Артур Хейли - Вечерние новости Страница 18

— Да. — И пояснил для Николаев:

— Это сердце Германии, Никки. В то время не самое приятное было место для полетов.

— Ты говорил мне как-то, — продолжал Кроуфорд не без жестокости, — что вашей целью было уничтожить в Швайнфурте шарикоподшипниковый завод, так как люди, отдавшие вам приказ о бомбежке, полагали, что им удастся таким образом остановить военную машину Германии, потому что без подшипников она не сможет функционировать.

Энгус медленно кивнул, уже зная, что будет дальше.

— Так нам говорили.

— И ты знаешь также, что, как выяснилось после войны, это не сработало. Невзирая на этот рейд и на многие другие, которые стоили американцам стольких жизней, Германия никогда не ощущала недостатка в подшипниках. Значит, и стратегия и планы были неверны. Ну, я не хочу сказать, что пресса в те дни могла бы остановить эту страшную растрату жизней. Но сегодня подобные вопросы зададут не после того, как все кончится, а пока это происходит, так что и сами вопросы, и то, что общественность будет обо всем знать, явятся сдерживающей силой и, по всей вероятности, помогут сократить людские потери.

По мере того как сын говорил, лицо старика менялось — воспоминания и боль прорезали в нем глубокие морщины. На глазах у окружающих он словно бы стал меньше, усох, внезапно постарел. И когда он заговорил, голос его срывался:

— Над Швайнфуртом мы потеряли пятьдесят машин “Б—17”. В каждом самолете была команда в десять человек. Значит, мы потеряли пятьсот летчиков за один день. А вообще в ту неделю октября сорок третьего мы потеряли еще восемьдесят восемь “Б—17”, то есть около девятисот человек. — Голос его упал до шепота. — Я участвовал в этих вылетах. Самое страшное было потом, ночью, когда вокруг тебя оказывалось столько пустых кроватей — кроватей тех, кто не вернулся. Проснувшись ночью, я озирался вокруг и, помнится, думал: “Почему я? Почему я вернулся — и в ту неделю, и в последующие, — а столько людей не вернулось?”

Кроуфорд пожалел, что заговорил, пытаясь одержать верх в противостоянии отцу.

— Извини, пап. Я не подумал, что могу вскрыть старые раны.

А отец, словно не слыша его, продолжал:

— Парни-то ведь были хорошие. Столько хороших парней погибло! Столько моих друзей!

Кроуфорд покачал головой:

— Давай прекратим. Я ведь уже извинился.

— Дед, — сказал Никки. Он внимательно слушал разговор. — А когда ты был на войне, ты очень боялся?

— Господи, Никки! Боялся? Да я был в ужасе. Когда вокруг рвались снаряды зениток и в воздухе полно было острых, как бритва, кусков стали, которые могли всего тебя изрезать.., когда строем летели немецкие бомбардировщики, паля из пулеметов и пушек, и казалось, что целятся именно в тебя.., когда ты видел, как рядом с тобой другой “Б—17” камнем падает вниз, иной раз в огне, а иной раз крутясь в штопоре, и ты понимал, что команда не сможет выбраться оттуда и спуститься на парашюте.., и все это происходило на высоте в двадцать семь тысяч футов, и воздух был такой холодный и разреженный, что, если вспотеешь от страха, пот замерзнет, и даже с кислородной маской трудно было дышать… Так что сердце падало в пятки, а иногда казалось, и все кишки тоже.

Энгус помолчал. В комнате царила тишина — все это было совсем непохоже на его обычные воспоминания. Затем он заговорил, обращаясь уже только к Никки, глотавшему каждое его слово, и между стариком и мальчиком как бы протянулся мостик взаимопонимания.

— Я сейчас скажу тебе, Никки, то, чего до сих пор не говорил ни одной живой душе, никому на свете. Я однажды так боялся, что… — Он окинул окружающих взглядом, словно взывая к их пониманию, — …так боялся, что намочил штаны.

— И что же ты предпринял? — спросил Никки. Джессика, заботясь об Энгусе, хотела было остановить Никки, но Кроуфорд жестом призвал ее к молчанию.

Старик продолжал уже окрепшим голосом. Гордость явно возвращалась к нему.

— А что я мог предпринять? Воевать мне не нравилось, но шла война, так что я выполнял то, что мне приказывали. Я был бомбардиром в группе. Когда наш командир — а это был наш пилот — подлетал к цели, он говорил мне по селектору: “Теперь дело за тобой, Энгус, принимай команду”. А я лежал у авиаприцела — тут я застывал и всматривался. Дело в том, что в течение нескольких минут, Никки, самолет ведет бомбардир. Когда цель оказывалась у меня на скрещении прицела, я сбрасывал бомбы. Это было сигналом для всей команды, и они тоже сбрасывали бомбы. Так что я хочу тебе сказать вот что, Никки: это естественно, когда человек до смерти чего-то боится. Такое может быть с самыми лучшими людьми. Важно не пойти ко дну, держать себя в руках и делать то, что ты считаешь надо делать.

— Понял, дед.

Голос у Никки звучал сухо, и Кроуфорд подумал: интересно, все ли он понял. Наверное, многое. Никки был мальчик умный и добрый. “А сам я, — подумал Кроуфорд, — старался ли в прошлом лучше понять отца?”

Он взглянул на часы. Пора двигаться. Обычно он приезжал в Си-би-эй в 10.30, но сегодня надо быть раньше, так как он хотел повидать руководителя отдела по поводу Чака Инсена — настало время снимать его с ответственного за выпуск “Вечерних новостей”. Слоуна все еще бесило воспоминание о стычке с Инсеном накануне, и он был преисполнен решимости добиться изменений в подборе кадров для “Новостей”.

Кроуфорд встал из-за стола и, извинившись, поднялся к себе, чтобы одеться.

Выбирая галстук — тот, что будет на нем, когда он вечером появится перед камерой, — и тщательно повязывая его, Кроуфорд думал об отце и представлял себе то, о чем рассказывал старик. Энгусу в то время было лет двадцать с небольшим — он был вдвое моложе, чем Кроуфорд сейчас, совсем зеленый юнец, который и жизни-то еще не видел и ужасно боялся умереть, скорее всего страшной смертью. Даже когда Кроуфорд работал журналистом во Вьетнаме, он, безусловно, не подвергался таким испытаниям.

Внезапно совесть заговорила в нем: как он мог раньше этого не понять, не прочувствовать, не пожалеть отца?

Беда в том, подумал Кроуфорд, что слишком он поглощен своей профессией, слишком захвачен потоком каждодневных новостей и потому склонен считать события предшествующих лет отошедшими в историю и, следовательно, не имеющими отношения к бурной полнокровной сегодняшней жизни. Такое умонастроение профессионально — он наблюдал нечто подобное и у других. Но события тех лет не отошли в историю и никогда не отойдут в прошлое для его отца.

Кроуфорд не был в этом отношении невеждой. Он читал о налете на Швайнфурт в книге под названием “Черный четверг”. Автор, Мартин Кэйдин, сравнивал этот рейд с “бессмертными сражениями под Геттисбергом и в Аргоннском лесу, на островах Мидуэй, на реке Балдж и у Порк-Чоп-Хилла”.

“И мой отец, — напомнил себе Кроуфорд, — был участником этой долгой саги”. До сих пор Кроуфорд никогда не смотрел на это под таким углом.

Надев пиджак, он взглянул на себя в зеркало и, удовлетворенный своим видом, спустился вниз. Он попрощался с Джессикой и с Никки, затем подошел к отцу и сказал:

— Ну-ка встань.

Энгус в изумлении посмотрел на него. Кроуфорд повторил:

— Встань же.

Энгус отодвинул стул и медленно поднялся. Инстинктивно, как с ним часто бывало, он встал по стойке “смирно”.

Кроуфорд подошел к отцу, крепко обнял его и расцеловал в обе щеки.

Старик явно удивился и даже покраснел.

— Эй, эй! Это еще что такое?..

— Я люблю тебя, старый ты чудак, — сказал Кроуфорд, глядя ему в лицо.

У порога Кроуфорд обернулся. По лицу Энгуса расплылась блаженная улыбка. У Джессики на глазах были слезы. А Никки так и сиял.

Карлос и Хулио с удивлением увидели, что Кроуфорд Слоун выехал из дома раньше обычного. Они тотчас условным кодом сообщили об этом своему шефу Мигелю.

К этому времени Мигель уже выехал из оперативного центра в Хакенсаке и вместе с другими ехал в пикапе “ниссан”, снабженном радиотелефоном, по мосту Джорджа Вашингтона, соединяющему Ныо-Джерси с Нью-Йорком.

Мигеля это известие ничуть не смутило. В свою очередь, он передал зашифрованный приказ, что все планы остаются в силе, время их осуществления при необходимости можно приблизить. А сам подумал: “Намеченная акция явится для всех полной неожиданностью: логически она никак не будет оправдана, и очень скоро возникнет вопрос — зачем?”

Глава 10

Приблизительно в то время, когда Кроуфорд Слоун выехал из своего дома в Ларчмонте, направляясь в Си-би-эй, Гарри Партридж проснулся в Канаде — это было в Порт-Кредите, близ Торонто. Спал он крепко и, проснувшись, в первые минуты не мог понять, где находится. Это случалось с ним часто, поскольку просыпался он в самых разных местах.

Когда мысли пришли в порядок, он оглядел знакомую комнату и понял, что если сесть в постели — чего пока он еще не склонен был делать, — то в окно видны будут широкие просторы озера Онтарио.

Это была база Партриджа, его логово, но из-за работы, требовавшей постоянных переездов, он приезжал сюда в течение года лишь ненадолго. И хотя тут были его вещи — одежда, книги, фотографии в рамках, сувениры, привезенные в разные времена из разных мест, — квартира не была записана на его имя. Как гласила карточка рядом со звонком в вестибюле шестью этажами ниже, официальным квартиросъемщиком была В. Уильяме (В, означало Вивиен).