Милорад Павич - Хазарский словарь (женская версия) Страница 18

— Сашенька, ты всегда был так невнимателен ко мне, — говорит она сыну, — самые прекрасные и самые счастливые часы моей жизни были связаны с такими ужасными трудностями, что я еще до сих пор их помню. А помню их, значит, помню и тебя, но не как счастье, а как радостные усилия, которые почти непереносимы.

Почему же так невероятно, до изнеможения трудно быть счастливой? Но все это давно прошло, как дым. Я смирилась с тех пор, как перестала быть счастливой. И все же, смотри, есть еще кто-то, кто меня любит, кто меня помнит! — И она вынесла связку его писем, написанных ей. — Представляешь, Саша, от профессора Сука!

Мать перевязала эти письма волосами Джельсомины Мохоровичич и теперь целует их и читает ему вслух с выражением триумфа, как под звуки военных маршей, и только что не забывает попрощаться с ним, когда он отправляется спать к себе в гостиницу. Иногда она быстро целует его на прощание, так что он невольно чувствует под платьем ее грудь, похожую на груши из компота.

В то время когда профессор Сук стоял на пороге третьего десятилетия своих исследований, когда глаза его стали быстрыми, а губы медленнее ушных раковин, когда его книгами начали все чаще пользоваться в археологии и ориенталистике, у него появилась еще одна причина наведываться в столицу. Однажды утром здесь, в большом здании, пышном, как слоеный торт, в шляпу, из которой позже вытаскивают записки, было опущено и имя д-ра Исайло Сука. Правда, ни в тот раз, ни позже оно не было вытащено, однако д-р Сук регулярно получает приглашения на заседания в этом здании. Он приезжает на них со вчерашней улыбкой, растянутой на губах, как паутина, и теряется в коридорах, в круговых коридорах, идя по которым, однако, никогда нельзя прийти на место, с которого ты начал движение. Ему казалось, что это здание похоже на книгу, написанную на незнакомом языке, которым он еще не овладел, коридоры — на фразы чужого языка, а комнаты — на иностранные слова, которых он никогда не слышал. И он нисколько не удивился, когда ему однажды сообщили, что он должен быть подвергнут обязательному здесь экзамену в одной из комнат на первом этаже, где пахнет раскаленными замочными скважинами. На втором этаже, где вытаскивались свернутые трубочкой бумажки, авторитет его книг был бесспорным, однако этажом ниже в том же самом здании он почувствовал себя коротконогим, будто штанины его брюк постоянно удлиняются. Здесь болтался народ, подчиненный тем, что были этажом выше, но здесь его книги не принимались всерьез, и его ежегодно подвергали экзамену, причем предварительно тщательно проверялось, кто он такой. После экзамена, однако, д-ру Суку не сообщили оценку, которая, конечно же, была где-то зафиксирована, правда председатель экзаменационной комиссии весьма похвально отозвался о профессиональных данных кандидата. В тот день д-р Сук с большим облегчением отправился после экзамена к матери. Она, как и обычно, отвела его в столовую и здесь, закрыв глаза, показала ему прижатую к груди новейшую работу д-ра Сука с авторским посвящением. Из учтивости он взглянул на книгу, украшенную собственным автографом, а потом мать, как всегда, усадила его на табуретку в углу комнаты, с обычной присказкой, которую доктор Сук помнит еще с детства, — «Присядь тут на минутку!» — и растолковала ему сущность научного вывода, который подтверждает эта работа. Пока она говорила, ее радость походила не столько на грусть комедианта, сколько на веселость персонажа трагедии. С завидной точностью она пересказала сыну, что профессор Сук установил: ключи, найденные в одном глиняном сосуде в Крыму, вместо головок имели серебряные, медные или золотые имитации монет, встречавшихся у варваров. Всего нашли сто тридцать пять ключей (д-р Сук считал, что их было до десяти тысяч в одном сосуде), и на каждом он обнаружил по одному маленькому значку или букве. Сначала он подумал, что это знак мастера или что-то в этом роде, но потом заметил, что на монетах большей стоимости оттиснута другая буква. На серебряных монетах была третья буква, а на золотых, как он предполагал, четвертая, хотя ни одного ключа с золотой головкой пока найдено не было. И тут он пришел к гениальному выводу (на этом важном месте мать попросила его не вертеться и не прерывать ее вопросами): он распределил монеты по стоимости и прочитал зашифрованную запись или послание, которое возникнет, если буквы на монетах сложить в одно целое. Это надпись была «АТЕ», и недоставало только одной буквы (той самой, с золотой монеты, которую еще не нашли). Д-р Сук предположил, что эта недостающая буква могла быть одной из священных букв еврейского алфавита, — возможно, это была буква «Хе», четвертая буква божественного имени… А ключ, который ее носит, предвещает смерть.

— Представляешь, какая проницательность! — воскликнула она в этом месте и, увидев, что его стакан пуст, добавила: — Один стакан хватит, два — мало!

Тем временем каждую вторую весну имя д-ра Сука опять оказывалось в той самой шляпе за дверями, пахнущими раскаленными замочными скважинами. Его не оповещали ни об этом, ни об итогах голосования.

В это время он кашлял с таким чувством, будто пытался с корнем вырвать какой-то пучок жил, который так глубоко и крепко врос ему в лопатки и шею, что вытащить его почти невозможно. Экзамены теперь проводились все чаще, и на председательском месте всегда сидел кто-то новый. У д-ра Сука была одна студентка, которая очень рано облысела, но по ночам собака лизала ей темя, отчего на голове ее выросла густая пестрая шерсть. Она была такой толстой, что не могла снять с пальцев свои перстни, и носила брови в форме маленьких рыбьих скелетов, а вместо шапки — шерстяной чулок. Спала она на своих зеркалах и гребнях и, разыскивая в снах своего маленького сына, свистела, отчего он, лежа рядом с ней, не мог спать. Сейчас она экзаменовала д-ра Сука, а ребенок сидел рядом, невыспавшийся и лысый. Чтобы как можно скорее разделаться с экзаменом, по ходу дела он отвечал и на вопросы ребенка. Когда все кончилось, он пришел обедать к своей матери и выглядел настолько разбитым, что мать посмотрела на него с тревогой и сказала: «Смотри, Саша, твое будущее разрушает прошлое! Ты плохо выглядишь. Нужно найти какого-нибудь ребенка, чтобы как следует потоптался у тебя по спине».

Действительно, в последнее время в нем прорастали и расцветали до сих пор неведомые ему разновидности голода и быстро, как плод, созревала липкая, необоснованная надежда, которая умирала вместе с голодом после первого проглоченного куска.

— Знаешь ли ты, сколько ротовых отверстий у евреев? — спросила его мать в тот день, пока он ел. — Наверное, не знаешь… Об этом писал кто-то, кого я недавно читала, кажется д-р Сук. Это было в то время, когда он занимался диффузией библейских понятий в степях Евразии. Основываясь на исследованиях, которые он проводил еще в 1959 году на месте раскопок в Челареве, на Дунае, он установил, что там находилось поселение совершенно незнакомой нам популяции, гораздо более примитивной и в антропологическом отношении более старой, чем авары. Он считает, что это захоронение хазар, которые пришли с Черного моря сюда, на Дунай, еще в VIII веке. Теперь уже поздно, но ты мне напомни завтра, когда придешь на день рождения Джельсомины, я тебе прочитаю потрясающие страницы, где он об этом пишет. Исключительно интересно…

С этим обещанием д-р Сук проснулся и нашел во рту ключ.

Когда он вышел на улицу, полдень уже разболелся вовсю, какая-то световая чума разъедала солнечное сияние, оспы и нарывы из воздуха распространялись по небу и лопались в настоящей эпидемии, которая охватила и облака, так что они гнили и разлагались, все медленнее двигаясь в вышине.

У недели начались месячные, а ее воскресенье воняло уже заранее и пускало ветры, как выздоравливающий калека. А там, на дне чесоточного горизонта, голубели растраченные дни Сука, маленькие и здоровехонькие издали, лишенные календарных имен, они столпились в одно стадо, которое весело удалялось, свободное от него и его забот, оставляя за собой облако пыли…

Один из мальчиков, игравших на улице — а игра их заключалась в том, что они менялись штанами, — остановился у киоска, где д-р Сук покупал газеты, и обмочил одну его штанину. Д-р Сук обернулся с видом человека, который вечером заметил, что целый день у него была расстегнута ширинка, но тут совершенно незнакомый мужчина со всей силы влепил ему пощечину. Было холодно, и д-р Сук через пощечину ощутил, что рука ударившего была теплой, и это показалось ему, несмотря на боль, даже немного приятным. Он повернулся к дерзкому типу, готовый объясниться, но в этот момент почувствовал, что его штанина, совершенно мокрая, прилипла к ноге. Тут его ударил второй человек, который ждал сдачу за газеты. Тогда д-р Сук, ровным счетом ничего не поняв в происходящем, кроме того, что вторая пощечина пахла чесноком, решил, что лучше ему удалиться. Да, нельзя было терять времени, так как вокруг него уже собрались прохожие, удары сыпались градом, как что-то само собой разумеющееся, и д-р Сук чувствовал, что у некоторых из окружавших руки были холодными, что теперь было даже приятно, потому что ему стало жарко. Во всей этой неразберихе он отметил одно утешающее обстоятельство, хотя времени для осмысления у него не было, ведь между двумя ударами много не подумаешь. Он успел заметить, что тумаки (от некоторых из них несло потом) гнали его в направлении от церкви Святого Марка к площади, то есть туда, куда он и сам намеревался идти, а именно прямо к лавке, где он имел в виду сделать покупку. И он отдался во власть ударов, приближавших его к цели.