Andrew Лебедев - Гаs Страница 17

– Я уже говорил, что Бакланов по тюремному означает трепло, – сказал Сухинин.

– Боян, – согласно пробурчал Митрохин.

– А что, в самом деле, мужики, – хлопнув себя по ляжке, воскликнул Бакланов, – может на спичках кинем, кому наверх идти?

– Лучше пойдем все втроем, – сказал Митрохин, – и предложим девушке ласковую семейную групповуху.

– Дебил, – сквозь зубы промычал Сухинин.

– Никакой он не дебил, – возразил Бакланов, – просто у Митрохи здоровая юношеская сексуальность, тебе не в пример.

А вот, Пузачев бы, будь он жив, он бы расставил все точки над буквой "В"…

Потому что Пузачев был мужиком. А бабы выбирают не красивых, и не умных. Они выбирают тех, от кого способностью к мужским поступкам пахнет.

Сухинин вспомнил.

Их с Пузачёвым послали в командировку посмотреть, как тянут третью нитку газопровода Помары-Ужгород. И там случился сильный пожар. Бульдозер ДЭТ-500 своим отвалом задел действующую трубу. Сноп искр, хлопок, и вот факел до небес, с каким-то адским ревом вырывался уже из земли и огненными оранжево-красными завитушками бесновался в темном молдавском небе.

Не по человечески жутко смотреть, когда на твоих глазах гибнет человек. А тракторист в этом объятом пламенем бульдозере все метался по задымленной кабине, как будто мышка в мышеловке, опущенной в ведро с бензином. Заперт – никуда не выскочишь… Заклинило его там что ли? И Сухинин стоял этаким остолбенелым безвольным дураком и глядел, как заживо зажаривается в машине человек.

– Отойди, москвич, сейчас соляра в баках рванёт, – легонечко толкая Сухинина в бок, сказал кто-то из зевак. Из местных рабочих, которые тоже заворожено глядели на это почти средневековое аутодафэ и совершенно не собирались чего-либо предпринимать, ну разве что побеспокоиться о собственной безопасности.

И тогда, когда Сухинин был готов почти разрыдаться от собственной беспомощности, Пузачев вдруг в десять прыжков приблизился к зоне огня, накинув только полу своего модного плаща на голову, словно это был не плащ от гуччи, а асбестовый пожарный экран. Пузачев схватил с земли какой-то ломик, вскочил на гусеницу с подветренной стороны и двумя ударами по ручке дверцы, сбил заклиневший замок.

Потом юркнул в задымленную, начавшую уже гореть изнутри кабину, и выволок…

Двумя тремя рывками, как на татами в клубе дзю-до, выволок тушу уже почти бездыханного бульдозериста на землю.

А тут и местные герои очнулись от сна. Бросились тоже помогать. Оттащили обоих, принялись поливать водой, бульдозериста этого на носилки, да в уже подоспевший УАЗик "скорой".

– Блять, плаща жалко, – в сердцах выругался Пузачев.

Плащ от гуччи и правда представлял из себя жалкое зрелище. В трёх местах прогорел и дыры по краям отливали буро-коричневой каймой.

– Блять, плащ за тысячу баксов теперь выбросить, – ругался Пузачев, не замечая, что руки его красные от ожога, уде начинали покрываться волдырями…

– Да, бабы они мужиков настоящих любят, – согласился вдруг Сухинин, – и настоящая супер-баба она совсем не обязательно красавчика блондина кудрявого себе выберет, она…

– Откуда тебе знать? Гуммозный! – перебил его Митрохин, – ты о бабах только из книжек Льва Толстого знаешь, тоже мне, психолог Фрейд!

– Я знаю, – ответил Сухинин.

Он почему-то на этот раз совершенно не обиделся.

Он только подумал, – а вот Митрохин, интересно, полез бы вытаскивать того бульдозериста или нет?

И еще он подумал, что Вероника совершенно наверняка выбирает настоящего. Ведь она выбрала Пузачёва до того, как он полез в кабину горящего бульдозера. Значит, она знала заранее, что он стоящий, что он настоящий?

– Ну что? После ланча снова в казино? – плотоядно хлопнув в ладоши, спросил Бакланов.

– Нет, ребята, – покачал головой Митрохин, – я за Вероникой и за вами прилетел, надо цурюк на хаузе, на Москву дела делать. Потому как Мони кэнт вэйт.

Сноска* Money can't wait – деньги не могут ждать (англ.) Утром к ним сошла Вероника.

Свежая как китайская заря на площади Тян-ань-Мынь в канун Дня Рождения Председателя.

Она была по домашнему в бордовом шелковом халате, но на шпильках и причесана словно только из лучшей гримёрки студии Парамаунт прямо в кадр к режиссеру Бертолуччи.

– Что, мальчики, скучаете? Как спали? – с детской веселостью, за которой пряталось природное пугливое кокетство, спросила Вероника.

– В "ладушки где были у бабушки" играем, тебя нам не хватает, – за всех ответил Митрохин.

– Это как это? – быстро-быстро замигав длинными ресницами, спросила Вероника.

– А помнишь, там в этой игре "гули-гули" есть такое место, полетели-полетели, на головку сели, сели, поели и опять полетели, – с ухмылочкой марсельского сутенера сказал Митрохин.

– Это к чему? – спросила Вероника.

– В Москву собираться надо, – за Митрохина ответил Бакланов, – погуляли, а теперь за работу, товарищи!

– Ну-у-у, – разочарованно протянула Вероника, – так мы мало погуляли, я в казино давеча только во вкус входить начала.

– Ничего, на Москве доиграешь, – пообещал ей Митрохин, – я тебя в казино Голден-Палас свожу, или вот Сухинин тебя сводит, он неопасный.

Это словечко "неопасный" неприятно резануло слух.

Но что-то внутри в душе Сухинина удержало его от внешнего проявления обиды.

Все со временем встанет на свои места, – подумалось вдруг ему.

Юрист Райн-Гельт-Гас-Интернациональ встретил Сухинина внизу в фойе.

– Фридрих Янович ждет, – сказал юрист, шустро поблескивая на своём худом подвижном личике модными линзами в не менее модной оправе, – надо чтоб вы поглядели документы перед разговором.

– А Вова Кобелев уже прилетел? – спросил Сухинин, с профессиональной быстротою по диагонали, читая бумаги, пропуская все обязательные бла-бла-бла и мгновенно отыскивая спрятанные среди прочей формальной чепухи важные моменты условий и кондиций конкордата, содержащие основополагающие цифры ставок и процентов.

– Завтра прилетает, – ответил юрист. И заговорщицки улыбнувшись, добавил, – звонил из своей Тюмени, сказал, что тошно на душе и что едет в Москву разгонять тоску.

Сухинин не ответил. В кодексе его внутриведомственной этики было правило – не обсуждать партнеров, даже таких карикатурных, как Вова Кобелев. Но про себя позволил себе подумать, – Чтобы понять, что такое "тошно на душе", надо во-первых её иметь, а у Вовы Кобелева вместо души – бесконечно растянутый пивом и шашлыками пузырь… А во-вторых, если имеешь эту душу, как например он – Сухинин, то надо с ощущением этой самой души определиться.

Вот, например у него, у Сухинина – перманентная на душе тошнота. Как в пьесе Сартра или как в рассказе Хармса про то, как сорвался спектакль от того, что всех артистов тошнило прямо в зал…

Юрист тем временем притормозил возле автомата для чистки обуви.

Почему у нас в гаспроме все так любят чистить обувь? – подумал Сухинин, переключившись с тошноты на гуталинный блеск итальянской кожи.

Или здесь думают, что великая культура вернется в народ через чистую обувь? Это что? Новая религия гаспрома? Или это новый религиозный формализм, вроде ереси жидовствующих, против которой выступал преподобный Иосиф Волоцкий?

Вдоволь натешившись с чистильным автоматом, Юрист с улыбкой ласкового олигофрена с пол-минуты еще любовался благородным, почти космической черной глубины блеском своих туфель.

– Ну, мы идём? – потеряв всякое терпение, поинтересовался Сухинин.

– А вы чистить не желаете? – искренне удивился Юрист.

– Don't step on my blue sewed shoes*, – поворачивая к лифтам, сквозь зубы пропел Сухинин.

– Что вы сказали я не понял? – в спину переспросил Юрист.

– Все равно не поймешь, – отмахнулся Сухинин.

В лифте пахло духами.

– Наверное, секретарши молодые только что проехали, – подумал Сухинин, и по автоматически возникшей ассоциации вспомнил порно-комиксы про секретарш, которые накануне разглядывал в ноутбуке, пользуясь халявным Интернетом в зоне вай-фай аэропорта в Ницце, покуда они ждали регистрации.

– Неужели всё так пошло и бесповоротно и безнадежно с нравственностью наших секретарш? – вздохнул он, выходя на шестом этаже. *Сноска: "не наступи на мои голубые замшевые туфли" – строчка из известнейшего в 60-е годы Рок-н-ролла Чака Бери (англ.) А в кабинет к Фридриху Яновичу сходу и не попали. И как каким-нибудь второразрядным клеркам, им с юристом пришлось десять минут сидеть в приемной.

– У него американцы задержались, – извиняясь, объяснила секретарша Фридриха Яновича, – они уже сейчас должны выйти.

– А вот у Фридриха секретарша немолодая и некрасивая, – отметил Сухинин, – наверное потому что Фридрих импотент или педераст.

Еще раз перечитывать черновики договоров, чем с показным радением занимался теперь Юрист, Сухинину не хотелось и он использовал десятиминутную передышку для того, чтобы помечтать. Хотя бы о том, какую месть он учинит всем американцам, когда станет царем небесным или подружится с всемогущими инопланетянами.