Андрей Левкин - Мозгва Страница 17

Место девушки за столом заняла дама лет сорока, она аккуратно ела овощные салаты — их у нее на подносе было примерно три: что ли, капустный, тертая морковка и то ли винегрет, то ли свекольный. Ела, не снимая тарелочки с подноса. Поднос был синего цвета. Вид этой дамы, равно как и иных лиц в помещении столовой. наглядно свидетельствовал о том, что какие-то части мозга у них либо отключены, либо заблокированы. У них к ним не было доступа, до них еще и не добрались, они оставались упакованными в целлофан, свеженькими. Этот факт обещал им при случае возможность ошеломительного прогресса. Разумеется, следовало сделать и частный вывод, состоящий в том, что и у него есть некоторые до сих пор не распакованные зоны, то есть и у него впереди может быть прогресс. Или же эти территории просто будут доедены с возрастом, для чего и рассчитаны: как бы прогорая с края, как весенняя трава на откосах. Тогда, конечно, прогресса ждать не приходилось. Но с чем, как не с распаковкой неведомых ранее территорий было связано происходящее с ним? А тогда, конечно, если ты вдруг переезжаешь из коммунальной комнаты в трехкомнатную квартиру, то неминуема корректировка внутренней картографии. Не всегда осознаваемая. Но отсюда следовал вывод: в природе должны быть люди, претерпевающие подобные же изменения. В том числе и продвинувшиеся далее него. Но он не мог сказать, что в жизни видел таких людей, откуда следовал вывод — и по нему никто не скажет, что с ним что-то происходит. То есть процесс этот совершенно несоциальный. Даже наоборот, потому что поделиться не с кем. Стало понятно, что происходивший с ним однозначный духовный рост был еще та засада: для просветленных тут не было предусмотрено отдельной территории. Как следствие, они совершенно не были организованы. Вот ведь, дело-то, оказывается, дошло уже и до конкретных результатов: просветляться надо постепенно, за время процесса выяснив для себя, что именно ты, просветлившийся, будешь потом делать. А как сообразишь, что именно будешь делать, то вот оно и полное просветление.

Но, конечно, это вопрос: люди, примерно как он, быть должны. Но как опознать? Действуют ли они между собой какими-то масонскими знаками или же что-то скапливается в выражении лица, отчего вопросы узнавания решаются сами собой? Тогда, значит, он еще не дорос, изменения в нем еще не перешагнули некоторую грань. Не были выданы ему и сведения о масонских знаках. То есть он был еще на начальных уровнях игры — а, несомненно, все это складывалось в какую-то игру. Но раз это была игра, то следовало думать о бонусах, которые он уже получил, и уровне, который он проходит теперь. Тот, кто мельтешит и колбасится на экране внутри компьютерной игры, же не очень понимает, что проходит какие-то уровни. Так что главным тут было ощутить, что уровни существуют и сменяются как это знает тот, кто играет за компьютером. Тогда бы он стал субъектом, а не объектом игры. Конечно, уровни существовали — это доказывалось самим фактом этого размышления: на него был способен уже только субъект. То есть именно сейчас, по ходу этого рассуждения — ooops! или даже wow! — перескочивший на следующий уровень: вот именно сейчас, во время предыдущей фразы. Что до бонусов: внутренний вид девушки, раз. Само состояние, державшее его в сумеречном сознании, два — он считал это бонусом, но все равно получалось немного. Кажется, что-то еще было, но уже не вспомнить. Но это не главное, потому что поступление в него бонусов он ощущал, хотя и не мог их сформулировать. Главный же из бонусов состоял в том, что он находился в нечеткой зоне, которую не описал еще никто. Не встречал он ничего похожего, пусть даже в виде заметок каких-нибудь путешественников, верить которым не следовало, потому что неизвестно, где они побывали. У него было приключение при полном отсутствии карты и любых представлений о возможных угрозах и выгодах. В самом деле, должны же быть внятные выгоды, иначе получится, что с ним случилось несчастье. Вряд ли он мог вообразить себя сверхчеловеком, типа тех, кого показывают в рекламе порошков, отстирывающих без кипячения. Но — кем он был раньше? Вполне конформным, комфортным жителем города Москва, исполнившим к своему среднему возрасту фактически все обязанности, которые положено исполнить жителю данного города, только помереть осталось. Разве что не репродуцировался, но к этой теме город относился спокойно: не репродуцируешься, так приезжие убыль давно возместили. Человеком он был средним, типичным, инженером и доцентом — тоже средним, без особых идей, рутинного, уместного для профессии склада, но переживаний по этому поводу не имел. Так себе человек, иной раз — скучный бабник, а иной раз — паскуда, вполне бессмысленный организм. Нынешняя жизнь устраивала его вполне, несмотря даже на то, что жена иной раз говорила: „Ну и мудак же ты, Олег, просто дерипаска какая-то“. Но все это было до прихода комы, а в истории с ней, как оказалось, у него есть шанс стать субъектом. Теперь он стал непонятно кем, но ему удавалось с этим жить. Несомненно, он стал умней. Но в чем состоял этот уми как его, можно измерить? Впрочем, и о бонусах говорить нельзя, не установив, что ему теперь в кайф. А что вообще бывает в кайф? Кайф же растет только в привычных местах, как в глянцевых журналах, потому что только там можно узнать, что актуально сегодня, к какой жизненной истории уместен будет шарфик или что следует покупать в бутике Emanuel Ungaro (в Столешниковом переулке) увлекающимся девушкам не без средств к существованию (ответ: у Ungaro надо покупать вечерние наряды. Материалы — шифон, парча и мех. Аксессуары — замшевые шляпы с узкими полями). При этом кайф потребителя растет по ходу обучения иметь именно этот кайф. Так что внутренняя схема клиентов не важна, суть и состоит в том, чтобы она формировалась самим кайфом. То, что сейчас он кайфовал от нечеткости всего вокруг, гармонировало с тем, что сам он был невесть кем, но настоящему субъекту так жить, конечно, не положено. Значит, в нем должна отыскаться структура, ну а эйфория от ее отсутствия является тупиковой. Иными словами, пункт первый — найти в себе структуру. Пункт второй — выяснить, что в ней является бессмертным. Ну и тренироваться, тренироваться, усиливая ее, эту часть изо всех сил. Говорил же Григорий Палама, что „бесстрастие не заключается в умерщвлении страстной части души, но в переносе ее от зла к благу, и в устремлении ее энергий по направлению к божественному“. Но вот он совсем не ощущал, чтобы его энергии направлялись вообще куда-то. Имелись, да, но не устремлялись, а лишь па рили ему мозги, так что внутрь черепа все время хотелось положить снежок.

Значит, в нем должно было быть что-то, похожее на РАО „ЕЭС“. Например — на их диспетчерский зал на последнем этаже Китайгородского проезда. Там во дворе дом, не вспомнить номер. И там, на стене диспетчерской, изображены и мигают все источники генерации и магистральные сети электропередачи от Тихого океана до Балтийского моря, причем они помигивали даже в странах Балтии, из чего следовало, что частично СССР продолжал существовать. Над магистралями, помнится, горят тонкие цифры, показывающие дебет/кредит, там все время происходят перетоки и другая связная жизнь российского электричества, лишь только одна чукотская система из пары-тройки линий торчит, не приделанная ни к чему. Так вот и внутри О. есть какой-то замкнутый, не связанный ни с чем контур, который, несомненно, окормляет энергией некую изолированную территорию, вполне пригодную для того, чтобы предположить, что именно там и содержится все тайное, разумное и вечное. Конечно, работала и вся остальная сеть его чувств — раз уж он пока не попал под машину и до сих пор не задохнулся рвотными массами. Какие-то маленькие человечки осуществляли диспетчеризацию движений вещества его жизни, решая по ходу проблемы, задумываться над которыми ему в голову не приходило никогда. Растили ему ногти, переваривали пищу, содержали его воспоминания, калькулировали и прикидывали что на что похоже. Было восхитительно и это, но чукотская подсистема взволновала более всего. Про РАО „ЕЭС“ он вспомнил закономерно: ЦДУ РАО находилось неподалеку от чебуречной, уже описанной выше, на „Китай-городе“. От нее — налево, еще раз налево и, уже во дворе, направо. Несомненно, эта зона — от Солянки до Китайгородского, а в ширину примерно до Маросейки его завораживала. Видимо, когда-то именно здесь с ним подсознательно произошло что-то очень важное. Китайгородский проезд — это то, что от Старой площади к гостинице „Россия“. Там, по левой стороне, есть щель вбок, за воротами — широкая, как бы даже похожа на улицу. На ней, в частности, ЦДУ РАО, но сразу слева — Министерство черной металлургии (там такая топонимика: „Верхний двор Дома металлурга“, „Нижний двор Дома металлурга“ — что это означало?). Ранее эта территория называлась Кулишками, а г-да Фоменко и Носовский утверждают даже, что именно она и была Куликовым полем, на котором произошла историческая битва. Сама эта щель не называется никак. Там когда-то скопом выстроили министерства, а щель так никак и не назвали, возможно, для секретности. В нее лучше всего заходить в марте, когда на дворе то ли оттепель, то ли уже весна, но все в мире — хмурое, сугробы грязные, проседают, грязный снег, выветрившийся. А в небе темные, то есть тоже грязные, птицы, вороны. Тогда проезд обретает дополнительные свойства, полезные для ощущения истины. Теперь так и было, потому что теперь был март. Именно такая мусорная весна, какая бывает в марте, когда солнце редко. А перед поворотом в щель почему-то всегда торчит некий азербайджанец, дешево продающий сырую курагу, примерно по полтора кило в целлофановом кульке.