Ладислав Фукс - Мыши Наталии Моосгабр Страница 17

– Этот цветок, – кивнула она на полосатую грудь мальчика и на клумбу белых цветов, – ты взял здесь.

– Здесь, – кивнул мальчик и выпятил грудь, – это разрешается.

– Но в школе ты не слушаешься, озорничаешь, – сказала госпожа Моосгабр.

– Нет, не озорничаю, – возразил мальчик.

– Ничего не учишь, – сказала госпожа Моосгабр.

– Учу, – возразил мальчик.

– Ну тогда скажи, что ты учишь, – тряхнула головой госпожа Моосгабр, и перья на ее шляпе очень долго трепетали, – скажи, что ты учишь.

– Сейчас мы учили о председателе Раппельшлунде, – сказал мальчик, – недавно были у него именины.

– Так скажи, что ты знаешь, – кивнула госпожа Моосгабр, они прошли фонтан и свернули на дорогу к кладбищу.

– Альбин Раппельшлунд поступил в кожевню, – начал мальчик, – потом в военную школу, а потом учился на официанта. Научился аж по десять тарелок носить на руках. В двадцать лет поступил на службу к вдовствующей княгине правительнице Августе, стал камердинером, потом полковником… я вон там живу, – указал мальчик на другую дорогу.

– В конце парка, – кивнула госпожа Моосгабр, – у кладбища. Ну пошли. А потом что…

– Потом он стал министром, – продолжал мальчик, – навел порядок и пять раз летал на Луну. Когда возвращался назад, кровь у него ни разу не становилась тяжелой, как железо. Он основал музей и звездодром и обнаружил предателей, что хотели свергнуть вдовствующую княгиню правительницу. Но говорят, – мальчик чуть запнулся, но затем все-таки продолжал, – говорят, что уже тогда княгиню заточили и она не правила. Она, может, уже тогда была мертвая. Но она… – Мальчик снова запнулся и заулыбался. – Вы медицинская сестра или из полиции? – поднял он глаза.

– Я не медицинская сестра и не из полиции, – покачала головой госпожа Моосгабр, и затрепетали перья у нее на шляпе, и загремел на шее бамбук. – Ну а что было дальше? Ты не досказал. Этому, наверное, вас в школе не учат.

– Не учат, – кивнул мальчик, – этого нельзя говорить.

– А чего нельзя говорить? – спросила госпожа Моосгабр.

– Что вдовствующая княгиня, может, жива, – засмеялся мальчик, – но никто не знает, где она. Где-то среди людей. Если бы о ней кто-то знал и не сказал, Раппельшлунд застрелил бы его. Велел бы его пытать, пока он не сказал бы, где княгиня, и перестрелял бы всю семью. А может, он и сам о ней знает. А может, держит ее в заточении в княжеском дворце в городе.

Они приближались к стене, которая отделяла кладбище от парка, к стене, к тому небольшому пространству, где уже издали виднелись густые кусты и высокие деревья. У стены возле решетчатых кладбищенских ворот был большой платан и горела лампа, а возле платана и лампы стояло низкое строение. Это было жилище и лавка Клотильды Айхенкранц.

– Я почти дома, – сказал мальчик.

– Ты почти дома, – кивнула госпожа Моосгабр, – а есть ли у тебя сестры и братья?

– Что вы! – покачал головой мальчик и выпятил грудь. – Что вы! Я один.

– А папа? – спросила госпожа Моосгабр.

– Он умер и похоронен здесь, на Центральном кладбище.

– А мама? – спросила госпожа Моосгабр.

– Ну что вы! – покачал головой мальчик. – Она еще жива. Вон та лавка принадлежит ей.

– И она продает свечи, ленты, цветы, негасимые лампады, так ведь? – кивнула головой госпожа Моосгабр, и перья на ее шляпе затрепетали. – И еще шляпы, перчатки, зонтики. Ты ей в лавке помогаешь? – И мальчик поднял глаза и снова выпятил грудь с белым цветком. – Ну так я тебе вот что скажу, – кивнула госпожа Моосгабр, и затрепетали перья на шляпе, и загремели бусы на шее, – я расскажу тебе стишок, который вспомнила. Который знаю еще со школы. Чтобы ты лучше учился, не прогуливал уроки и не шлялся. – И госпожа Моосгабр прочла стишок: – «Старушка слепая из церкви бредет, клюкою дорожку никак не найдет. Клюкою дорожку торить нелегко, упала старушка – не подымет никто». Ну а теперь беги, – сказала госпожа Моосгабр, когда они подошли к тому месту, где росли густые кусты и деревья и откуда было рукой подать до кладбищенской стены, жилища и лавки госпожи Айхенкранц, – ступай, я хочу видеть, что ты и вправду идешь домой. И не озорничай, – добавила она, – не таскай вещи, не стреляй и не пей, не мучай маму, знаешь ведь, куда угодить можешь. В спецшколу, в исправительный дом и Бог весть еще куда. И знаешь, кем ты можешь стать, если будешь озорничать, – чернорабочим, поденщиком. Я постою немного и посмотрю, как ты войдешь в дверь.

Мальчик в последний раз поглядел на госпожу Моосгабр, на ее белое лицо, серьги, шляпу, бусы, на ее руки в белых перчатках, удивленно и растерянно улыбнулся и пошел к двери строения. Он оглянулся еще три раза. Госпожа Моосгабр стояла у кустов под деревом и смотрела ему вслед. Смотрела и на дверь строения, на зашторенное окно, на вывеску над ним и на цветную жестяную табличку с нарисованной бутылкой. Мальчик дошел, взялся за дверь, и, прежде чем госпожа Моосгабр успела глазом моргнуть, бело-голубая полосатая майка исчезла из виду. Госпожа Моосгабр еще минутку постояла у кустов под деревом, глядя на дверь, на строение, на зашторенное окно и на вывеску над ним… потом внезапно отпрянула за куст.

Дверь строения распахнулась, и в ней появилась госпожа Айхенкранц.

– Госпожа Моосгабр, госпожа Моосгабр… – услышала госпожа Моосгабр за кустом и увидела, как госпожа Айхенкранц бросилась в парк. – Госпожа Моосгабр, это вы?! – кричала госпожа Айхенкранц. – Госпожа Моосгабр, если это вы, то постойте! Госпожа Моосгабр, постойте!

Но в парке было уже темно, газовые лампы не могли просветить густые кусты под деревьями и обнаружить стоявшую там женщину, и потому госпожа Айхенкранц, не увидев никого, вошла в дом.

Когда она закрыла за собой дверь, госпожа Моосгабр за кустом ощупала шляпу, серьги и бусы, и тут вдруг у нее слегка заболела нога.

VII

Она возвращалась парком, но коротким путем – у нее слегка болела нога. Она вышла из парка и на тротуаре под лампой увидела полицейского в черной каске с серебряной окантовкой и бахромой на плечах. Заложив руки за спину, он смотрел в небо, где в эту минуту исчезали красные и зеленые огни звездолета. Когда звездолет исчез, полицейский опустил голову и медленно направился к госпоже Моосгабр. Госпожа Моосгабр быстро перешла улицу и на другом тротуаре замедлила шаг – у нее слегка болела нога. Она перешла перекресток у торгового дома «Подсолнечник», на котором светили неоны, посмотрела на ближайшие киоски, у которых люди ели и пили, и ей вдруг показалось, что за ней кто-то следует. То же ощущение было у нее, когда она с перекрестка окинула взглядом большой проспект, где была редакция «Расцвета», а вдали – площадь Альбина Раппельшлунда с его украшенной лентами статуей. Но она оглянулась, только когда входила в первую из трех убогих улочек близ своего дома – позади нее никого не было. Лишь чуть поодаль шли два подростка и пялились на нее так же, как и все остальные. Наконец она пришла домой.

Госпожа Моосгабр прежде всего зажгла в кухне свет, потом сняла шляпу, перчатки, бусы и подвески и все убрала куда-то в угол. На столе лежали помада, крем, пудра и карандаш привратницы – это она тоже убрала куда-то в угол. Нога у нее продолжала болеть, и она посмотрела, не погасла ли еще печь. «Сделаю себе уксусную ванну, – решила она, – и на ночь забинтую ногу». Она налила воды в умывальник, вымыла рот, щеки, брови, вытерлась и надела ночную рубаху. Потом расчесала старые седые волосы и, вынув из буфета бечевки, подвязала концы прядей. Из комнаты принесла простыню, одеяло и подушку и все положила на диван. Поставила на плиту кастрюлю воды, а из кладовки достала уксус. Потом собралась было еще просмотреть мышеловки под диваном, буфетом и за печью, а также в коридоре и комнате, и, если мышь попалась, принести из кладовки новые куски сала, когда вдруг начали бить часы у печи и в наружную дверь кто-то постучал. «Привратница, – сказала она себе, – думает, что я пришла из „Рица“ и хочет спросить, как там было. Ну и удивится же она, когда узнает, что я была не там, а в парке». Она вышла из кухни в коридор в ночной рубахе, с подвязанными волосами, и со вздохом открыла дверь. Но это была не привратница. Это были двое неизвестных мужчин.

– Госпожа Наталия Моосгабр, – сказал один из них.

– Полиция, – сказал другой и показал документ.

Госпожа Моосгабр вытаращила глаза и невольно попятилась.

– Не знала я, – сказала она, когда они вошли в кухню, – что вы придете, я уже в ночном. Вы, должно быть, пришли из-за мальчика Фабера, но господа полицейские здесь уже были. Упал он еще до семи, вон те часы как раз били, вчера похоронили его.

Полицейские сели на стулья у стола и стали разглядывать кухню. Стали и на нее, на госпожу Моосгабр, смотреть. На ее ночную рубаху и на старые седые расчесанные волосы, подвязанные бечевками, и заулыбались.

– Мы пришли не из-за мальчика Фабера, – сказал один полицейский.