Джон Фаулз - Коллекционер Страница 18

Ну, она выпила еще бокал вина, и мы перешли в другую комнату, где я потихоньку положил свой подарок рядом с ее прибором, только она сразу заметила.

— Это мне?

Возьмите посмотрите, говорю.

Она сняла обертку, и там был футляр из темно-синей кожи, и вот она нажала кнопку замка и не может и слова сказать, смотрит на камешки и молчит. Потом говорит:

— Настоящие? — и голос такой, восхищенный и испуганный.

Конечно. Камни мелкие, но высококачественные.

— Сказочной красоты, — говорит. Потом протягивает мне футляр. — Я не могу это принять. Я понимаю. То есть, мне кажется, я понимаю, почему вы мне это дарите, и я благодарна вам и тронута… только я не могу такой подарок принять.

Но я хочу, чтобы вы его взяли.

— Но… Фердинанд, ведь если молодой человек дарит девушке такой подарок, это может означать лишь одно.

— Что? — спрашиваю.

— У людей в таких случаях возникают гадкие мысли.

Я хочу, чтобы оно было вашим. Прошу вас.

— Я его надену только на сегодняшний вечер. Я сделаю вид, что оно — мое.

Оно — ваше, говорю.

Она обошла стол, а футляр держит в руке.

— Пожалуйста, помогите мне его надеть. Тот, кто дарит девушке драгоценности, сам должен их на нее надеть.

Стоит и смотрит на меня, близко так, потом, когда я взял ожерелье и надел ей на шею, повернулась спиной. Никак не мог застегнуть, так дрожали руки, это ведь я в первый раз коснулся ее кожи, не считая, конечно, когда руки ей связывал. И так от нее хорошо пахло, я мог бы простоять так весь вечер. Как будто мы в рекламный плакат попали, вроде картинка из журнала ожила. Наконец она повернулась ко мне и смотрит в глаза:

— Нравится?

Я только кивнул, ничего не мог сказать. Хотелось сказать ей что-нибудь приятное, какой-нибудь комплимент.

— Можно, я поцелую вас в щеку?

Я не ответил, но она положила мне руку на плечо, приподнялась на цыпочки и поцеловала в щеку. Щека у меня, наверное, была как огонь. Я в тот момент прямо как головешка был красный, мною костер можно было разжигать.

Ну, потом мы ели холодного цыпленка и всякие закуски; я открыл шампанское, оно оказалось очень приятным, я не ожидал. Жаль, что купил только одну бутылку, оно вроде было очень легким, казалось, от него не пьянеешь. Хотя мы очень много смеялись; она острила, притворялась, что разговаривает с гостями и всякое такое, а ведь никого не было.

После ужина мы вместе пошли на кухню, приготовить кофе (я, конечно, не переставал зорко за ней следить), и отнесли его в залу, и она опять включила проигрыватель, на этот раз джазовую пластинку, я их ей еще когда купил. Мы сидели рядом на диване.

Потом стали играть в шарады, она изображала разные вещи, части слов и целые слова, и я должен был отгадывать, что это такое. Только у меня не получалось, изображать не мог, и отгадывать тоже. Помню, она загадала слово «бабочка», показывала снова и снова, а я никак не мог догадаться. Я сказал, это самолет, потом всяких птиц называл, какие могли в голову прийти, и в конце концов она бросилась в кресло и сказала, что я совершенно безнадежен. Потом начались танцы. Она пыталась научить меня под джаз танцевать и самбу, но ведь я тогда должен был прикасаться к ней и оконфузился, никак не мог попасть в такт. Она, наверное, и вправду решила, что я тупица.

Ну, еще ей понадобилось выйти на минутку. Конечно, мне это не очень-то было по душе, но не мог же я отправить ее вниз. Пришлось позволить ей пойти наверх, в ванную, и я остался на площадке и следил, чтоб она там никаких хитростей не устроила со светом, окно-то я не забрал досками, промашку дал. Окно было высоко, я знал, вылезти она так, чтоб я не услышал, не может, да и падать было бы с большой высоты. Во всяком случае, она вышла и сразу меня увидела.

— Так и не научились мне доверять? — резко так сказала.

Да нет, я не поэтому, говорю.

Пошли обратно в залу.

— Почему же?

Если вы сейчас устроите побег, вы все-таки сможете обвинить меня в том, что я вас держал в заточении. А если я сам вас отвезу домой, значит, я сам вас отпустил. Понимаю, это глупо, говорю. Ну конечно, я притворялся. Только ведь ситуация была очень трудная.

Ну, она посмотрела на меня, потом говорит:

— Давайте потолкуем. Садитесь здесь, рядом.

Ну, я подошел к ней, сел.

— Что вы собираетесь делать, когда меня здесь не будет?

Не хочу об этом думать.

— Захотите ли вы видеться со мной?

Конечно, что за вопрос.

— Вы определенно решили переехать в Лондон? Мы с вами сделаем так, что вы станете по-настоящему современным человеком, с которым всем интересно будет познакомиться.

Вы станете стыдиться меня перед вашими друзьями.

Все это было нереально. Я понимал, что она притворяется, так же как я. Голова у меня гудела. Все шло не так.

— У меня множество друзей. Знаете почему? Потому что я никого из них не стыжусь. Среди них — самые разные люди, и вы далеко не самый странный. Есть, например, один, человек совершенно аморальный, но прекрасный художник, за это ему можно все простить. И он не чувствует себя ущемленным. И вы не должны. Не должны себя стесняться. Это нетрудно, если только захотеть. Я помогу вам.

Казалось, наступил тот самый момент. Во всяком случае, сил моих не было больше все это терпеть.

Прошу вас, выходите за меня замуж, говорю. Кольцо лежало у меня в кармане, наготове.

Наступила тишина.

Все, что у меня есть, — ваше, говорю.

— Замуж выходят по любви, — отвечает.

Я ведь ничего не прошу. Я не прошу ничего такого, чего вам не хочется делать. Вы можете поступать, как вам нравится, изучать искусство и всякое такое. Я ничего не стану требовать от вас, только носите мою фамилию и живите в моем доме.

Она сидела уставившись на ковер.

У вас будет отдельная спальня, и вы сможете запирать на ночь дверь.

— Но ведь это ужасно! Это бесчеловечно! Мы же не понимаем друг друга и никогда не поймем. И сердца наши воспринимают мир совсем по-разному.

Мне кажется, вы просто забываете, что и у меня есть сердце.

— Видите ли, для меня мир не делится на то, что прилично и что неприлично. Для меня главное в жизни — красота. Я воспринимаю жизненные явления не как хорошие или плохие, а как прекрасные или уродливые. Понимаете, мне многое из того, что вы считаете хорошим, приличным, представляется уродливым, а многое такое, что вы считаете непристойным, мне кажется прекрасным.

Это все слова, говорю, просто вы играете словами.

Она не ответила, только посмотрела на меня пристально, улыбнулась, встала и отошла к камину. Стоит у огня, такая красивая, но совсем чужая. Надменная.

Я думаю, вы просто влюблены в этого Пирса Брафтона, говорю. Мне хотелось чем-нибудь ее поразить. Она и правда очень удивилась.

— Откуда вы о нем знаете?

Ну, я сказал, мол, про это было в газетах. Писали, что вы с ним неофициально помолвлены.

Только я сразу понял, что ничего подобного. Она рассмеялась:

— Вот уж за кого ни за что бы не вышла. Скорее уж за вас.

Тогда почему не за меня?

— Потому что я не могу выйти замуж за человека, который мне не близок ни в чем. Понимаете, я должна чувствовать, что могу принадлежать ему целиком, так же, как и он мне. Умом, сердцем, телом.

Я весь принадлежу вам.

— Да нет же! Близость должна быть обоюдной. Оба отдают себя и оба принимают этот дар. Вы не можете принадлежать мне, потому что я не могу принять вас. И не могу ничего дать вам взамен.

Мне ведь не много нужно.

— Я знаю. Вам нужно лишь то, что я отдаю независимо от воли и желания. То, как я выгляжу, как говорю, как двигаюсь. Только ведь это — не вся я. Я ведь могу еще дарить и дарить. Но не вам, потому что я не люблю вас.

Я говорю, тогда это все меняет, верно? И встал. В голове у меня стучало. Конечно, она сразу же поняла, я по выражению ее лица увидел, но сделала вид, что не понимает.

— Что вы хотите сказать?

Вы сами знаете что.

— Хорошо. Я выйду за вас замуж. Когда захотите.

Ха-ха.

— Разве вы не этого хотели?

Думаете, я не знаю, что вам даже не нужны будут свидетели и всякое такое?

— И что же?

Да я не верю вам ни на грош.

Меня прямо затошнило от ее взгляда. Ну, вроде я и не человек, а так, непонятное что-то. С другой планеты. Не издевается, а с интересом так смотрит.

Думаете, я не вижу, как вы тут мягко стелете, да потом-то что? — говорю.

Она только сказала: «Фердинанд», умоляюще так. Еще одна из ее штучек.

И нечего меня Фердинандом звать, говорю.

— Вы же дали слово. Вы же не можете его нарушить.

Я могу сделать все, что пожелаю.

— Но я же не знаю, чего вы от меня хотите. Как смогу я доказать, что я вам друг, если вы не даете мне возможности это сделать?

Заткнитесь вы, говорю.

И тут вдруг она взялась действовать. Я знал, что-то случится, был к этому готов, только вот к чему я не был готов, что автомобиль в это время по дороге пойдет. Приблизился к самому дому, и в этот самый момент она протянула к огню ногу, вроде погреть, и вдруг выбросила на ковер из камина горящую головешку, закричала и бросилась к окну, а когда увидела, что ставни на засов заперты, к двери. Но я ее успел сзади схватить. Хлороформ-то я не успел из ящика достать, тут важнее было действовать быстро. Держу ее, а она бьется, царапается, прямо как когтями рвет, и кричит не переставая. Только у меня настроение быть добрым да мягким прошло, я ей дал по рукам как следует и рот ладонью зажал. Она попыталась из-под ладони вывернуться, и кусалась, и лягалась, но я уже запаниковал. Обхватил ее и подтащил к шкафу, где в ящике тампон с хлороформом был приготовлен. Она сразу поняла, попыталась вывернуться, головой мотала из стороны в сторону, но я достал тампон и со всей силы прижал ей к лицу. Ну и конечно, прислушивался все время, может, стучит кто. И за головешкой следил. Она все горела, и комната была вся в дыму. Ну, как только ее сморило, я ее на пол опустил и пошел огонь заливать. Вылил на головешку воду из вазы с цветами. Надо было действовать быстро, решил, снесу ее вниз, пока время есть, снес, положил на кровать, и снова наверх, проверить, погас огонь или нет, и убедиться, что вокруг никого.