Ярослав Питерский - Падшие в небеса Страница 17

Иван Сергеевич нехотя встал со стула, но к трибуне выходить не стал. Абрикосов протер очки и хриплым голосом сказал, не поднимая глаз в зал. Старик, стеснялся своих слов — говорил медленно и делал большие паузы.

— Товарищи, все это очень печально. Я знаю Ольгу Сергеевну… вот уже десять лет. Она… безусловно талантливый журналист. Но то, что она встала, на этот страшный… и неправильный путь, для меня поверьте потрясение. Мне стыдно, товарищи. Стыдно и горько. Проливая кровь в борьбе с бандами Колчака, мы верили — придет светлое будущее, и вот оно уже почти пришло…. Но есть, есть еще такие люди, которые не хотят, что бы оно наступило. И очень жаль, что Ольга Петровна… оказалась в их стане. Жаль… Мне стыдно товарищи, вот, наверное, все, что я хотел сказать… — Иван Сергеевич набрал воздух в грудь и замолчал. Он сел и как-то обречено склонив голову. Никто в зале не издал и звука после его выступления. Пончикова растерянно закрутила головой — не зная, что делать. Встал нквдэшник. Майор, улыбнулся, поправив портупею и ремень, кивнул головой, громко и радостно, заговорил:

— Товарищи, меня вот вам, почему-то не представили. Я исправлю эту ошибку. Меня зовут Олег Петрович Поляков. Я заместитель начальника краевого управления НКВД. Ну, в общем, точную должность я называть не буду — это вам ни к чему знать. Что я хочу сказать товарищи! Вот тут, товарищ Абрикосов, как-то выступил не по-партийному! Какая-то в его словах скользит унылость! Товарищ Абрикосов! Почему же вы считаете, что светлое будущее может не прийти? Оно уже как мне кажется, пришло! Есть уже такие радостные достижения, от которых отмахнуться нельзя! Товарищи! Как говорит наш вождь и учитель товарищ Сталин — жить стало лучше, жить стало веселее! — Майор сделал паузу. Все напряженно слушали и молчали. Повисла тягостная тишина. Нквдэшник недовольно взглянул на Пончикову. Та, очнувшись, яростно забила в ладоши:

— Слава товарищу Сталину! — подскочила со стула Вера Сергеевна. Все встали и зааплодировали. Павел тоже медленно поднялся. Ему было интересно смотреть сейчас на лица людей. Своих коллег, сидевших рядом.

— Слава товарищу Сталину, нашему вождю и учителю! Не пройдут никакие происки — никаких врагов! Мы смена партии дадим самый решительный отпор! — послышался одинокий, звонкий голос, откуда-то сбоку. Павел в этих криках с удивлением узнал тенор Димки Митрофанова. Довольная Пончикова глядела на этого выскочку и улыбалась. Аплодисменты стихли, майор кивнул головой и продолжил. Но на этот раз, он, говорил сухо. Даже можно сказать угрожающе. В его словах послышались нотки презрения:

— Вот, товарищи, вот! Есть, конечно, еще у нас негатив. Есть. Такие люди как Самойлова — могут вот парализовать работу целой краевой газеты! А, что такое газета? А? Газета — это рупор партии! Газета — это оружие! Стратегическое, идеологическое, оружие! И если ее парализовать — работу целой редакции, представляете, что может быть? А? Вот так то, товарищи! Вот так! А Самойловой это почти удалось! И, к сожалению — партийная, и комсомольские организации, долго тянули с тем, что бы сообщить нам о враждебной, и преступной деятельности Самойловой. Не хорошо это товарищи! Не хорошо! И вот я сегодня пришел сюда… — но тут нквдэшника прервали. Неожиданно, Клюфт поднялся и громко сказал. Он крикнул этому человеку, в кителе оливкового цвета, с красными, словно капли крови — петлицами, одну фразу. Павлу показалось, что он говорил целую вечность. Он вообще не понимал — почему он это сделал. Все было как во сне. Словно, кто-то неведомый, поднял его с кресла и заставил крикнуть эту фразу:

— А если она не виновата, в чем ее обвиняют, расскажите?! Майор молчал. Он стоял явно растерянный. Весь зал замер. Но, через мгновение, нквдэшник, пришел в себя, и виновато улыбаясь, ответил:

— Вообще-то, я не должен, перед вами отчитываться. Это может быть секретом следствия. И я могу сам нарушить закон. Но я сделаю исключение. Сделаю потому как — вы, не обычные люди. Вы бойцы идеологического фронта! Вы сотрудники газеты! Значит, вы имеет право знать эту страшную правду! И я скажу! Гражданка Самойлова оказалась немецкой шпионкой! Вот так-то товарищи! Она была руководителем одной из подпольных троцкистко — бухаринских групп, которые действовали в нашем крае! И сейчас — она называет имена своих сообщников и в ближайшее время — мы арестуем и их! Вот так-то товарищи — кого вы тут пригрели! Шпиона! Шпиона, работавшего на страну, где к власти пришли нацисты! Фашисты! Пришли те, кто помог задушить революцию в республиканской Испании! Вот так товарищи! В зале повисла гробовая тишина. Клюфту показалось, что он слышит, как у его коллег бьются сердца. Страх — неведомой пеленой опустился на помещение. Павел сам испугался, так, как не пугался не разу в жизни! Ему стало холодно от этого парализующего страха, затем бросило в жар! «Самойлова шпион! Германский шпион! Вот это да! А если это правда? Если с ней работали еще, какие-то помощники и они среди его коллег? Если они сейчас сидят в зале? Этот майор говорит о группе! Самойлова называет фамилии!»

Майор стоял довольный. Он ухмылялся и видел, что своей речью, всех этих людей, превратил — в забитых и робких существ, которые даже боялись дышать. Он стоял — как палач, возле плахи, с которой только, что, покатилась — отрубленная им голова. Нквдэшник продолжил:

— И я пришел к вам сюда сказать товарищи — что бы вы были более бдительными!

Более тщательно смотрели по сторонам. Слушали! И отсеивали все лишнее. И главное — чуть есть, какие-то сомнения относительно человека — сообщали нам. Мы то уж быстро примемся и выясним — враг он или нет! Тяжелые времена надвигаются товарищи! Империалисты всего мира — спят и видят, как задушить наше советское государство. Не удается извне — потому, как наша народная, рабоче-крестьянская, красная армия, непобедима! Эти капиталистические мракобесы пробуют задушить наше государство изнутри! Организуют саботажников! Организуют диверсантов и вредителей! Вся эта нечисть, пытается разладить наш быт, нашу промышленность, да и просто озлобить народ! Товарищи — сообщайте нам. Сам нарком внутренних дел, товарищ Ежов, поставил задачу — в ближайший год переломить хребет этой гидре троцкистско-бухаринской! И мы выполним задачу товарища Ежова — верного соратника и ученика великого Сталина! Майор вздернул руку верх. Пончикова ждала этого сигнала. Она соскочила и заорала, как раненный носорог:

— Слава Товарищу Сталину! Слава товарищу Ежову! Слава родной партии большевиков! В зале после клича комсорга, испуганно подскакивали с мест. Митрофанов взвизгнул, вторя Пончиковой:

— Смерть врагам народа! Но его лозунг никто не подхватил. Испуганные люди лишь кричали — «ура» и оббивали ладошки в овации. Клюфт старался не отличаться. Он тоже аплодировал, что есть силы. Как показалось Павлу — на него косился нквдэшник. Когда овация смолкла, Поничкова махнула рукой. Майор сел первый и снизу вверх посмотрел на стоящего рядом Абрикосова. Старик, отвел глаза и кряхтя, опустился на стул. Нквдэшник, шепнул Ивану Сергеевичу и тот, кивнул головой. Вера Сергеевна покосилась на гостя и громко крикнула:

— А теперь товарищи, будем заслушивать тех, кто сам захотел выступить! Клюфт с облегчением выдохнул. «Сейчас выйдет пару болтунов и все закончится. Только бы, скорее. Только бы — уйти с этого странного и страшного собрания!» — подумал Павел.

— Слово предоставляется корреспонденту отдела новостей товарищу Митрофанову! Прошу! — неожиданно рявкнула Вера Сергеевна.

Павел замер. «Димка! Неужели он сам напросился говорить тут? Неужели? Он — сам не раз, смеющийся над Пончиковой, вот так ей пытается угодить? Нет! Не может быть!» — вихрем крутились в голове мысли у Павла. Митрофанов влетел на трибуну, как поплавок от удочки — вынырнул с глубины, на гладь реки. Он вскинул голову, гордо подняв подбородок и глядя в потолок — словно читая заклинание, громко заговорил. Его голос звучал звонко. Димка, даже внешне изменился. Он преобразился из «подростка-переростка», с рыжей от веснушек физиономии, в эдакого «залихватского парня». Клюфт опустил голову вниз, чтобы никто не увидел на его лице улыбки. Павла разбирал смех. Но это был смех на грани плача. Безумие происходящего перепутало эмоции. Павлу казалось — что все это какой-то спектакль, поставленный по пьесе — сумасшедшего драматурга!

— Друзья мои! Скажите мне! А имеем ли мы право — называться советскими журналистами? Имеем ли мы право, смотреть нашему рабоче-крестьянскому читателю в глаза?! Да! Имеем или нет?! — напрягал свои голосовые связки Димка. Он, то и дело, поднимал руку и вытягивал ее, словно указывая путь:

— Одна ошибка нерадивого журналиста может стоить огромному количеству народа — огромной беды! Да! Ошибся я! Ошибся еще кто-то и все! Наш народ может нам не поверить и не простить! И когда среди нас, работает враг, и мы не можем его раскусить — это тоже преступление! Да! Преступление перед комсомолом! Перед нашими старшими товарищами из партии, перед всем советским народом! И мне стыдно! Да стыдно! Что я, как и все мои товарищи, работавшие и общавшиеся с этой буржуазной гадиной — Самойловой, не смогли узнать в ней врага! И я, как советский человек, как комсомолец, готов понести ответственность! Готов сказать — я тоже виноват! И я хочу просить наши родные органы — сотрудников НКВД, как можно суровее покарать эту предательницу и шпионку! Требовать самой суровой, самой беспощадной кары для нее! И я надеюсь, что меня поддержат все мои товарищи и коллеги! — Митрофанов хлопнул ладошкой по краю трибуны.