Курт Воннегут - Времетрясение Страница 17

Траут провел опыт, который многие из нас пытались провести сразу после катаклизма. Он начал специально во весь голос выкрикивать разные бессмысленные слова, вроде «трам-тарарам-пам-пам, дзинь-дзинь, ля-ля-ля» и так далее. Все мы пытались произносить такие слова в 1991 году, куда нас отбросил катаклизм, пытаясь убедить себя, что мы все еще можем говорить и делать, что хотим, если очень постараемся. Естественно, у нас ничего не выходило. Но когда «подарочный червонец» закончился, Трауту без малейших трудностей удалось сказать «синяя двухфокусная норка».

Легко!

В Европе, Азии и Африке в момент окончания «подарочного червонца» была ночь. Большинство народа спало и сидело в барах. Не так уж много людей споткнулось в том полушарии, не то что в нашем, где большинство народа уже проснулось.

В обоих полушариях любой, кто куда-то шел, пребывал в неравновесном состоянии – тела у идущих наклонены в направлении движения, а вес тела распределен между точками опоры, то есть ногами, неравномерно. Когда «подарочный червонец» закончился, все шедшие, натурально, споткнулись и упали и так и остались лежать, даже если падение произошло посреди улицы с оживленным движением. А все посткатаклизменная апатия.

Можете себе представить, что творилось у подножий лестниц и эскалаторов, особенно в Западном полушарии, в момент, когда «подарочный червонец» закончился.

Вот тебе, бабушка, и «дивный новый мир»!

В реальной жизни – она у нее продлилась всего сорок один год, упокой Господи ее душу – моя сестра Элли считала, что нет ничего смешнее зрелища, когда кто-то падает. Нет, я не говорю о тех, кто падает от ударов, сердечных приступов, разрывов сухожилий и тому подобного. Я говорю о тех, кто ни с того ни с сего на ровном месте падает. Этому человеку может быть десять лет, а может быть и больше, у него может быть любой цвет кожи, он может быть мужчиной или женщиной, но нет ничего смешнее, когда он падает.

Даже когда дни Элли уже были сочтены, я все еще мог развеселить ее, даже осчастливить ее, если хотите, рассказав историю про то, как кто-то упал. Мой рассказ должен был быть настоящим. Это должен был быть рассказ о неумолимом действии силы тяжести, которому я был свидетелем.

Лишь один-единственный раз я видел, как падал профессиональный актер. Это случилось давно, когда мне посчастливилось смотреть комедию на сцене Театра Аполлона в Индианаполисе. Один очень достойный человек, на мой взгляд – просто святой, по ходу своей роли падал в оркестровую яму, а затем выбирался из нее с огромным бас-барабаном на шее.

Все остальные мои истории, которые Элли не уставала слушать до самой смерти, были о непрофессионалах.

30

Однажды – Элли тогда было лет пятнадцать, мне десять – она услышала, как кто-то падает вниз по ступенькам нашего подвала: буум, бум, бум. Она подумала, что это был я, и поэтому вышла поглядеть, что произошло, на верхнюю площадку лестницы, заливаясь от смеха. Вероятно, это было в 1932 году, уже третий год длилась Великая депрессия.

Но это был не я. Это был служащий газовой компании, пришедший снимать показания со счетчика. Тяжело стуча башмаками и ругаясь, он весь в синяках выбирался из подвала.

В другой раз мы с Элли ехали на машине, я был пассажиром, она была за рулем. По дороге мы увидели, как какая-то женщина выпала вниз головой из трамвая. Она зацепилась за что-то пяткой.

Я где-то уже писал, да и в интервью рассказывал, что мы с Элли долгие годы надрывали себе животики, вспоминая случай с той женщиной.

Она не пострадала. Она спокойно поднялась и пошла по своим делам.

Об одном случае Элли знала только из моих рассказов, но оттого смеялась не меньше. Как-то раз я увидел, как на одной вечеринке какой-то человек предложил одной красавице – не своей жене – научить ее танцевать танго. Вечеринка потихоньку двигалась к концу. Я не думаю, что на вечеринке была его жена. Я не думаю, что он бы предложил той красавице научить ее танцевать танго, если бы был там с женой. Там всего-то было человек десять, включая хозяина и хозяйку. Все это происходило во времена патефонов. Хозяин и хозяйка совершили тактическую ошибку, поставив пластинку с танго.

Красавица согласилась. И вот этот человек – глаза горят, ноздри раздуваются – обнимает эту красавицу за талию и падает.

Да, все люди, спотыкавшиеся в первой книге про катаклизм, а теперь и в этой книге, схожи кое в чем с надписью «ИСКУССТВО – В ЖОПУ!» на стальной парадной двери академии. И то, и другое – дань уважения моей сестре. Элли это заменяло порнографию. Ей нравилось смотреть, как сила тяжести ставит людей в дурацкое положение.

Вот песенка, которую очень часто пели во время Великой депрессии:

Папа поздно пришел с роботы,«Где ты шлялся?» – спросила мать.Рухнул на пол нетрезвый папа –Он не в силах был отвечать.

Инстинкт смеяться над вполне нормальными людьми, которые, несмотря на это, спотыкаются и падают, не у всего человечества является врожденным. В этой неприятной истине я убедился на балете «Лебединое озеро» в Королевском балетном театре в Лондоне. Я пошел на балет вместе с моей дочерью Нэнни, ей тогда было лет шестнадцать. Сейчас, летом 1996 года, ей сорок один. Ого! Так это было двадцать пять лет назад!

Так вот, по ходу действия одна балерина протанцевала на пуантах к кулисам. Так должно было быть по сюжету. Но едва она скрылась за кулисами, как раздался звук, как будто она надела на ногу железное ведро и начала в нем спускаться по железной лестнице.

Я заржал как лошадь.

Весь остальной зал хранил гробовое молчание.

Похожий случай произошел на концерте Симфонического оркестра Индианаполиса. Я тогда был ребенком. Случай произошел не со мной, смеяться тоже никто не смеялся. Оркестр играл одну вещь, где в одной из частей музыка должна была становиться все громче и громче, а потом неожиданно замолчать.

Так вот, со мной на одном ряду сидела одна женщина. Пока длилось крещендо, она что-то говорила своей подруге. Поскольку музыка становилась все громче и громче, ей тоже приходилось говорить все громче и громче. Музыка замолчала. И раздался женский крик: «А Я ЖАРЮ НА МАСЛЕ!»

31

На следующий день после случая в Королевском балетном театре мы с Нэнни отправились в Вестминстерское аббатство. Когда мы подошли к могиле сэра Исаака Ньютона, Нэнни просто остолбенела. Окажись в ее возрасте на ее месте мой старший брат Берни, ученый от Бога, он бы, наверное, просто в штаны наложил от благоговейного страха.

То же самое произошло бы с любым образованным человеком, задумайся он о том, какие великие открытия сделал этот смертный, обходившийся, судя по всему, одним своим кормом для собак, своими собственными тремя с половиной фунтами пропитанной кровью губки. Эта обезьяна без перьев изобрела дифференциальное исчисление! Она изобрела телескоп-рефлектор! Она открыла и объяснила, как призма разлагает белый свет на цветные составляющие! Она открыла и записала ранее неизвестные законы движения, тяготения и оптики!

Хватит, хватит!

«Доктора Флеона Суноко к телефону, будьте добры! Доктор? Вот какое дело. Заточите-ка получше ваш скальпель! У нас есть для вас мозг!»

У моей дочери Нэнни есть сын Макс, в 1996 году ему исполнилось двенадцать лет. Он прожил половину «подарочного червонца». Когда умрет Килгор Траут, ему будет семнадцать. В апреле Макс написал в школе длиннющее сочинение о сэре Исааке Ньютоне, великом человеке, который выглядел совершенно обыкновенным. Когда я прочел его, то узнал кое-что новое – номинальные научные руководители советовали Ньютону бросить научные изыскания и засесть за теологию.

Я подумал о том, что они давали этот совет не из глупости. Просто они хотели намекнуть, что сказки, в которые полагается верить простому верующему, очень помогают ему жить.

У Килгора Траута есть рассказ «Эмпайр Стейт Билдинг». В нем рассказывается о метеоре размером со знаменитый небоскреб, который приближается к Земле со скоростью пятьдесят четыре мили в час. Вот вам оттуда цитата: «Наука не сделала счастливее ни одного человека на Земле. Правда о человеческой доле слишком ужасна».

Человеческая доля никогда в истории не была ужаснее, чем в первую пару часов после того, как закончился «подарочный червонец». Ну конечно, ведь миллионы пешеходов лежали на земле, поскольку их вес был неравномерно распределен между точками опоры в тот момент, когда мир снова взяла за жабры свобода воли. Впрочем, большинство из них не пострадало, если не считать тех, кто споткнулся, спускаясь по лестнице или эскалатору. Все были в полном порядке.

Корень зла, как я уже сказал, был в различных самодвижущихся транспортных средствах, которых, естественно, в Музее американских индейцев не было. Там внутри все было тихо, а снаружи становились все громче и громче предсмертные крики раненых и задавленных.