Абсентис - Под другим углом. Рассказы о том как все было на самом деле Страница 17

— Вы в этом так уверены? — Парацельс попытался собрать в эту фразу весь сарказм и презрение.

— Конечно. Ведь у вас нет выхода. Вы спрашивали, кто я? Я инквизитор, работающий в Зальцбурге уже много лет. Тринадцать лет назад, в 1528 году, именно я сжег тех восемнадцать ведьм и колдунов. Известное дело было, вы наверняка слышали. Хотя, может, и не слышали — ведь в том году вы сами пытались стать проповедником и странствовали где-то в окрестностях Инсбрука. Итак, объясню вам ситуацию. Ваш покровитель, архиепископ, сейчас в Страсбурге. Встречается там с Кальвином, который через три дня уедет в Женеву. Так что вам он не поможет. Уже послезавтра вы имеете возможность разделить костер с двумя протестантскими еретиками.

— И за что же вы собираетесь меня сжечь? — сарказм профессора быстро улетучивался.

— За ересь, конечно. Нам даже не придется вытягивать у вас признание пытками. У нас уже есть два доноса о том, что вы написали книгу «О природе вещей», в которой описали, как предавались греху рукоблудия с тыквой. И с помощью этого мерзкого греха Онана хотели принизить славу Господа нашего, создав искусственного человечка силою Вельзевула. О! — священник подошел к столу. — Да вот же и рукопись этой книги! Мы вас, еретиков, сжигали и куда за меньшие грехи. Но я не любитель ходить вокруг да около, предлагаю вам сделку. Вы отдаете мне эликсир, а архиепископу, когда он вернется в Зальцбург, под видом эликсира даете яд. Постарайтесь дать что-нибудь быстродействующее. Тогда архиепископом стану я, а вы под моим покровительством сможете продолжать спокойно жить и работать. Решайтесь, профессор, другого выхода, как я уже сказал, у вас нет.

Ситуация, действительно, было серьезной. Костры полыхали повсюду, еретиков жгли массово. Католики пытались сдержать распространение протестантства.

— Ну хорошо, — промолвил Парацельс, — так и быть, ваша взяла. Он подошел к полке и взял реторту с красной жидкостью. Налил полный бокал и протянул священнику.

— Но предупреждаю вас, это очень сильное средство. Поначалу вы можете почувствовать себя очень плохо.

— Ну, профессор Парацельс, неужели вы думаете, что я так наивен! — рассмеялся тот беззубым ртом. — Испробуйте вы сначала из этой чаши, я должен быть уверен, что вы не пытаетесь отравить меня.

— Если вы сведущи в алхимии, то могли бы понять, что я не мог налить яд в реторту «пеликан», которая символизирует вечную жизнь. Впрочем, извольте! — Парацельс с презрительным выражением на лице глотнул из бокала и опять протянул его священнику.

— Вот так-то лучше, — сказал тот, осушив бокал до дна. Затем, помолчав с минуту, проговорил: — Ну а раз мы нашли взаимопонимание, то, может, вы все же удовлетворите мое любопытство?

— Что еще вам угодно?

— Ну… — похоже, первый раз за все время визита священник выглядел смущенным. — Я хотел вас спросить… Я все-таки так и не могу понять, зачем вы блудодействовали именно с тыквой…

— Ах, вы не понимаете! — взорвался Парацельс. — А с кем мне было блудить? Всех мало-мальски симпатичных женщин вы сожгли как колдуний! Остались одни карги, на которых и не встанет. Что мне еще оставалось? Как вам — мальчики из церковного хора? Уж лучше тыквы!

Профессор замолчал, тяжело дыша, но неожиданно расслабился и успокоился.

— Знаете, — уже добродушно и мечтательно продолжил Парацельс, — я подбирал две небольшие симпатичные желтые тыковки с такими маленькими хвостиками, как сосочки… Я клал эти тыковки рядышком, они так напоминали мне женские груди… А потом я понял, что женщины вообще не нужны. Что даже детей можно получить без них… Тогда я и написал: «Много споров шло вокруг того, дали ли природа и наука нам в руки средство, с помощью которого можно было бы произвести на свет человека без участия в том женщины. По-моему, это не противоречит законам природы и действительно возможно…». Вы ведь читали эту мою работу «О природе вещей»? Нет? Хотя, конечно же, я ведь ее пока еще не издал. Вы только по разным слухам знаете содержание. Давайте-ка, я вам прочитаю мой рецепт…

Парацельс взял со стола свою книгу и, как во время лекции в университете в свою бытность профессором в Базеле, продекларировал: «Если сперму, заключенную в плотно запечатанную бутыль, поместить в лошадиный навоз приблизительно на 40 дней и надлежащим образом намагнетизировать, она может начать жить и двигаться. По истечении этого времени субстанция приобретает форму и черты человеческого существа, однако будет прозрачной и бестелесной. Если теперь его еще сорок недель искусственно питать arcanum sanguinis hominis и держать все это время в лошадином навозе при неизменной температуре, оно вырастет в человеческое дитя…»

Парацельс прервался и посмотрел на священника. Со святым отцом явно что-то было не в порядке. Лицо его посинело, язык вывалился, из груди вырывались судорожные хрипы. Хватая руками воздух, священник сполз на пол.

— Ну вот, — так же благодушно продолжил Парацельс. — Я же сказал, что вы читали мои работы невнимательно. А я ведь там совершенно ясно написал: «Все яд и все лекарство, разница лишь в дозе». Профессор положил книгу на стол и поставил обратно на полку реторту с Эликсиром Жизни. Затем в поэтическом расположении духа сел спиной к священнику за письменный стол и дописал в рукопись свои знаменитые строчки:

Все дело — в дозе, лишь один пример:

Все, что мы пьем или едим сверх меры, —

Все это ядом может обернуться…

Когда Парацельс обернулся, священник уже даже не хрипел. Он лежал на полу, изо рта у него шла пена, и лишь судорожно трясущиеся пальцы руки свидетельствовали о том, что он пока еще жив. Надо было торопиться, пока этот жалкий шантажист не умер окончательно. Парацельс прекрасно знал, что из мертвых кровь течет только в древних христианских сказаниях о загадочном сотнике Лонгине. Профессор ловко надрезал скальпелем священнику вены и успел наполнить кровью две чаши; потом кровь идти перестала — сердце незадачливого охотника за вечной жизнью остановилось.

Затем профессор поставил чаши на стол и обложил их магнитами, чтобы усилить жизненную силу крови — как раз пора было подкормить Гомункулуса, которого Парацельс уже пятый месяц выращивал в конском навозе на своем огороде.

Истина

Чудо естественно в жизни христианина. Понимаете, в церковной среде даже не принято рассказывать о чудесах. Странны не чудеса, а их отсутствие. Помните фильм «Тот самый Мюнхгаузен»? Барон составляет распорядок дня: объявить войну Англии, слетать на Луну… То есть чудеса включены в его повседневный график; таков, образно говоря, и распорядок дня религиозного человека: я иду в храм на водосвятный молебен, чтобы получить святую воду, которая будет меня исцелять и защищать, — следовательно, на это чудо у меня предусмотрено полчаса… Чудеса совершенно естественно входят в жизнь христианина.

(все слова барона Мюнхгаузена — дословно из книг Распе, Иммермана и Бюргера)

— Представьте себе, господа, весь ужас моего положения! Позади меня — лев, передо мной — крокодил, слева — бурный поток, справа — обрыв, который, как я узнал позже, кишел ядовитыми змеями… — барон Мюнхгаузен выдержал паузу и сделал большой глоток горячего пунша из огромной кружки.

Посетители трактира Рулендера, что в Геттингене на Юденштрассе, заинтересованно слушали рассказ. Этот трактир был любимым местом Мюнхгаузена, здесь никто не начинал сразу смеяться, как только он открывал рот, как, увы, бывало в некоторых других заведениях. Публика здесь подбиралась благодушная, и завсегдатаи искренне любили слушать замысловатые истории барона. Конечно, когда он уходил, некоторые покатывались со смеху, но никто в глаза не оскорблял Мюнхгаузена, не обвинял его во лжи, и никто здесь не называл его «бароном-лжецом». Наоборот, завсегдатаи трактира очень любили эти «вечера барона Мюнхгаузена», как они их называли.

Барон Карл Фридрих Иеронимус фон Мюнхгаузен сидел среди посетителей в парике, во рту рассказчика торчала трубка, перед ним стояла кружка с горячим пуншем. В облаках дыма двигались его руки, как бы рисуя картины, сопровождавшие его увлекательные истории, полные свободной фантазии.

Только один человек за столиком в углу, казалось, был не в восторге от рассказов барона. Это был пастор местного прихода Готхард. Он уже час сидел в трактире в этот субботний вечер, пытаясь понять, почему люди так наслаждаются этими занятными небылицами. Нет ли здесь какой бесовщины? Не пытается ли отец лжи пробраться в этот мир таким способом?

— Начну с обитателей Луны, — перешел к следующей истории Мюнхгаузен. — Они, как известно, не рождаются, а вырастают на деревьях. Это очень красивые деревья, с листьями телесного цвета и с большими стручками, в которых и таится будущее человечество Луны. Когда стручки созревают, их собирают и складывают про запас…