Андрей Добрынин - Смерть говорит по-русски (Твой личный номер) Страница 17

— Да нет, Жорж не такой дурак, чтобы покупать запасную хату на свое имя, — успокоил его- Корсаков. — По документам ее владелец — один сумасшедший художник. Его дружки толкутся тут постоянно — не квартирка, а сущий вертеп... Так кто там меня спрашивал?

— Он велел передать, что звонил Вождь. Сказал, что ты поймешь.

— Уже понял, — пробормотал Корсаков. — Где он сейчас?

— Звонок был из Нью-Йорка.

— Ладно, Вилли, спасибо, с меня причитается, — свернул разговор Корсаков, повесил трубку и погрузился в размышления.

В школе, где учился Корсаков, Вождем называли Джо Скаличе, щуплого чернявого парнишку из семьи итальянских иммигрантов/Среди сверстников Джо выделялся сосредоточенной замкнутостью и тем, что ни с кем не желал сходиться близко и никогда никого не приглашал к себе в гости. В старших классах за ним к концу занятий стал подъезжать к школе дорогой черный лимузин. Водитель оставался сидеть за рулем, неподвижный и бесстрастный, как статуя, а двое широкоплечих молодцов в строгих костюмах, темных очках и мягких фетровых шляпах выходили из машины и начинали прохаживаться у школьных ворот, поджидая Вождя. Когда тот выходил во двор, они выбрасывали сигареты и застывали в почтительном ожидании. Мальчик не бежал к лимузину, а шествовал неторопливой размеренной походкой; когда он подходил к встречающим, те бережно похлопывали его по плечам, открывали перед ним дверцу и, поддерживая под локти, помогали сесть в машину. Наблюдая эту процедуру, остальные ребята притихали, ибо она производила на них тягостное и даже зловещее впечатление. Прозвище «Вождь» Джо Скаличе получил именно за эту каждодневную церемонию, и вовсе не в знак уважения: в прозвище выразились насмешка и скрытая зависть. Корсаков и Джо подружились, но объединяло их не родство душ, а обособленное положение среди сверстников. Оба не любили ни поп-музыки, ни вечеринок, ни привычных для американцев видов спорта; вдобавок Джо обладал надменным и раздражительным' характером, и Корсакову частенько приходилось защищать его от товарищей, жаждавших проучить Джо за высокомерие. Таинственный родитель, обладавший раболепными подчиненными и шикарными лимузинами, не' желал вмешиваться в детские дрязги, и потому Корсаков в течение нескольких лет был в школе единственным покровителем его сына. За это он удостоился редкой чести посещать дом Джо. Шумные детские забавы совершенно не вязались с атмосферой этого дома, в которой постоянно витали настороженность и страх. Но Корсакова с его тягой к необычному привлекала такая атмосфера и вообще полная непохожесть обиталища Джо на стандартный американский семейный уголок, — все типично американское Корсаков ненавидел. Его воображение поражали распятия на беленых стенах, перемежавшиеся изображениями Богоматери и пожелтевшими от времени фотографиями кряжистых темнолицых крестьян в нелепо топорщившихся выходных костюмах, молчаливые женщины в черном, неслышно скользившие из комнаты в комнату и робко вскидывавшие на него смоляные глаза, тонкое благоухание развешанных там и сям связок сухих трав. В этом доме Корсаков увидел однажды, как солидный, хорошо одетый пожилой мужчина целует руку его приятелю-мальчишке, а тот с полной серьезностью принимает этот знак средневекового раболепия. В школе открыто говорили о том, что отец Джо, выходец с Сицилии, сделал стремительную карьеру в мафии и намерен предоставить Джо важный пост, едва тот окончит школу. Эти разговоры Корсакова не интересовали — с малых лет он был приучен скептически относиться к таким чисто вещественным проявлениям житейского успеха, как большие заработки и высокие посты. Самым преуспевающим и счастливым человеком в мире Корсакову казался его собственный отец, не добившийся в жизни ни денег, ни чинов, да и не очень-то их и добивавшийся. Не только карьера Джо, но и сам Джо с возрастом интересовали Корсакова все меньше и меньше: ему казалась отвратительной и смехотворной манера Вождя говорить обо всем с пренебрежительной миной, словно все в этом мире по какому-то таинственному праву принадлежало ему, и попытки людей и вещей казаться свободными выглядели глупо, ибо он, Джо Скаличе, мог в любой момент наложить на них свою властную руку. В то же время, несмотря на свою всегдашнюю высокомерную ухмылку, Джо не удавалось возвыситься над бренными благами этого мира. В сущности, только они и занимали его, и говорил он только о них — о деньгах, женщинах, автомобилях, шикарных кабаках и тому подобных вещах.

Мало-помалу Корсакову стало надоедать общество Джо. Тот почувствовал изменившееся отношение приятеля и отреагировал по-женски, то есть принялся назойливо предлагать всевозможные варианты совместного времяпрепровождения, словно не в силах был смириться с тем, что его персона может оказаться неинтересной кому-то. Корсаков после окончания школы обычно отклонял заманчивые предложения приятеля, однако тот все же не упускал его из виду и время от времени напоминал о себе звонками или появлением молчаливых черноволосых мужчин, привозивших на квартиру Корсаковых ошеломляюще дорогие подарки к Рождеству, Дню благодарения или православной Пасхе. Впрочем, даже и без этих знаков внимания вычеркнуть из памяти Джо Скаличе было бы трудно — во всех газетах сначала изредка, а потом все чаще стали появляться сообщения о нем, об аферах, душой которых он был, о преступлениях, в которых он был замешан, о судебных процессах, затеянных для того, чтобы засадить его в тюрьму, и неизменно кончавшихся ничем. Некоторые газеты писали о Джо с праведным гневом, призывая на его голову все кары земные и небесные, некоторые пытались язвить по адресу властей, но в иных публикациях явственно читалось холуйское восхищение перед богатством и удачливостью юного Вождя преступного мира. Школьная кличка оказалась пророческой — Джо и впрямь на глазах становился царьком, хотя в отличие от легальных монархий передача символов власти происходила постепенно и без всенародного ликования.

Поступив в университет, Корсаков стал редко бывать в Нью-Йорке. Поэтому он не мог знать, насколько часто вспоминает о нем его преуспевший приятель. Однако во Вьетнаме Корсаков неожиданно стал получать посылки от Джо, а вернувшись в Нью-Йорк, обнаружил, что Джо в курсе всех перипетий его военной карьеры. Он пригласил Корсакова поужинать в итальянский ресторан и за десертом предложил ему работать на семейство, проявив при ' этом прекрасную осведомленность обо всех военных успехах приятеля. В тот раз Корсаков решительно отказался. «На такие дела у тебя хватит своих людей, Джо, — сказал он. — Я солдат, стрелять из-за угла — не моя специальность». Вскоре он уехал в Африку, и там Вождь потерял его след, но продолжал, по-видимому, изучать заинтересовавший его мир солдат удачи и в нужный момент безошибочно вышел на Корсакова через Вилли ван Эффена.

Непрерывная война развила в Корсакове тот глубокий цинизм, который в большинстве русских натур мирно уживается со столь же глубоким идеализмом, и теперь он уже не склонен был отвергать с порога мысль о том, чтобы поработать наемным солдатом не в африканском буше, а в городах Запада. Он не сомневался в том, что Скаличе хочет говорить с ним о чем-то подобном, и предполагал, что Джо напомнили о старом дружке газетные сообщения о гибели агентов Видалеса. «Думаю, у тебя есть работенка в таком же духе, Джо», — с усмешкой подумал Корсаков. Он понимал, что люди, подобные Джо, никогда не прощают пренебрежения к себе, и он, отвергший некогда дружбу Вождя, навсегда поселил у того в душе подспудную ненависть. До поры до времени эта ненависть может дремать, но рано или поздно проявится — скорее всего тогда, когда Джо, сделав руками Корсакова грязную работу, захочет затем спрятать концы в воду. Однако такой вывод Корсакова не смутил. «Главное — не питать иллюзий, быть настороже, и все кончится хорошо», — подумал он. Сейчас ему остро требовались деньги, дабы спокойно переждать поднявшуюся шумиху, а в том, что Джо на первых порах скупиться не будет, Корсаков не сомневался. Если же Вождь потом и впрямь решит убрать исполнителя и неблагодарного друга, то денег он тем более жалеть не будет — все равно они почти наверняка вернутся к нему. «Хотя это еще бабушка надвое сказала», — вслух произнес Корсаков по-русски.

Гостеприимную мансарду он покинул не прощаясь и направился в ближайший ресторан. Оттуда он позвонил в Нью-Йорк по известному ему номеру.

Поднявшей трубку девушке он продиктовал .номер ресторана и попросил мистера Скаличе в течение часа перезвонить по этому номеру, так как с ним хочет переговорить Вик. Спокойно перекусить он не успел — ответный звонок раздался уже через пятнадцать минут. Привычно не называя имен, Джо потребовал его приезда.

 Корсаков оказался в Нью-Йорке вечером того же дня. Ему пришлось использовать для этого имевшийся у него в запасе английский паспорт. Знакомый наемник-англичанин вывел его в свое время на чиновника палаты регистрации рождений, и тот выдал ему за известную мзду свидетельство о рождении на имя Патрика де Соузы, умершего в пятилетнем возрасте от лейкоза. Поскольку британский паспорт выдается именно на основании свидетельства о рождении, остальное не составляло проблемы. Судя по фамилии, несчастный мальчик происходил из португальских евреев, некогда переселившихся в Англию в поисках убежища от гонений инквизиции. Об этом Корсаков подумал в туалете ресторана, прилепляя себе к верхней губе темные усики и вставляя в глаза коричневые линзы. Надев берет, он без всякой перекраски волос сделался брюнетом и со своим загаром вполне мог сойти за португальца или, если угодно, за израильтянина. Выйдя из туалета, он нашел обслуживавшего его официанта. «Мсье, который сидел за этим столиком, просил извиниться и передать вам деньги — ему понадобилось срочно уйти», — сообщил Корсаков официанту. Тот мельком взглянул на Корсакова и взял Деньги вместе со щедрыми чаевыми, не проявив никакого удивления. Оставшись доволен таким испытанием собственной внешности, Корсаков взял такси и поехал в аэропорт. Самое главное заключалось в том, чтобы не быть опознанным многочисленными полицейскими в форме и в штатском, которыми ки- шел аэропорт. Правда, оставался еще Паспортный контроль, но Корсакова он не слишком беспокоил: фотография в его паспорте была выполнена так хитро, что по ней никто не рискнул бы с уверенно- стью сказать, блондин или брюнет господин Патрик де Соуза. И формальности, и полет прошли благополучно; из аэропорта имени Даллеса Корсаков позвонил Джо Скаличе, и тот назначил ему встречу в отеле «Лаванда» в районе 37-й улицы, ближе к Истривер. Этот район, застроенный в основном недорогими, но достаточно удобными гостиницами, Корсаков хорошо знал, и если бы ему самому пришлось решать, где остановиться, он, пожалуй, поехал бы туда же. В то же время он вовсе не склонен был останавливаться в том месте, которое подобрал для него Джо. «Впрочем, до завершения операции я ему нужен, а там будет видно», — подумал Корсаков и на этом успокоился.