Борис Ряховский - Тополиная Роща (рассказы) Страница 17

— Туркменский пес! — взвизгнул Суслик. Он сидел за плечом Жусупа, воображал себя везиром.

Кежек стал на колени с намерением ухватить Нурмолды и подтянуть к себе, но руку его перехватил Абу, прижал к кошме, сказал:

— Жусуп, учитель наш гость… так же, как ты.

Кежек выдернул руку, сел на место — не дело было затевать возню при стариках.

— Я не гость!.. Я ваш нукер, да буду я за вас жертвой, адаи. Не пожалею ни себя, ни коней, ни джигитов. Я буду жить в седле, но вырежу всех предателей… — продолжал Жусуп спокойно. — Почему туркмены встретили нас пулями? Как узнали о нашем походе?.. Мы два дня и две ночи кружили по степи, они за нами по следам, как стая псов. Их ведет предатель, вот почему они в нашей степи как у себя дома!..

Вот оно, подумал Нурмолды, вот к чему он вел! Его поход, откуда он должен был вернуться с косяками коней, с отарами, его поход, должный устрашить иомудов, теке, гокленов, хивинцев, русских и прочие племена и народы, устрашить так, чтобы в песнях его имя называли следом за именами Аблая, Кенесары, Джунаид-хана, что нынче ушел с остатками войск в Персию, — его поход, начало новой истории адаевских племен, не мог окончиться в нищем ауле. Ему нужна была вера джигитов, послушание аулов, ему нужен был успех. За кордоном копились войска туркменских сердаров, отряды эмирских военачальников. Жены воинов варили в котлах пояса своих мужей — чужбина не кормит. Недород в России, новая интервенция, война ли с Западом — нарушится равновесие, покатятся орды из-за хребтов Копет-Дага, из-за Атрека, из Синьцзяна, — и тут нельзя пропустить своего дня: волк не берет взаймы зубов.

Своим тихим голосом заговорил девяностолетний старичок, дед богатыря Абу:

— У всякого свое оружие, Жусуп. Между неграмотными и грамотными расстояние, которое на сказочном Тайбурыле самому батыру Алпамысу не осилить! Но его осилит леший, если его поведет за руку учитель.

— Успокойся, Жусуп, — сказал второй старик. — Как мог учитель угнать наших коней? Не бросай шубу в огонь, когда сердишься на вшей. Сейчас зарежут еще одного барана, поговорим о приятном.

— Спасибо, аксакалы, заступаетесь за меня, — сказал Нурмолды. — Только не закончен наш разговор… Жусуп, не вернутся в степи времена, когда адаи гнали отсюда калмыков, а русские генералы натравливали адаев на туркмен и на хивинцев. Теперь республика, у каждого своя земля, не нужен нукер в наших степях.

— Не может быть мира в степи! — обозленно сказал Жусуп. — Летовки сокращаются, земли захватывают пахари, застраивают. Бескормица чаще. Аулы и народы ссорятся из-за пастбищ, так было всегда…

— А больше не будет! — перебил его Нурмолды. — Я доказал бы это, будь здесь моя карта.

Жусуп вздохнул, как бы извиняясь перед обществом за то, что поддерживает разговор с этим брехуном и тем самым оскорбляет общество. Живо вернулся жусуповец с картой, ее матерчатый футляр он нес в руке.

Нурмолды развернул карту.

— Взгляните, здесь страна, называется Украина. Не больше земли, чем у казахов, но в сто раз больше людей умещается на ней. Украинцы живут оседло, косят сено, сеют хлеб. Триста миллионов рублей отпущено, чтобы помочь казахам осесть. Столько же, сколько стоило построить Турксиб, железную дорогу из Сибири в Семиречье.

Суслик выкрикнул:

— Построят казахам дома — станет больше земли?

— Земли больше не станет… — начал было Нурмолды и замолк. На него глядели с сочувствием, как на человека, сообразившего наконец, что дальнейшие слова его будут обращены против него же, и досказал: — Но убивать за нее не будут.

Женский плач в дальней юрте будто раздувало ветром — плач наливался звериной силой, давил на уши, и обрывался воплем, угасал, угасал, переходя в щенячий скулеж.

Жусуп поднялся, тотчас же вскочили прочие, торопясь выйти. Нурмолды потащили сквозь толкучку.

Кежек бросил карту в огонь, ногой подгреб под котел. Нурмолды вырвался, схватил огненный ком.

Рахим протиснулся, закрыл собой Нурмолды:

— Жусуп, пощади, он запутался…

— На колодце Кос-Кудук ты не дал застрелить его, а мы теперь расхлебывай! — Кежек оттолкнул Рахима.

С седла ударом камчи Жусуп сбил Нурмолды с ног. Отъезжая, сказал:

— Кежек, не скажет, где кони, — убей!

Нурмолды швырнули. Он полетел головой вперед, перебирая в пустоте ногами. Жестоко, лицом хряснулся в осыпь гальки.

Его выброшенные вперед руки готовы были раскрыться, смягчая удар, но в кулаках он сжимал клочья карты. Топот — набегала толпа, окружала. Голос Сурай: «Я здесь, я здесь!»

12

Будто не люди швыряли его, будто земля подбрасывала, изгибаясь волнами. Удар всем телом, его волокло спиной, лицом. Вновь срывало его с земли, он летел, раскинув руки. Холод встречного воздуха на разбитом лице. Топот набегающей толпы, ее дыхание. Он оглох, ослеп, глазницы были набиты смесью крови и песка.

Толпа расступилась под окриком, он лицом почувствовал свет луны.

— Кежек! Кузден!.. — голос Жусупа. — Живо, винтовки в руки. Туркмены в степи! — И к толпе: — Табун!.. Где ваш табун, проклятые? Нас выдали, а табун — им?.. (Возле лица Нурмолды хрустнула под копытом глиняная корка.) Всё возитесь?

Нурмолды попытался сесть. Сквозь слипшиеся веки блеснул синим револьвер в руке Жусупа.

Конь рванулся, разворачиваясь и с хрустом разрывая глиняную корку.

— Уходи в степь, Жусуп! — тонко крикнул старческий голос. — Наши кони в меловых холмах!

Рассыпалась толпа, Нурмолды подняли, он узнал Абу.

— Зачем?.. Зачем сказали про меловые холмы? — спросил Абу у деда.

Старик ответил:

— Жусуп не посчитался бы с нами, стрелял бы из юрт.

Сурай вытирала лицо Нурмолды, как ребенку.

Примчался подросток с криком:

— Туркмены!

В степи громыхнул выстрел. Заголосили аульные псы. Заметались женщины, вытаскивали из юрт детей.

На меловом от луны склоне холма чернела группа всадников.

Аул не дышал, даже собаки замолкли. Лишь верещал в крайней юрте ребенок.

Нурмолды пошел навстречу всадникам. Аул со страхом глядел ему вслед.

На середине пути его догнала Сурай, побежала рядом.

Поигрывали глаза, белели зубы в тени лохматых тельпеков. Девушка кинулась вперед, обогнала Нурмолды, закричала: «Отец!» — указывала на Нурмолды, плакала.

Тощий туркмен в халате прижал руку к груди:

— Ты мне дочь вернул. Салам, меня зовут Чары. Я тоже Советская власть, только бумаги с печатью нету.

— Я ликбез, яшули.

— Жусуп здесь? — спросил, выезжая вперед, человек в форменной гимнастерке.

Нурмолды ответил по-русски, что надо опередить бандитов, их кони укрыты в холмах. Милиционер подал руку:

— Кочетков! — и велел подать Нурмолды коня.

Подъехал Шовкатов. Спросил о Исабае. Нурмолды не ответил, и Шовкатов больше не спрашивал: понял, что нет уж Исабая.

В грохоте копыт проносились всадники по каменной глине такыров, взлетали по изгибам увалов к белому шару луны.

Вывихнутая нога бессильно болталась, не удерживая круп коня, Нурмолды мотало в седле. Боль ударяла в бок острым камнем, при толчках перехватывало дыхание.

Впереди на белую полосу гипса выкатился черный ком: они!..

— Опоздали!.. — Нурмолды не сумел докричать (успели, все успели сесть на коней, проклятые, и запасные у них!).

Гортанно взвыла погоня. Конь рванулся под Нурмолды, боль бросила его лицом в гриву.

Догнали бандитов, налетели, сшиблись. Завертелся страшный вихрь, хрипели, визжали, бились внутри его: «Раскрошу!», «Гнилой кизяк!..». Конь Нурмолды растерянно закружил, втянутый воронкой вихря. Вдруг разорвало вихрь, разметало, крики: «Ушли!» Нурмолды остался в пустоте. В бессилье дергал повод. Наскочил Кочетков:

— Ранен?.. Чары, проводи товарища в аул. Заодно пленного отвезешь!

— Начальник, кто за меня с Жусупом посчитается?

— А кто за твоей дочерью заедет?.. Мы этих похватаем — и к месту их сбора, на колодец Кель-Мухаммед!..

Кочетков ускакал следом за погоней, удалявшейся с криками и выстрелами. Нурмолды свесился, разглядел: на земле сидел Рахим. Руки скручены за спиной, шапка на глаза.

Нурмолды сполз с коня, стал развязывать руки Рахиму. Чары оттолкнул его.

— Ты что, сдурел, парень? Он стрелял в меня!

— Он не умеет стрелять, яшули. Он учитель.

— У меня глаза-то на месте! — Чары сдернул с Рахима шапку, потряс перед его лицом: — Скажи ликбезу, что ты стрелял!

— Я стрелял, яшули… Но я не мог тебя убить.

Чары хлестнул Рахима шапкой:

— Ты что, изюмом стрелял?

— Не заступайся за меня, Нурмолды. Он не поверит, что я стрелял вбок, в сторону, что я молился в этой свалке: убереги казахов от пуль туркмен, а туркмен — от пуль казахов. Не поверит, что ты оберегал его дочь, как свою сестру, а я тебе был отцом в земляной норе у чарджуйского бека… такой тесной, что, когда наш третий товарищ умер и его труп стал разбухать, нас притиснуло к стенам… а его блохи и вши бросились на нас. Кежек бил меня на колодце Кос-Кудук. Приди я в Бухару, там станут бить узбеки… Убей меня, яшули, но знай, что ты убил брата!