завязанный с четырех сторон, развязал узлы и вместе с кучей рассыпавшихся монет извлек завлекательно сверкающие побрякушки. Фадул с презрением взглянул на эти безделицы:

— Я много лет был бродячим торговцем. У самого есть еще остатки этой ерунды. Не хочешь купить? Уступлю по сходной цене.

— Бродячий торговец? — Пристыженный Жозеф завязал платок, засунул обратно в карман и повторил: — Бродячий торговец!

Впрочем, он быстро пришел в себя и резким движением выложил на прилавок маленький сверток из коричневой бумаги, да так, что Фадул и не заметил, откуда Жозеф его вытащил.

— Ладно, тогда поглядите вот на это, и пусть ваша милость мне скажет, есть ли нечто подобное в вашем ассортименте.

Он развернул бумагу, демонстрируя ковчежец на цепочке. Турок с трудом сдержал возглас, замерший у него на губах, и, сделав над собой усилие, отвел глаза. Жозеф заявил:

— Ничего подобного вы не найдете даже в Ильеусе!

Поддерживая цепочку кончиками пальцев, он поднял ковчежец на высоту глаз торговца: солнечные блики делали вещицу еще красивее.

— Что скажет ваша милость?

Не успел Фадул изобразить безразличие, как Жозеф заметил пробудившийся интерес по тому, как торговец протянул руку к ковчежцу, с какой осторожностью его взял: это настоящая драгоценность, в самый раз, чтобы украсить женскую шейку.

— Поглядите, какой подарок для вашей хозяйки. Чистое золото. Посмотрите, какая отделка!

— Я не женат. У меня даже любовницы нет. — Ни одна девица, даже Зезинья ду Бутиа, не заслуживала такого подарка.

Он не хулил вещицу, не говорил, что она поддельная или некрасивая. Старый бродячий торговец Фадул знал толк в таких вещах. За цепочку он бы не дал и гроша — так, безделица, — а вот ковчежец был из настоящего золота — дорогая штуковина и, конечно, ворованная. Он открыл его, чтобы осмотреть внутри, взвесил на ладони. Он оценил ее правильно, но решил, что проку от нее никакого.

— Я знать не хочу, настоящее ли это золото. Мне некому это подарить, и вообще я не знаю, что делать с этим пустяком. Мне он не нужен. Для чего он мне?

— Как для чего? Чтобы перепродать, чтобы заработать. Ваша милость шутит, вы знаете, что это золото и что вещь хорошая.

Зависит от цены. Это могла бы быть отличная сделка: продать эту штуковину в Итабуне или в Ильеусе и получить кучу денег, — но Фадул колебался. Он положил фант на прилавок, покачал головой, пожал плечами, давая понять, что вопрос закрыт. Он не спешил.

Как, впрочем, и цыган, который, не обращая внимания на очевидный отказ Турка, смотрел на дорогу, по которой к ним приближался человек — видимо, местный житель. Фадул тоже его заметил — это был плотник Лупишсиниу. А на засаленном прилавке, между Жозефом и Фадулом, сверкало чудо. Жозеф подождал, пока Лупишсиниу войдет и поздоровается, и снова вернулся в нужное русло, демонстрируя красоту ковчежца:

— Ничего подобного ваша милость не найдет ни в Ильеусе, ни в Баии. Его еще мои деды привезли из Европы, а я получил по наследству. — В подтверждение сказанного он произнес фразу на языке своего народа, затем снова перешел на португальский, обращаясь к Лупишсиниу:

— А вы как думаете, сударь?

Плотник, впечатленный манерами цыгана и его загадочной тарабарщиной, особым знатоком не был и по поводу золота ничего сказать не мог, но не сдержал восхищения перед тонкой работой:

— Великолепно, просто произведение искусства. Это золото?

Оскорбившись таким вопросом, Жозеф указал на Фадула:

— У него спросите, если хотите узнать, золото это или нет. Вот так номер! — Цыган завернул драгоценность в коричневую бумагу и снова положил в карман жилета. — Он не продается.

Фадул отошел от прилавка, снял с полки наполовину полную бутылку, откупорил ее, отмерил Лупишсиниу его обычную порцию и, прежде чем налить себе, предложил все еще обиженному цыгану:

— Выпьете рюмку?

Они подняли стаканы. Жозеф пил кашасу медленно, а не прикончил одним глотком, как Фадул и Лупишсиниу. Тогда Турок спокойно, якобы без всякой задней мысли, спросил:

— Не то чтобы я хочу купить: мне просто некому это подарить, да и продать тоже некому, — но чисто из любопытства: сколько вы просите за ковчежец? Только ковчежец, без цепочки.

Жозеф медленно опустошил стакан и, одобрительно поцокав языком — водка была хорошая, снова вытащил сверток из кармана жилета, развернул коричневую бумагу и положил драгоценность на прилавок, всего на мгновение, а затем неожиданно вложил ее в руку Турка:

— Пусть он побудет у вас до завтра: проверьте, настоящее ли это золото, посмотрите вес, пробу, — а завтра, когда ваша милость будет выбирать осла, вернете. А если захотите купить, сами назначите цену — сколько это, по-вашему, должно стоить. — Он вложил вещицу в руку Фадула. — Завтра мы обо всем договоримся, обо всем сразу.

И прежде чем трактирщик успел ответить или отреагировать, Жозеф взял сумку с покупками, собрал и спрятал разбросанные монеты, предназначавшиеся для уплаты, и вышел не оглядываясь.

— Ни в коем случае! — закричал Фадул, когда к нему вернулся голос. — Вернись! Забери свою штуковину.

Слишком поздно: цыган был уже далеко, а в это время ничего не понимавший Лупишсиниу приставал с вопросами. Фадул снова долго и пристально посмотрел на драгоценность. Кто продает в кредит цыгану, тот просто идиот, умом скудный, но сколь бы мало ни стоила эта вещица, она много раз покрывала цену того, что унес Жозеф: сушеное мясо, фасоль, сахар и бутылку кашасы. Он не рисковал быть обманутым: тут если кто и мог потерять, так это цыган, — но завтра на всякий случай он возьмет с собой пистолет, когда дело дойдет до договора.

Только что подошедшая Корока, увидев ковчежец, захлопала в ладоши:

— Какая красота! У доны Марселины, жены полковника Илидиу, был похожий, но этому в подметки не годился. — Она обратилась к Турку: — Вы его купили, кум Фадул? Для кого? Вы надумали жениться?

Цыган Маурисиу — усач с руками в татуировках и платком на голове — прошел Большую Засаду от края до края, стуча куском железа о край кастрюли. Так он объявлял о ремонте металлических изделий — чайников и кастрюль. Ненужная реклама, бессмысленное предложение: ни одной кастрюли, которую нужно починить, Глиняные черепки и жестяные кружки особого ухода не требуют. Мария Жина заметила, что, направляясь в табор, Маурисиу ловко украл солнце и спрятал на дне кастрюли. Сумеречные тени сгустились — страшные, колдовские.

Неутомимые чертенята, цыганские дети в отсутствие хозяев обшарили хижины: выходя, никто не запирал двери. Красть было нечего — ничего ценного за исключением рабочих инструментов Лупишсиниу и Баштиау да Розы и кое-какого имущества старика Жерину и служивших под его началом наемников со склада какао. Плотника Фадул предупредил, а что касается белобрысого Баштиау да Розы, то он в это время работал на ближней фазенде и инструменты были у каменщика с собой.