Абель Поссе - Путешествие в Агарту Страница 17

Разговор с Чангом был у меня единственный раз за все это время, накануне отъезда. Он сказал, что мне нечего бояться, потому что на самом деле бонпо ненавидят британцев и никто не узнает о моем путешествии. Его откровенность задела меня, но не встревожила. Ему, в принципе, все равно, кто я – немец или англичанин. Для этих людей великая война – всего лишь прихоть европейцев, малозначительная гражданская смута.

«Эх! Эх!» – этим криком они то и дело понукают животных.

«Рак! Рак!» – так они созывают неловких вьючных баранов, сбившихся с пути, который указывает им вожак.

Ни с того ни с сего бараны пускаются в отчаянный, неконтролируемый галоп, рискуя сорваться вниз. Тогда кто-то из погонщиков скачет за ними на муле, пока не нагонит.

Первые дни пути дались мне тяжело из-за разреженного воздуха, дышать приходится очень осторожно. Следуя советам Аухнайтера, я каждые два часа медленно рассасывал таблетку корамина с глюкозой.

Днем температура опускалась до 25 градусов ниже нуля. Все это можно вынести, пока не налетит порыв ветра. Это бывает нечасто, но когда такое случается, приходится закутываться в овечьи шкуры, спасаясь от морозных игл, которые вонзаются в кожу как раскаленные острия.

Большинство погонщиков мажет себе лицо вонючим гусиным жиром. Его же они кладут в горячий чай, чтобы восстановить потраченные калории.

На заснеженных участках плоскогорья мы движемся особенно медленно. Животные, в основном бараны, проваливаются в снег. Порой приходится вытаскивать их из колодцев, откуда они пристально глядят своими невозмутимыми, похожими на стеклянные пуговицы глазами.

По вечерам мы останавливаемся в расщелинах или котловинах, более или менее защищенных от ветра. Меньше чем за полтора часа обустраивается загон для скота и устанавливаются шатры. Я живу в кожаном шатре, куда помещается походная кровать, керогаз и лампа, при свете которой я делаю свои записи. Всю ночь я не даю чаю остыть. Добавляю туда водку. Пытаюсь читать. Развлекаю себя тем, что осталось от Нового Завета в бревиарии Аненэрбе, и единственной книгой, которую взял с собой в рюкзаке, – стихами Гёльдерлина.

Огонь радует всех. Люди группками усаживаются подле него. Они познали науку непогоды. Они разговаривают и смеются. Шерпы спорят из-за игры в кости или в карты и все время пьют чай. Только Чанг, вожатый, иногда позволяет себе глоток спиртного. Огонь очень слаб, и людям приходится терпеливо ждать, когда зажарятся ломтики мяса ягненка или овцы. Тибетцы готовят цампы, свои неизменные овсяные лепешки. Я научился ценить их за питательность, но предпочитаю добавлять соль, вместо специй и приправ, которыми их обычно сдабривают.

На рассвете шатры сворачивают и привязывают на спины яков, от которых идет пар. Потом сгоняют скот. Несмотря на холод, люди смеются и перебрасываются шутками. Наступил новый день. Еще один день во Вселенной.

Из чашек с чаем и изо ртов поднимаются мимолетные призраки пара. И снова в путь, в путь.

Порой в вышине появляется парящий орел, приходят на ум слова аббата Теодориха фон Хагена, и я Думаю, что, возможно, мне еще придется вспомнить о них в будущем.

На такой высоте одолевает дрема. Иногда мне приходится делать усилие, чтобы не уснуть. Погонщики подбадривают друг друга криками, тишина просто невыносима. Это полное, давящее, неземное молчание.

Дрема сладка. Время течет незаметно. Единственная угроза – морозные уколы, которые время от времени добираются до кожи.

В середине утра пятого дня мы разглядели вдалеке в опалово-перламутровом сиянии снега человеческую фигуру, пересекавшую равнину нам наперерез. Я остановил мула и постарался навести на него свою подзорную трубу (непросто вертеть колесико в перчатках на подкладке из овечьей шерсти).

Это был худощавый мужчина, бритый, как это принято у монахов, в короткой фиолетовой накидке. Удивительно, но на нем не было шапки. Были видны его обнаженные икры. Он бежал, двигаясь большими, равномерными прыжками.

До этого я слышал разговоры об удивительных «бегущих ламах», способных в мистическом трансе преодолевать огромные расстояния. Он бежал в ста с чем-то метрах от нас. Погонщики и вожатые, развеселившись, принялись кричать. Один из непальцев кинул камень из пращи, как бывает, когда надо перерезать дорогу обезумевшему барану. Камень отлетел, подняв облако снега.

Лама постепенно затерялся вдалеке.

– Это лунг-гомпа, – сказал мне Чанг. – У них очень легкое тело. Подошвами они едва касаются земли…

Бегут они в трансе, высоко задрав голову, не выходя из экстаза. И хотя это кажется невероятным, они предпочитают совершать свои одинокие вылазки по ночам.

Я заметил, что тибетские погонщики склонили головы в знак благочестивого почтения.

– По ночам они бегают, глядя на звезды. Волки на них не нападают: эти монахи издают какой-то особый запах, – продолжил свои объяснения Чанг. – Они предпочитают такие высокогорные равнины, как эта, называемые цангами.

– Но они останавливаются? Когда они останавливаются?

– Они бегут часов двенадцать-четырнадцать, пока не находят место, где могут накапливать тепло, не выходя из транса. Обычно это бывает в каменных святилищах, которые возводят паломники на путях какого-нибудь святого тулку. Они могут прибегать из самых отдаленных монастырей. Не знаю, что их гонит, зачем… – сказал Чанг.

Продвигаясь по этой мрачной пустыне, наш караван словно возвращается в предыдущие столетия. Двадцатый век остается у нас за спиной. Мы нисходим в центр первобытной эпохи, где существуют лишь жизненно важные связи.

Возвращение к великой триаде Вселенная-Человек-Земля.

Наточенный нож, кожаный шатер, огонь кажутся бесценными дарами. Рождение каждого дня встречают торжественным приветствием. Наступил еще один день жизни, в которой ничто не дается даром.

Это время выделанной кожи, искусства разжигать, использовать и хранить огонь.

Здесь на деле поверяется все, на что я способен. Тяжелее всего выносить холод. Я снова и снова повторяю саркастическую фразу нашего инструктора из эсэсовского «бурга»: «Это всего лишь физическая трудность. А потому ее не следует принимать во внимание».

Мы, нацисты, хотим вернуться к земному человеку, к сильному животному, которое способно выжить вопреки упадочнической культуре. На мою долю выпало с лихвой испытать на себе это желанное возвращение.

Я чувствую, как во мне просыпается прекрасная, здоровая германская кровь моих предков. Тех самых предков, которые пожирали дымящееся мясо буйволов, поваленных в чаще заполярных лесов. Вместо меда я пью восхитительный чанг, густое тибетское пиво, не замерзающее на теплых бараньих спинах.

Я сумел пережить этот переход по самому пустынному уголку планеты как праздник. Праздник моего возвращения.

Я учусь восхищаться этими нищими людьми (погонщик в среднем зарабатывает два фунта в месяц), которые позволяют себе высшую роскошь – быть отважными, бросать бескорыстный вызов природе, не ожидая иного вознаграждения, кроме самоутверждения. Они способны броситься на край пропасти, спасая барана. А потом посмеиваются над похвалами товарищей, пару минут переводят дух, и присоединяются к идущему каравану.

Наградой им служит сознание того, что они удостоились выжить.

Я учусь понимать язык их взглядов. Их молчание и хмыканье. Их вселенски-братские отношения с животными.

Я учусь мириться с ритмом жизни людей, не знающих, что такое время. Если хоть один баран отбивается или теряется, они готовы потратить пол-утра на его поиски.

В зимнее время переход заканчивается в два часа пополудни. Животные выискивают ростки, скрытые под покровом льда, и выкапывают их копытами.

Слово «добраться» и временные сроки здесь лишены всякого смысла. Только Чанг понимает, что западные путешественники могут куда-то спешить.

Я один здесь задумываюсь о датах и целях. Вечером в своем шатре я записываю то, что случилось за день.

Я говорю себе: «У меня есть миссия. Я посланец, мне нельзя терять время». Я вспомнил взгляд Фюрера, когда он говорил мне: «Мы близимся к тому, чтобы высвободить сокровенную мощь атома и научиться управлять ею. Это залог нашей победы. День и ночь наши ученые трудятся не покладая рук, чтобы добиться этой цели, которая ознаменует собой начало нашей победы. Но вам мы доверили нечто не менее важное – достичь иного источника силы. Источника метафизической силы, которому я обязан всем и благодаря которому состоялся наш крестовый поход… Без этой силы любая материальная победа была бы иллюзорной, несущественной, лишенной предназначения. Вы должны будете попытаться овладеть силами Агарты».

Мы идем на высоте более сорока тысяч метров. Животные дышат так, будто стараются вдохнуть в себя весь оставшийся кислород.

Я очнулся от дремоты, едва не упав с мула, и меня охватило желание взглянуть в бинокль. Я уверен, что кто-то следует за нами по противоположному склону долины, которую мы преодолеваем с таким трудом. Я внимательно всматриваюсь в горы, в заснеженные скалы. Все покрыто белесой дымкой, негустым туманом.