Джон Краули - Любовь и сон Страница 17

— Не обращай внимания.

— Кто-то подбросил угля.

— Не обращай внимания. Пошли.

Прижавшись друг к другу, они вскарабкались по узкой лестнице, Пирс отметил краем сознания, что от Бобби идет сильный непонятный запах, грубый, как ее речь. «Запашок», говорил о таком Аксель. Пирс чуть приоткрыл дверь.

В доме было тихо. Мауси, должно быть, вернулась в постель, или пошла на улицу, или удалилась с Крошкой Генри в ванную. Пирс нехотя потянул Бобби за дверь и в сторону, к лестнице наверх. Но она, очутившись в доме, захотела помедлить и осмотреться. Пирсу пришлось уговаривать ее настойчивым шепотом; она казалась еще менее управляемой, чем в бунгало, — вот-вот устроит какую-нибудь беду здесь, в доме Сэма. Правда, самого Сэма дома нет.

Уехал.

Насторожив слух, чтобы не пропустить Мауси с Генри, Пирс подтолкнул ее к лестнице. Заставил прижаться к стене коридора и ступать по нескрипучим краям половиц, где он укажет.

— Пошли. Пошли же.

Наконец ей это надоело, она его отпихнула и, уперев руки в бока, окинула презрительным взглядом. Пирс отчаянно замахал: сюда, в эту дверь. Бобби двинулась неспешным шагом, по своей воле — она здесь гостья.

В спальне Сэма было еще тише, чем в остальных помещениях. Сердце Пирса отчаянно колотилось от сознания, что он совершает нечто вопиющее.

— Сиди здесь, — сказал он Бобби, которая оглядывала комнату с порога, словно не желая топтать ковер. — Здесь сиди. — Он указал на прикроватный столик, с небольшими часиками и телефоном, который время от времени будил Сэма среди ночи. — Когда натикает двенадцать, я за тобой вернусь. Двенадцать.

После того как он закрыл дверь (Бобби наблюдала, как осторожно, без шума повернулась ручка), она долго стояла, обхватив себя за плечи, но потом осмелела. Осматривая Сэмову обстановку, вынула из кармана хлебный комок и стала есть. В комнате было две кровати, вернее, одна, поделенная надвое, сзади их соединяли полки из сероватого дерева с крупным рисунком; Бобби провела рукой по зеркально-гладкой, недеревянистой поверхности. Посмотрелась в широкое зеркало на комоде из того же дерева, в одном месте прожженном сигаретой, — ранка, которую не залечить; она сунула туда палец.

Освоившись в комнате, Бобби решилась открыть дверь и выглянуть. Услышала голоса, Мауси и какого-то парня (это был Джо Бойд), и прикрыла дверь. Попробовала посидеть в кресле — к его верхушке была приделана деревянная вешалка, на ней висела куртка, а внизу, на полочке, стояли большие ботинки: одетое кресло. Пошла к кровати и легла с краю, прислушиваясь к стуку часов (определять время Бобби не умела) и вдыхая знакомый мужской запах подушки, похожий на запах ее деда. Встав, она заметила, что на покрывале и подушке остался отпечаток.

Открывая ящики комода, она удивилась свернутым носкам — ни дать ни взять черные яйца; глянула на большие глянцевые журналы «Эсквайр»,[95] которые Сэм стыдливо там припрятал: на картинках — машины, бутылки янтарного виски и женщины, удлиненные и смуглые. Нашла мохнатую, с выгнутой крышкой коробочку, где хранились обручальные кольца Опал, открыла ее и стала наблюдать, как окрашивался свет, проникая в мелкие самоцветы; бедра ее были тесно сжаты, между ними стиснута ладонь.

В домике, где жили дети, Бобби видела стульчак для горшка и думала найти здесь еще один, но где. Она наклонилась, ища под кроватью ночной горшок, с одной стороны, с другой; обмочила свои трусы. Нет горшка. Наконец она взяла с передней спинки кровати банку от имбирного печенья и воспользовалась ею как могла, забрызгав попутно шерстяной коврик.

Скатала мокрые трусы и зашвырнула их подальше под кровать, чтобы никто никогда не нашел; банку закрыла крышкой и поставила на место. Потом можно будет спросить, куда ее опорожнить.

Но когда ручка двери повернулась и внутрь просунулось бледное, встревоженное лицо Пирса, Бобби об этом забыла; и, хотя Винни в конце концов обнаружила трусы, Сэм еще долгое время ощущал у себя застарелый запах мочи и не мог понять почему.

— Пошли, — шепнул Пирс.

— Здесь есть кольцо с бриллиантом, — сказала Бобби.

— Пошли.

Целый день Пирс просидел в классной комнате сестры Мэри Филомелы под бременем сознания, что Бобби находится в доме, сознания, от которого его сердце одновременно переполнялось и съеживалось; теперь же, открыв дверь, он увидел не ту Бобби, о которой думал: эта была вещественней, сомнительней, заново пугала и удивляла.

— Я есть хочу, — сказала она.

Возможно ли (спрашивал себя Пирс, получивший новый повод для размышлений) день за днем скрывать у себя Бобби, так, чтобы об этом не узнала Мауси? Что, если в доме и так полно детей и Мауси не различит в топоте на задней лестнице лишнюю пару ног; что, если сестра Мэри Филомела не обратит внимания, что к возбужденному шепоту на лужайке под окном классной комнаты (Бобби отказывалась пользоваться найденным для нее убежищем под домом) примешивается камберлендский выговор? Так или иначе, Бобби никто не обнаружил. Спала она с Бёрд, и Мауси, разглядев однажды под покрывалом ее очертания, решила, что это Хильди, которая как раз была в ванной.

Днем она кочевала из комнаты в комнату, убегала в лес или в курятник или в город с Пирсом и Бёрд (затея опасная и отчаянная; они бы давно выдали и себя и ее, но ведь они были истинными Невидимками, а с ними и Бобби, поскольку она находилась на их попечении). Она умела сидеть тихохонько, как мышка, делаться незаметной, как пятнистая жаба в сухой листве; если смотреть на нее долго (как случалось Пирсу в чулане наверху, где они прятались, ожидая возможности убежать), что-то чуждое, непонятное проглядывало в очертаниях ее лица, в решительном взгляде, словно она была не обычной девочкой, а близким ее подобием.

Она все еще возвращалась в разговорах к Детройту и своей матери, но, строя с ней планы и воруя для нее еду из кухни и кладовок, все они (во всяком случае, Пирс и Хильди) понимали, что это понарошку, вроде постоянных угроз Джо Бойда податься в матросы. Ясно было, что Бобби даже не знает дороги; из застекленного шкафчика, где хранилась красно-коричневая Энциклопедия, дети вытащили как-то атлас и нашли Кентукки, однако Бобби ничего не поняла. Да вот же Клэй-Каунти. Вот Пайквилл. Были тут и Безымянная река, и сороконожка железных дорог. Бобби смотрела на все без интереса.

Очень не скоро до них дошло, что Бобби вообще не умеет читать. «Еще как умею, — заверила она и пропела: — А бе ве ге де — опе расе те», но настоящая проверка, тут же организованная Хильди, показала обратное. Со своей стороны, Бобби явно не поверила, что они так хорошо читают, и предложила, чтоб без обмана, прочитать вслух отрывки, которые укажет она.

— Офиты, — читал Пирс из Словаря, куда указывал ее палец, с трауром под ногтем. — Секта офитов, подобно большинству гностиков, относилась к еврейскому Иегове с величайшим отвращением и полагала, что человеческой душе на протяжении всей жизни нужно трудиться, дабы сбросить с себя его влияние. Змея, соблазнившего Еву на восстание против Господа, они считали величайшим благодетелем человечества. Они поклонялись змее, которую держали в святилище; после того как змея освящала облатку (лизнув языком), причастники по очереди целовали ее в пасть.

Бобби задумалась.

— Что они евреев не любили, это понятно, — произнесла она. — Евреи Иисуса убили. Мой дядя как-то прихватил в церковь змею: в Библии ведь сказано, если веру имеешь, то можно хоть змей трогать, хоть писюшки пить — и ничегошеньки тебе не будет.[96] Целовать, правда, не целовал. — Она перевернула несколько страниц. — Змей целовать. — Недоверчиво и брезгливо передернув плечами, она заглянула на следующую страницу. — Это кто?

— Статуи.

— А куда одежда делась?

— Они не носили одежды.

Бобби медленно подняла глаза, словно Пирс нарочно для нее поместил в книгу изображение Гермеса.

— Это было очень давно, — краснея, пояснил он. — В другой стране.

— В какой такой стране? В стране Голопопии?

— Нет, в Греции.

— Ага, в Грех-ции, — усмехнулась она, разглядывая страницу.

Что она умела, а они не умели: поджечь картонные спички, зажав их между книжечкой для спичек и наждачной бумагой, а потом резко выдернув. Плеваться сквозь зубы — первоклассная прямая струя вылетала как пуля и попадала в цель на расстоянии в несколько футов. Скрутить из бумаги и табака сигаретку и курить, не давясь. Когда Пирс покупал для Бобби табак (в том самом магазинчике; безразличный хозяин заносил покупки в длинный список прочих приобретений Олифантов, а Винни потом удивлялась, обнаруживая их рядом с шипучкой, хлебом и молоком), они помедлили перед витриной с жевательным табаком: вкусные на вид золотистые бруски в целлофане и другой сорт — простые скрутки, вроде крученой виноградной лозы.