Алекс Тарн - В поисках утраченного героя Страница 17

Этот мощный звуковой фон был превосходно слышен в телефонной трубке, пока Вагнер молчал, ожидая моего ответа. Казалось, что равшац сидит на ветке, окруженный гигантской стаей изголодавшихся грачей.

— Спасибо за приглашение, Вагнер, — сказал я. — Арак принести?

Он рассмеялся.

— Не надо. Тут и так хватает. Вот семечки кончаются. Принеси, если есть. Хотя откуда у тебя…

— Как там с Арье Йосефом? Есть новости?

Вагнер укоризненно крякнул, словно досадуя на меня за то, что напоминаю о плохом.

— Пока нету. Никто, ничего. Странно, а?.. — он помолчал и добавил. — И надо было тебе спросить, мать твою… Такое хорошее настроение поломал. Ладно, все равно приходи.

Он разъединился. Никто, ничего… Действительно странно. Обычно наши свободолюбивые соседи убивают нас из удальства и мужской воинской доблести. Нет никакого расчета скрывать проявление столь похвальных человеческих качеств. Как правило, очередной герой уже на следующий день начинает трубить о своем подвиге по всем окрестным деревням — на радость информаторам и аналитикам из службы безопасности. А тут прошла почти неделя — и ничего. Непонятно.

Я вернулся к компьютеру. Полтора листка моей объяснительной записки вопросительно мерцали на экране. Когда я наконец удосужусь сменить старый монитор? Глазам вредно, и вообще… Но на деле-то вопрос мерцал вовсе не на тему обновления оргтехники. Какого черта я вообще ввязываюсь в эту переписку? Зачем? Я уже не помнил точных резонов, по которым дал втянуть себя в это пустое времяпрепровождение. Впрочем, записка уже составлена, стоит ли теперь выкидывать готовую работу? Пускай старушка позабавится — в последний-то раз…

Зато сопроводительное письмо я постарался сделать как можно более сухим и формальным, ясно давая понять, что продолжения наших почтовых контактов не предвидится. Еще раз поблагодарив госпожу Малевич за внимание к моему скромному труду, я желал ей дальнейших творческих успехов и выражал надежду на то, что когда-нибудь, в труднообозримом из-за своей отдаленности будущем, наши пути вновь пересекутся к полному взаимному удовлетворению. В постскриптуме я благодарил старушку вторично, на сей раз — за сочувствие, проявленное ею по отношению к Арье Йосефу, и с сожалением сообщал об отсутствии у меня каких-либо новостей, предусмотрительно отмечая при этом, что если таковые появятся, то с намного большей вероятностью их можно будет обнаружить в средствах массовой информации.

Покончив с этим витиеватыми формулировками, представляющими, если разобраться, наиболее изощренную разновидность хамства, я отправил письмо и вздохнул с облегчением. Кончено! На этот раз — всё. Телефонную трель, раздавшуюся почти одновременно с завершающим клик-клаком птицы-мышки, вполне можно было сравнить с прощальным звонком отходящего поезда. Наверное, Вагнер. Семечек у меня и впрямь нет, а вот арак найдется. Дождавшись третьего звонка, как оно и положено на вокзальных перронах, я снял трубку.

На проводе был старик Коган. Он никогда не звонил мне до этого — даже при самой срочной необходимости поручал телефонные переговоры сыну Карпу. Но на этом неожиданности не закончились — уже первая фраза выглядела абсолютно не характерной для старого мухомора. Я мог бы поклясться, что впервые слышал подобное из уст старика Когана.

— Возможно, я не прав, — сказал он и помолчал, дабы позволить мне осознать невероятность подобного предположения, — но, по-моему, мы расстались не слишком хорошо. Борис?

Я молчал.

— Видите ли, Борис, — продолжил старик. — Мне нужно, чтоб вы поняли. И мне казалось, что наши беседы уже достаточно приблизили нас к правильному пониманию вопроса. Но, возможно, я несколько поторопился. Борис? Пожалуйста, не молчите.

— Я понял, — выдавил из себя я. — И я хочу вам сказать…

— Нет-нет! — поспешно остановил меня Коган. — Мне меньше всего хочется, чтобы вы сейчас принимали решения, которые потом окажутся поспешными и непродуманными. Наша следующая встреча намечена на послезавтра, не так ли? Мне нужно, чтоб вы поняли: я буду очень ждать вас. Очень. Пожалуйста, учтите это. Борис?

— Да, — ответил я. — Учту.

Он скрипнул, как осторожно приоткрываемая дверца столетнего шкафа, и попробовал развить успех.

— А еще лучше было бы, если бы вы вернулись прямо сейчас, и мы вместе…

— Нет, — перебил его я. — Мне нужно идти. К Вагнеру.

— Что ж, надо так надо, — немедленно уступил старик. — Служба, понимаю… Все ищете Леню, да? Не там ищете, кхе, кхе, кхе…

Неужели это странное кудахтанье означало смех? А черт его знает: мне никогда еще не приходилось видеть старика Когана смеющимся. Не прощаясь, я положил трубку и пошел в кладовку за араком. Пусть Вагнер и уверял, что там хватает, но рисковать не хотелось. Я твердо намеревался напиться — хоть под соленые баранки, хоть под семечки — все равно.

Похмелье от дешевого арака не только тяжело, но еще и парфюмерно благодаря проклятой анисовой отрыжке. Вдобавок к этой беде, проснулся я удручающе рано: ужасно хотелось пить. В ушах шумело; память причудливым капризом выбросила на поверхность подходящую строфу — там, где еще «на ум все мысль о море лезет». Что ж, в то утро моя душа безжизненным штилем и берегами в белой потрескавшейся соляной коросте от вчерашних семечек и баранок действительно напоминала Мертвое море.

Продолжая морские аналогии — я в упор не помнил, какая волна донесла меня вчера до дому и даже до кровати. Морской автопилот? Несгибаемый лоцман Кацман? Нет, в нашей команде кацманы не водятся… неужели Вагнер? Зато о происхождении шума в ушах я догадывался: наверняка он представлял собой дальний отголосок вчерашнего гвалта на веранде. Подлец Питуси усадил меня рядом с Беспалым Бендой, и тот немедленно принялся орать что-то бессвязное прямо мне в ухо. Впрочем, страдать пришлось недолго: не приспособленный к таким децибелам слух отключился намного раньше сознания, так что большую часть вечера я пил свой арак в полной тишине, злорадно поглядывая на беззвучного и безвредного Беспалого.

К счастью, в университете меня ждали только к двум. Промаявшись час-другой между постелью, душем и кефиром, я включил компьютер, где меня ждали сразу два письма от сумасшедшего корректора Елены Малевич. В принципе следовало бы стереть их сразу, не читая, — ведь отвечать я не собирался в любом случае. Возможно, именно поэтому я и открыл их одно за другим. В первом письме, отправленном буквально спустя полчаса после моего прощального послания, госпожа Малевич выражала пожелания относительно характера нашей дальнейшей переписки.

«Я очень просила бы Вас воздержаться от выражений благодарности, — писала она, — и не только чрезмерных, как в последней Вашей почте, а вообще. Во-первых, я ненавижу ритуалы в любом их виде, а все эти „спасибо“, „с уважением“ и „вы так любезны“ слишком напоминают пляску глухарей на поляне. Думаю, мы оба заслуживаем не глухариного, а человеческого общения. Во-вторых, мне и в самом деле не положено благодарности: я делаю то, что делаю, отнюдь не для Вас, а для себя и для текста, который того более чем заслуживает…»

И так далее — еще полстраницы в том же агрессивно-менторском духе. Если я еще нуждался в обосновании решения прекратить всякие контакты с назойливой старушенцией, то эти полстранички представляли собой развернутое доказательство справедливости подобного шага. Она, видите ли, не любит ритуалов! Но что такое ритуал человеческого общения, как не средство охраны собственного личного пространства от посягательства других? Ей, видите ли, не хочется принимать от меня простое «спасибо» — эту мелкую монетку, которую люди используют при ежедневных разменах и расчетах! Но ведь даже дураку понятно, что отказ взять мелочь означает скрытую претензию на весь сейф, на все состояние…

Второе, куда более умеренное письмо госпожа Малевич написала сегодня утром. Не отказываясь в общем и целом от своей вечерней нотации, она выражала сомнение в адекватности моей возможной реакции. Смогу ли я понять ее правильно? Не рассержусь ли?

«Возможно, я несколько поторопилась…» — писала она.

Поразительно, но эта фраза старухи Малевич почти буквально повторяла слова старика Когана во вчерашнем телефонном разговоре. Поистине, объяли меня старики до души моей! Вот уж пристали…

«Если так, то примите мои извинения, — продолжала госпожа Малевич. — А поскольку совместная работа — лучший способ восстановить отношения, прилагаю файл с некоторыми соображениями по поводу дальнейшей коррекции текста…»

Дальнейшей коррекции текста! Нет, положительно старушка трюхнулась на профессиональной почве… Я даже не стал открывать приложенный файл, содержавший очередные поправки — просто удалил его вместе с обоими письмами. Да еще и фильтр поставил — чтобы все последующие послания от Елены Малевич направлялись прямиком в мусорную корзину. Это решало проблему раз и навсегда. Бай-бай, старушенция! Ищи себе другую жертву!