Андрес Неуман - Барилоче Страница 17

Взгляд горы вертикален. Расплывчатые тени. В озере что-то бурлит и нарушает рисунок воды, что-то энергичное и глубинное. Все контуры двигаются, не закрепляясь на занавесе горизонта, то появляются, то снова исчезают. Нет ни птиц, ни мороси, небо сейчас пустое, только немного покрасневшее, или даже лиловое, из-за отдельных облаков, которые распадаются в тишине.

Было ровно четыре утра, когда Деметрио, одетый в чужую спецовку, возник в темноте, как бледная головешка. От неприятных испарений Рио-де-ла-Платы его губы задеревенели, он выпустил ими компактную каплю слюны в направлении канализационной решетки и проследил, как прозрачная субстанция разделилась между двумя-тремя прутьями, прежде чем упасть в темноту; удовлетворившись, он почти автоматически подобрал зубами лишнюю влагу с губы. Негр что-то ему сказал. Он не ответил, сосредоточенный на прутьях решетки, на не до конца натянутых перчатках, погруженный в себя. Негр начал терять терпение и растолковал ему, какую взбучку им устроит компания, какую он получит лично от Негра и чем их одарит судьба вслед за этим. Казалось, глухота Деметрио от этого только усугубилась, он напоминал эскимоса, поднявшего от удивления плечи и забывшего их опустить. Голос впадины уходил по проспекту Независимости в сторону Девятого июля, не задерживаясь на параллельных улочках их будущего маршрута. Одетая в перчатку рука Негра хлопнула Деметрио по плечу, не то чтобы грубо, но с явным намеком на менее дружелюбное обращение в перспективе. Деметрио со вздохом вышел из столбняка, подтянул перчатки и наклонился, чтобы взять за узлы два пакета и без промаха бросить их Негру, тут же наклониться снова, снова отправить пакеты в полет, точно в руки напарнику, который составлял их в отсек грузовика, пока Деметрио брался за следующие.

Утро симметрично распределилось по часам. Дефенса ждала их в своем неизменном обличье и без кошек; на улице Боливара, а затем на Перу работа оказалась совсем легкой и без сюрпризов; улица Пьедрас, наоборот, с безлюдным гостеприимством щедро предложила им свои отбросы; на углу Пьедрас и Умберто I они заметили какую-то личность, но не женского пола; на спуске проспекта Сан-Хуан, повернувшись лицом к ветру, Негр увидел, наконец, первую дрожащую от холода студентку; на Пасео Колон и при новом подъеме по проспекту Независимости встречалось гораздо больше такси, автобусы наполовину заполнились заспанными пассажирами; по направлению к центру на Бельграно Негру уже с лихвой хватало на что поглазеть, но на этот раз он не встречал ни поддержки Деметрио, ни его улыбки.

В этот час город уже пытался от них избавиться. Фосфоресцирующие чужаки, они собирали последние пакеты с чувством смутной неловкости, которую никогда не обсуждали. Последняя смена самая паршивая, обычно жаловался Негр, Деметрио так не считал, но кивал, соглашаясь. Большое количество пакетов оказалось с дырами. Собаки и кошки, похоже, в эту ночь вступили в сговор, намереваясь добраться до самых потрохов всей округи, ее интимных тайн, спрятанных в траурные мешки, завязанные узлом, хотя бы только для того, чтобы их содержимое увидела единственная интересующаяся этим пара. Или, по крайней мере, он, Деметрио, засмотревшийся теперь на детские подгузники, сиявшие среди гнилья, странно белоснежные под черной кожей целлофана, чистые и юные среди всего протухшего, ненужного, сломанного, отброшенного, забракованного, что наполняло пакеты до краев, на эти светлые и деликатные подгузники, которые всего лишь скрывали свое истинное содержимое.

В баре на улице Боливара они взяли гренки и кофе с молоком. Говорили мало и с долгими паузами. Официант спросил Негра, как у них дела, и Негр ответил, хорошо, скрипим потихоньку. Вижу, как и все. Да, жизнь непростая штука. Но надо крутиться, верно? Конечно, надо крутиться, что поделаешь. Да-да. Деметрио не понравилось, что молоко холодное, он немного скривился, но ничего не сказал. В баре сидели еще два посетителя. Один толстый и расплывшийся, второй, полусонный, похожий на печального или виноватого священника.

Это или пересмешник, или жаворонок. Или шевелящийся клочок дыма. Облако еще не закончено, небо пока не сомкнулось, оно путается, расползается… Летящая птица. Нет, тень. А это отражение на поверхности озера? Не хватает деталей. Есть еще темные? Может быть, где-то на дне… Он видит, что небо вспыхнуло пурпуром, и несмотря на это… Здесь ничего не сделаешь, не получается.

Он, мой отец, вставал в два часа ночи. Возвращался в полдень, ел, немного сидел с матерью, читал газету и ранехонько ложился, потому что в три начинали выпечку хлеба, а это дело ждать не может. Мне он сказал, чтобы я оставался дома и помогал матери, что он один сможет нас обеспечить, а если нет, тогда посмотрим, что в доме нужно многое починить, и что для этого я и нужен, уже взрослый парень, да и матери, бедняге, такой одинокой, будет компания. Она годами повторяла, что всему виной холод, вечно твердила одно и то же, как будто уверенность в точной причине как-то ее утешала. Выходить из дому так рано, да еще зимой, повторяла она. Но я-то знаю, что кашель отца мы слышали уже давно.

Склон горы по другую сторону. Какой-нибудь фрагмент дня, наверху, далеко. Где же блики, которых не хватает на озере?

Я знаю, он делал все, что мог. Вот чего я никак не могу понять, так это какого дьявола я, бездельник, баба, сидел дома и красил в зеленый цвет какую-нибудь дверь или готовил вместе с мамочкой завтрак. Чего ждал? Нет чтобы выйти и сказать ему, нет, это вы останетесь дома, отец, а работать пойду я, потому что я здесь самый сильный, а вы отдыхайте, или хотя бы подменить его под утро, не знаю, сделать хоть что-нибудь, хоть что-нибудь. Вместо этого я тайком набивал комнату сигаретами и пазлами.

Небо вспыхивает пурпуром?

Мы повесили в гостиной занавески, отец принес подержанное кресло-кровать с твердыми, прямоугольными подушками светло-горчичного цвета. Я приделал к нему недостающую ножку.

Внизу тоже не хватает деталей: вода струится только обрывками. А та сосновая роща, которая должна быть именно на склоне, никак не выходит.

Старое, но удобное кресло, вполне приличное. Оно не скрипело, когда с него вставали. Я его починил.

Сумерки оборвались на половине. Лучше не становится.

На этом кресле, именно на нем, он лежал с тех пор, как началась пневмония.

Он перепробовал все детали. Ни одна не вписывается в гору, не сливается с водой, не годится ни для облаков, ни для снега.

Душ ливнем бил по плечам. Было больно, как будто его избивают, он стоял неподвижно, беспомощный под наркотическим действием сна. Пар облизывал кафельные плитки. Деметрио провел по всему телу сильно намыленными руками, налил на голову шампунь, предоставив воде самостоятельно промыть ему мозги. Он смотрел, как пена бежит по дну ванны, оставляя на лодыжках белый след, и представил себе, что это закручиваются завитками седые волоски, которые у него появятся или уже появились, на своем пути к водосточным трубам. Выключив кран, он поискал чистое полотенце. Лениво вытерся. Кожа стала шершавой, или это со временем в нее набились мелкие ворсинки полотенечной ткани. Дойдя до бедер, он остановился. Оглядел дряблый бледно-розовый член, похожий на несуразного спящего зародыша. Слегка сдавил одной рукой яйца, другой обнажил головку. Полотенце упало на пол. Сев на край ванны, он собрался мастурбировать и нащупал ступней полотенце. Ему показалось, что звонит телефон, но он не обращал внимания, пульс стал учащаться, он закрыл глаза и продолжил, в гостиной отчетливо звонил телефон. Он прервался. Но подходить не стал. Вскоре звонок смолк. Он представил себя со стороны: придерживающим мошонку, унылым, по-прежнему немного заспанным, в ожидании, что телефон зазвонит опять.

Алло? Деметрио, это я. Привет. Привет, почему ты не подходил? Спал. До сих пор? знаешь сколько времени? Да, знаю, Вероника, скажи, что ты хочешь. Поговорить с тобой, дурачок, чего же еще. Ну, прекрасно, вот он я, говори. То есть как «говори»? ты разве не знаешь, что сегодня воскресенье и играет «Бока»? Ах, да, Негр в пятницу сказал, что мы играем, может, схожу посмотрю… Веро? Ты здесь? Да, здесь, чертов ублюдок, ты ублюдок и я тебя ненавижу, слышишь? Да, конечно, как я могу тебя не слышать, если ты орешь, как сумасшедшая. Ты думаешь, что можешь издеваться надо мной всю жизнь, и я буду вечно терпеть? Слушай, Веро, успокойся, разбудила меня, теперь оскорбляешь, охолони немного, ладно? Ты сильно ошибаешься, если так думаешь, очень сильно! Меня затрахали твои претензии, Вероника. Ты сволочь! У тебя истерика. Послушай, Деметрио, мало того, что я должна звонить тебе, потому что ты не звонишь, чтобы не тратиться, мало того, что я могу звонить, только когда Негр ушел на стадион или на другую работу, мало всего этого, так я еще должна навязываться и напоминать тебе о наших встречах, но знаешь что? так дальше не пойдет, потому что я не намерена терпеть, слышишь? я больше не стану этого терпеть. Послушай, Веро, у меня есть и другие дела, кроме свиданий с тобой, иногда мне кажется, что помимо детей ты думаешь только о том, как бы обмануть своего мужа. Да как ты смеешь, Деметрио Рота, как ты смеешь! Ладно, не злись, детка, прости, послушай, ладно, давай сделаем так, я сейчас оденусь, позавтракаю и приду, договорились: Нет, не договорились, я сыта по горло, так дальше не пойдет, понял? не пойдет. Отлично, подружка, тогда объясни мне, как пойдет, будь добра. А это очень просто, дорогой, единственное, чего я хочу, так это развестись, навсегда, взять чемоданы, забрать вещи и переехать к тебе. Ну, приехали, опять ты за свое! а дети что? Об этом мы уже говорили, Деметрио, они останутся с бабушкой, она для этого и есть, не видишь, как она жаждет вырастить их на свой манер и всегда мне перечит, вот и отлично, пожалуйста, пусть переезжает в дом своего любимого сыночка и выращивает их, мы можем с ней меняться через неделю, у меня скоплены кое-какие деньги, ведь в твоем доме найдется место для двух детишек? разве нет? разве ты не понимаешь, Деметрио, что так даже лучше! конечно же лучше, когда я с детьми в твоем доме, а в выходные с ними отец и бабушка, пусть на неделе будут со мной, я их вожу в школу, они привыкли, тебя это не затруднит, Деметрио, я тебя люблю, ты не понимаешь, чего мне стоит и дальше жить в этом доме, зная, что ты там один в своем! Деметрио, что ты молчишь? Э-э… послушай, Вероника… я не так уверен, деньги у тебя когда-нибудь кончатся, не знаю, а детям нужно… Детей будет содержать их отец, так же, как сейчас, бестолковый, кроме того, я прекрасно знаю, что им нужно, за меня не волнуйся, и, когда мы будем вместе, ты можешь подыскать другую работу, тебе не кажется, ты ведь на своей не слишком убиваешься. Ты поосторожнее, ладно? не диктуй мне, сколько я должен работать. Но, любимый, я это говорю потому, что случай у нас непростой, сам подумай! Да, Веро, я уже много раз думал и говорю тебе, ты не можешь здесь жить, я уже говорил. Но почему, господи, почему? Потому что нет, Вероника. Очень хорошо! очень хорошо, договорились, как тебе угодно, но знаешь что? если ты через столько времени не хочешь жить вместе, я тебя бросаю. Ах вот как? Да, окончательно. Правда? Да, сеньор, правда! Ай, лад… Что «ай», что «ай», я говорю серьезно, мы больше не увидимся, я сыта по горло обещаниями! Ты хочешь сказать, что предпочитаешь все порвать, вместо того чтобы иногда встречаться, как сейчас? Именно. То есть вот так: либо черное, либо белое? Нет, Деметрио, просто ты никогда меня не поймешь, о боже, в каком одиночестве ты меня оставляешь… Одинокой ты остаешься, потому что сама захотела, Веро, почему бы тебе не успокоиться немного и не подумать хорошенько. Потому что я уже достаточно думала, если я не могу жить, как хочу, то предпочитаю не думать, что есть другая жизнь, чао, Деметрио, прощай, в душе ты будешь еще более одиноким, потому что не умеешь никого любить.