Юрий Буйда - Домзак Страница 17

- Татищевы приехали, - прошептал кто-то за спиной. - Всем семейством...

Байрон прошел через толпу - люди торопливо расступались перед ним - и взял дядю Ваню под руку.

- На пять минут, - шепнул он его жене. - Пойдем-ка.

В кухне никого не было, но горел свет и стол был накрыт - закуски, откупоренные бутылки, граненые рюмки. Байрон достал из подвесного шкафчика два высоких стакана, налил оба доверху, кивком пригласил дядю Ваню присоединяться. Выпили не чокаясь.

- Закусывай, - сказал Байрон. - Тут буженина... вот рыба...

- Сыт я, Байрон. Ты мне еще одну налей - и я пойду. - Он хихикнул. - Со вчерашнего похмелье, понимаешь? Майя не заругается?

Байрон наполнил его стакан.

- Не заругается. Что в городе-то говорят?

Дядя Ваня медленно выпил, схватил бутерброд, понюхал и положил на скатерть.

- Говорят разное, но чаще всего Татищевых вспоминают. Другие бандиты не в счет, а этим дед дорогу перешел - так уж перешел.

- Это с ликеро-водочным заводом?

- Конечно, а как же: такие деньжищи! Да вдобавок своих людей к ним подсадил... Оливию, скажем... Я в этом не разбираюсь, но, похоже, это и стало последней каплей. - Он с улыбкой посмотрел на бутылки с водкой. - Нет, пока - хватит. Не то наберусь, как зюзя. Ты бы зашел как-нибудь в гости к нам... Или дела в Москве? Если дела, то, конечно... а то зашел бы...

- Зайду. А ты иди к своей благоверной - заждалась. Еще встретимся.

Дядя Ваня, кивая и улыбаясь, задом вышел из кухни, напоследок перекрестив племянника.

Байрон досадливо сморщился. "Не станет паясничать, - вспомнил он слова матери. - Юродивым совсем стал. А быстро с дедом в больнице разобрались. Утром забрали - вечером вернули. А чего там? Осмотр тела, разрез по Шору, голову пришить - выноси готовенького. Послезавтра похороны. Неужто здесь и поминки устроят? Вся улица котлетами провоняет...".

После душа он выпил холодного зеленого чая - одной заварки - и поднялся в свою комнату. Приоткрыл дверь на галерею, впустив вместе со свежим воздухом шум разошедшегося дождя, включил ночник и лег под одеяло, закинув руки за голову. Щиплющий пот разъедал тело, сердце колотилось. Стоило закрыть глаза, как дала о себе знать натруженная ходьбой культя. Он попытался сосредоточиться на мыслях о Диане, но перед глазами встали два черных обелиска на кладбище, всплыло мятое лицо хихикающего дяди Вани, вспомнился твердый, как голая кость, дедов лоб, запах дешевой парфюмерии, источаемый мертвым телом, тьма, рассеиваемая огоньками свечей, люди, торопливо целующие нательные крестики, прежде чем сунуть их в рот, рослые солдаты в зимних шапках, чайники со спиртом на столе, прислоненном к монастырской стене, свет прожектора, обжигающая голые ступни земля, надвигающийся светлым проемом кирпичный сарай, освещенный внутри низко висящими керосиновыми лампами, винтовки, запах жженого пороха, исклеванная пулями стена, лязганье затворов, какой-то странный слитный шум, стена рушится, разваливаясь на куски, и он падает лицом вперед, больно ударяясь лбом о какой-то выступ...

Байрон сел, с трудом расцепил склещившиеся челюсти и только после этого перевел дыхание. Открыл глаза. Передернулся всем телом: холодно.

В стенном шкафу он нашел темные брюки, два пиджака, стопку рубашек и свитеров. Обрадовался: было во что одеться потеплее.

Откупорил бутылку рома, плеснул на донышко стакана, выпил. Закурив, взялся за шкатулку, которая хранилась в сейфе. Сорвал сургучную печать. Вся шкатулка была доверху набита плотными конвертами, надписанными четким почерком старика Тавлинского: "Б.Г.Тавлинскому", "Д.А.Т-Черняевой", "Н.Ф.Ступицыной", "М.М.Тавлинской", "И.А.Тавлинскому", "О.И.Тавлинской". Никто не забыт. И на каждом конверте в углу пометка - "лично".

Самым толстым оказался конверт, адресованный Байрону. Он спрятал его в тумбочку. Остальные сложил стопкой на узком столе, придвинутом к противоположной стене.

В шкатулке остались лишь дедовы награды - каждый орден, каждая медаль обернуты синей бумагой - да завернутая в холстинку иконка - Богоматерь с младенцем, у которого на правой руке были судорожно искривлены пальцы. На крестное знамение это мало похоже. Кривые пальчики. Живописца нельзя было отнести к разряду мастеров своего дела. Какой-нибудь крепостной богомаз, может быть, инвалид, пригретый богомольной барыней за искорку таланта. Взгляд Богородицы жив и выразителен. Только вот нос толстоват, вопреки византийскому канону, да губы слишком натурально сложены в улыбку. Может, с барыни и писал. Или с ее дочери. Скорее портрет, парсуна, чем икона. А вот у малыша лицо странноватое: детский лобик, младенческий подбородок, щечки в ямочках - и вдруг эти набрякшие старческие подглазья, глаза выкачены и взгляд - болезненно-строг и как будто слегка растерян. Байрон перевернул иконку - на обороте - только дата: 1799 году по РХ.

Дверь в комнату Дианы была заперта. Байрон снова постучал. Подождал, вертя в руках конверт со странной надписью "Д.А.Т-Черняевой" (откуда взялась эта Т и что бы это значило?), поднял руку, но в третий раз стучать не потребовалось: Диана в банном халате и с феном в руках стояла на пороге, вопросительно глядя на нежданного - он это почувствовал - гостя.

- Указом от 1718 года Петр Великий запретил писать, запершись в комнате, - попытался пошутить он. - Это тебе. От деда.

- Я принимала душ. Проходи. - Она посторонилась. - Э, да ты, кажется, почти трезв!

Хмыкнув, он огляделся. Комната была прямоугольной, перегороженной книжными стеллажами, за которыми можно было разглядеть тахту и включенный ночник. В передней же части помещения главное место занимал компьютер с включенным монитором, офисное кресло с подголовником. Обе стены заняты книжными шкафами, один из которых - с откинутой панелью - играл роль секретера.

Диана вытащила из-под секретера табурет. Конверт, встряхнув, бросила на клавиатуру компьютера.

Байрон сел, упершись руками в колени.

Диана взялась за расческу.

- В детстве ты была рыжей и косоглазой, как жена Пушкина, - сказал он. - Une madonne louche et rousse.

- Помню, как меня таскали к окулисту. - Она бережно провела расческой по каштановым волосам. - Все образовалось к лучшему. Как и с ногой. Хотя и пришлось претерпеть немало, зато сейчас я даже не хромаю. Кажется.

- Ничуть!

- Врачи посоветовали мне побольше ходить пешком... Как ты думаешь, что в этом конверте?

- Не знаю. Может, ключ от квартиры. Банковская карточка. Документы на квартиру где-нибудь в районе Чистых Прудов - поближе к месту учебы. Или просто напутствие... Бог весть! Он всем оставил по письму, а меня определил в письмоноши. Только я не понял, что означает буква Т перед твоей фамилией. Секрет?

- Получая паспорт, я взяла фамилию Тавлинская-Черняева... - Она принялась расчесывать кончики волос. - Ты не знал? Дед был очень тронут...

- Могу вообразить... - промямлил Байрон. - А остальные? Ну мать...

- Моя родная мать, как и отец, сгинули, словно и не было их, так что их мнения просто не существует в природе. Остальные приняли как должное... кроме Оливии... - Отшвырнув расческу, она остановилась перед ним, уперев руки в бока. - Ты ведь не затем пришел, чтобы разгадать тайну буквы Т. Тебя что-то терзает, и я догадываюсь - что. Ты, видимо, считаешь, что виноват перед людьми и Богом в соблазнении неопытной юницы. Помолчи! Юница сама этого хотела, как мартовская кошка...

- И заблаговременно набила карманы презервативами...

- Помолчи, пожалуйста! - Она топнула ногой. - И поверь: для меня это было испытанием похлеще всех тех, что выпадали мне в жизни. А мне перепадало... Тебя бы в шкуру девочки-хромоножки хотя бы на денек-другой ты б взвыл, милый, - а я терпела. - Она вдруг решительно села к нему на колени. - Ты для меня много сделал, Байрон. Словами не передать. Очень много. Чтобы я не ощущала свою ущербность и все такое. - Она поцеловала его в висок. - Ты называл меня принцессой, дарил необыкновенные игрушки, читал книги... Нила требовала, чтобы я молилась на ночь, и я молилась: Господи, сделай так, чтобы Байрон поскорее приехал в Шатов! Чтобы взял меня на колени, прижал к себе, назвал принцессой... Поэтому то, что случилось между нами, не могло не случиться. Я и мысли не допускала, что женщиной меня сделает кто-нибудь, кроме тебя. Там, в машине, мне было неудобно, больно... а потом хорошо... - Она взяла его пахучей рукой за подбородок, посмотрела в глаза. - Ты - мой?

Он кивнул не раздумывая, потому что он, конечно же, лгал. У него не было никого, его не было ни у кого.

Неожиданно оттолкнув его, она спрыгнула на пол и снова уперла руки в бока.

- Тогда не смей спать с этой стервой Оливией!

- А с чего ты взяла...

- Я же не утверждаю, что ты с нею спал! - остановила она его. - Для меня ты - чуть ли не вся моя жизнь, и мне даже кажется, что я готова провести с тобой все оставленные тебе дни... сколько?

- Двести или триста, - ответил он. - Ты не выдержишь и недели. Я не шучу. Первым делом они хотят оттяпать мне ногу до колена. Дальше - больше, как подсказывает мне профессиональный инстинкт. Не думай об этом. И вообще постарайся перевести наши отношения в Past Perfect. В Plusquamperfekt. Это та же игра, только всерьез - вот и все. Что-то вроде дивертисмента со сменяющимися танцорами. На смену отплясавшим тотчас выскакивают другие, и никто в зале уже не вспоминает о предшественниках...