Анатолий Рясов - Прелюдия. Homo innatus Страница 17

Декламирующий карлик: Элемент изъят! Элемент изъят! Элемент изъят!

Грохот падающего с лестницы пианино. Плавящийся манекен.

Затемнение.

II

механика меланхолии

Горловое пение

Черно-белые кадры: голый старик, свернувшийся в позе эмбриона; толпы людей разбегаются в разные стороны; безногий нищий, отталкиваясь руками от асфальта, начинает движение на небольшой тележке; громогласный хор; дирижер медленно размахивает палочкой; арабские семьи, спасаясь от взрывов, выбегают из длинной арки, теряя наскоро собранные вещи; наголо бритый человек колотит палкой по огромной металлической раме.

Тусклый свет огромной лампы. Под ней две фигуры в черных робах и масках из теста.

— Ты не спишь?

— Кажется.

— Что кажется?

— Кажется, не сплю.

— А как ты себя чувствуешь?

— Не знаю. Где мы?

— Не знаю. Не помню. Какая разница?

— По-моему, я чувствую себя лучше. Там что, окно открыто? Ветер такой прохладный. Из того, из дальнего окна дует.

— Нет, здесь же нет окон.

— Ах, ну да… Сколько времени?

— Не помню. Долго.

— Что значит долго? Я имею в виду, который час?

— А, это. Я не знаю, часов же нет, зачем ты все время спрашиваешь? Какая разница? Зачем спрашиваешь?

— Мне лучше, мне определенно лучше. Чувствую какой-то прилив сил.

— Это очень хорошо. Правда. Это правда, очень хорошо.

— Закурить нету?

— Здесь нельзя курить. Ты же знаешь.

— Да я просто так, по привычке, извини, по привычке… А ты как?

— Честно говоря, еще никудышнее, чем раньше.

— А что такое?

— Я задыхаюсь. Мне кажется, что не сегодня-завтра воздух закончится. Совсем закончится.

— Перестань, здесь еще полно кислорода. К тому же можно задерживать дыхание. Этому не сложно научиться.

— Искусственные цветы.

— Я умею, показать?

— Что показать? Ты хочешь изобразить цветок?

— Да нет — как задерживать дыхание.

— Нет, нет, не надо, я знаю…

— Темнота корчит мне гримасы.

— Мне тоже…

— Знаешь, мне кажется, что кто-то завелся в моем мозгу. Ну, какое-то существо, понимаешь? Вроде гусеницы или сороконожки.

— Оно кусается?

— Вовсе нет, оно просто ползает там, внутри, но это ужасно неприятно.

— А что твой сон?

— Какой?

— Он больше не возвращался?

— А, этот… уже несколько дней не приходил. Я даже начал забывать про него. Но это он нарочно, хочет, чтоб я потерял бдительность. Ничего, ничего! Этот номер ему не пройдет! Ему это не удастся! Черта с два! Меня не проведешь! Я теперь — не то, что раньше! Его повадки теперь хорошо мне известны! Он попропадает, попропадает, запропастится куда-нибудь, но потом обязательно появляется. Обязательно приходит. Обязательно… Точно так же, как эта сороконожка — ненадолго затихает, и опять начинает копошиться.

— Мне страшно. Я смотрю на искусственные цветы, и мне страшно. Вчера один бутон отвалился, как у живого, как у живого, понимаешь?

— Выброси их. Я давно тебе говорю.

— Их некуда выбросить, ты же знаешь.

— А слышишь капли?

— Нет, какие капли?

— Почему ты никогда их не слышишь? Почему никто, кроме меня, не слышит эти проклятые капли?

— Это не капли, это ртуть.

— Что?

— Ртуть.

— Что ты говоришь, какая ртуть?

— Ртуть из разбитого термометра. Мы вдыхаем ее. Говорят, это вредно.

— Нет, я не верю в ртуть. Никаких термометров мы не разбивали.

— А может, это не мы разбили термометр.

— А кто же еще? Кроме нас тут никого не было.

— Так уверенно говоришь, может, скажешь тогда, где мы?

— Это против правил! Это против правил. Зачем ты так? У меня от этого начинает болеть голова. Я слабею. Там гусеница, потрогай, там гусеница. Она шевелится. Ее видно даже — кожа топорщится. Как от нее избавиться? Может выплюнуть?

— Ты не сможешь.

— Да, я не смогу. Я чувствую слабость. Опять чувствую слабость.

— Так вот, гримасы. Знаешь, когда смотришь в темноту, иногда на секунду может показаться, что перед тобой стоит целая толпа. Все они наклонились и заглядывают тебе в лицо, но ты не видишь их, только чувствуешь их пристальные взгляды. А еще они сдерживают смех. Их лица мерцают от пота.

— А мне мерещатся угли. И еще вода с лунными бликами.

— С лунными бликами. А что такое лунные блики?

— Не знаю. То, что видится мне в темноте. У каждого свои галлюцинации.

— А я не могу поднять голову от подушки, гусеница сразу оживает.

— Поспи еще.

— Наверное, правда, стоит еще поспать. Разбуди, когда приедем.

— А если мы никогда не приедем?

— Значит, я проснусь без твоей помощи, как обычно.

— Хорошо.

— Значит условились?

— Условились.

— Без обмана?

— Без обмана.

— А зачем мы поменялись ролями?

— Не знаю, должно быть, так интереснее. Не так скучно.

— Ты думаешь, так просто понять мой характер?

— Нет, но я попытаюсь. А ты сможешь сыграть меня?

— Я не играю, я и есть ты.

— Да, я просто забыл. На мгновение забыл, что тебя не существует.

— Но ты же ощущаешь мое присутствие?

— Да, конечно.

— Как же так, меня не существует, но ты ощущаешь мое присутствие?

— Очень просто: ведь я существую, но не ощущаю своего присутствия.

— А я не существую и не ощущаю своего присутствия. Забавно, да?

— А мое присутствие ты ощущаешь?

— Мне кажется, я ощущаю что-то похожее на твое присутствие, но это не ты.

— Знаешь, а ведь мне тоже так кажется.

— Это не ты, это какая-то иллюзия.

— А ты помнишь, как меня зовут?

— Конечно, нет, неужели ты помнишь?

— Нет, имена никогда не были мне известны. Они похожи на твои искусственные цветы с отваливающимися бутонами. Так же бессмысленны.

— А зачем ты спрашиваешь?

— Не знаю, захотелось разыграть тебя — вдруг придумаешь мне имя, и сделаешь вид, что меня именно так всегда и звали. Хотелось посмотреть, сумеешь ли ты выкрутиться.

— Это смешно. Мне это смешно.

— Мне тоже.

— Видишь, я же говорю, сегодня необычный день. Не зря было это ощущение прилива сил. Не зря.

— Ты думаешь?

— Абсолютно точно, поверь мне. Поверь мне.

— Я тебе не верю.

— Почему?

— Потому что я кое-что понял.

— Что ты понял?

— Знаешь, что означает это ощущение иллюзии твоего присутствия?

— Что?

— Что я знаю, кто ты.

— Конечно, знаешь, я — это ты.

— Нет, ты — это вовсе не я. Я знаю, кто ты на самом деле. Ты — гусеница в моей голове.

Затемнение.

В сырую землю вкопана полусгнившая оконная рама. Под ней — яма, неглубокая, но вмещающая одного человека. Из земляного окна выглядывает лицо. По его выражению сложно определить, кому оно принадлежит — даже возраст и пол не поддаются идентификации — настолько оно освобождено от эмоций. Болезненно широкий лоб, плешивые брови, широко открытые глаза, выпирающие скулы. Внутри глаз нет никаких намеков на эмоции — там нет ни ярости, ни скорби, ни мольбы, ни надежды. Создается впечатление, что слепой человек выглядывает из оконного проема в земле безо всякой цели.

Когда подсолнух распускается, то из-под ярких лепестков показываются мелкие семечки. Издалека, даже с пяти шагов, они выглядят как единая масса, черный круг, окаймленный языками огня. Так удивительно, что этот круг состоит из сотен отдельных зернышек. Они прижались друг к другу настолько сильно, что между ними с трудом можно втиснуть даже иглу. Но в действительности соприкасаются не семена, а черная лузга, ведь каждое из них надежно запрятано под крепким слоем, будто в миниатюрный саркофаг, и упаковано в отдельную ячейку. Сами семечки никогда не касаются друг друга. Птицы обожают склевывать их из поднявших головы подсолнухов, очищать от лузги и проглатывать, оставляя в цветке пустые ячейки, похожие на высохшие пчелиные соты. Это всегда выглядит жутко: кажется, будто они выклевывают чьи-то глаза.

Ее не переставал занимать вопрос, почему в природе, в которой, несомненно, присутствовала незыблемая (почти совершенная) внутренняя логика, зачатие оказалось связано с наслаждением, а рождение — с непереносимой болью. Создать всегда было во много раз мучительнее, чем замыслить.

Мерзкий снег мокрыми хлопьями летел прямо в лицо и сползал по щекам. Надо мной нависла смугло-коричневая тень огромного памятника, темный силуэт почти сливался с сумрачным небом. Заупокойный звон церковных колоколов гулким отзвуком растворялся в воздухе. Только что закончилась презентация моего первого романа.

Проецирование реальности. Дубль второй. Ad opus![12] Хлопушка… Вопль режиссера… Поехали! Живее! Мотор идет! Осветители и гримеры, команда ассистентов, — все засуетились! Они не отрывают глаз от съемочной площадки! Оператор с ненавистью сморит сквозь линзу прицела. Наводит крест на жертву и расстреливает ее до тех пор, пока она не распадется на атомы кадров. И из этих осколков можно будет смонтировать какую угодно реальность.