Мартин Эмис - Деньги Страница 18

Джон милый

Я хочу вернуться. Не верю всему, что ты наговорил, ты наверно просто погорячился. Как ты мог такое подумать. Пожалуйста позвони, не представляю даже что буду без тебя делать.

Целую много-много раз,

твоя Селина

P. S. У меня ни гроша.

Опасно возбужденный, разгоряченный безошибочной похотью, я плеснул себе в стакан и пристально изучил письмо в поисках улик. Штемпель на конверте — десятидневной давности— был стратфордский. Бумага — гостиничная, и шапка гласила: «Цимбелин, отель-казино». Ниже приводился телефонный номер, семизначный, с дефисом после второй цифры... Что за «хочу вернуться»? Что такого ужасного я мог наговорить? Не первый раз, далеко не первый, я попытался восстановить в памяти события того вечера перед отлетом в Нью-Йорк. Что же произошло? Мы пообедали с Селиной в дорогом ресторане. Крепко повздорили на тему денег. Дома состоялся постельный раунд, по случаю прощания особо обстоятельный, Селина игрива и долготерпелива, я же напорист и любвеобилен как никогда. Потом, насколько помню, я опрокинул стаканчик-другой на сон грядущий и забылся. Иначе говоря, вечер, как любой другой. Не исключено, что под конец я мог отвесить ей плюху, но это тоже в порядке вещей. Когда утром — точнее, в полдень — я проснулся, Селина уже давно ушла. Ничего такого я не подумал. Выпил кофе по-ирландски, собрал чемодан и оставил на кухонной стенке свой номер телефона.

Мне ответил мужской голос и бесстрастно согласился выполнить мою просьбу.

— Я так и знала, что это ты, — горячо прошептала она.

— Я жду тебя, — понизив голос, отозвался я с такой же порочной хрипотцой. — Скорее, мне уже не терпится.

— Ах ты ненасытный. Как я по тебе соскучилась.

— Возьми такси.

— Такси!

— Именно.

— Слушаюсь и повинуюсь.

— И поскорее.

— Слушаюсь и повинуюсь.

Я обошел квартиру. Взял со столика письмо. Под веками у меня жуть как скреблось и зудело. Знаете что? Первый раз за все время я увидел ее почерк — неуклюжие размашистые каракули, наивные поцелуйчики. Как такое может быть? Согласен, мы не самая экспрессивная пара, но все равно. Два года же, черт побери, не хрен собачий — и ни строчки? Черт побери. Я кинул письмо на столик. Возвел глаза к потолку. Интересно, а мой почерк она видела? Да, конечно — на кредитных квитках, на счетах, на чеках.

Пенная стихия супермаркетов распахнула мне свои объятия. Чего я там искал? Шампанского. Когда я трясу мошной, Селина буквально тает. Порнография не терпит полумер. Порнография и деньги заключили надежный конкордат, носу не подточишь, и приходится платить членские взносы. Значит, «Цимбелин»? Бывал я в этом заведении, бывал, с кем-то из селининых предшественниц, то ли манекенщицей, то ли модельершей, как же ее, Синди, Линди, Джуди, Труди... Это дорогущая, но прескверная пивная плюс игорный зал, ходят туда преимущественно за казенный счет, там полно америкосов и канадцев, беговых «жучков», шлюх, всякого жулья, прожигателей жизни. Рекомендую. Меня-то занесло в Стратфорд по делу, мы снимали рекламу нового быстроразогреваемого рулета с яйцами и ветчиной, или это был не рулет, а булочка, или «богатырский», из целого батона, сэндвич; как же его звали, «ом-лет», «ам-лет»... вспомнил— «гам-лет». Съемки проходили в каком-то театре, прямо на сцене. Актер в черном трико, с черепом и скипетром, все дела, ему еще не давала проходу полоумная девица, которую он довел до ручки. И тут вдруг подваливает эдакая длинноногая буферастая цыпа в кружевных трусиках и лифчике, с парой дымящихся «гамлетов» на подносе. Она подмигивает этому доходяге — и все путем. У меня, наверно, ни одного ролика не было без фигуристой цыпочки в нижнем белье. Можно сказать, это мой отличительный знак. На особую тонкость я никогда и не претендовал. Но после моих роликов «быстрое питание» разлеталось просто со сверхзвуковой скоростью.

Из мокрого белого света я нырнул в стеклянный лабиринт «Винофермы». Ничего себе, сколько бухла, и сколько плебейского — бочонки нигерийского шерри, литроиды аляскинского портвейна. У них даже эта отрава есть, «Алко» — в пузатых пластмассовых бутылях без этикеток. Зуб даю, «Виноферма» начиналась в ответ на повышенный спрос местных бомжей и алкашей, их тут пруд пруди. Даже сегодня между стеллажами мелькали совершенно жуткие рожи. Я задержался в дегустационном зале солодового виски, и вдруг перед самым моим носом вынырнул лысый стариковский череп, беззубый провал рта шибанул зловонным выхлопом — ни дать, ни взять саламандра из огня и крови. Ленивая мольба его была исполнена самооправдания, и попрошайка тыкал в недавний шрам, рассекший пузырящуюся ожогом щеку. Фигушки, приятель, подумал я, здесь попрошайничать не положено, это рождает уйму совершенно нежелательных ассоциаций. Я бы дал ему фунт, только чтоб отвязался — но, разумеется, один из членов прыщавого триумвирата, сторожившего выход, уже возложил, зевая, тяжелую длань на плечо несчастного, мол, скатертью дорожка. На выход, приятель. Почему? Потому что так велят деньги. Я взял три бутылки французского, обернутые в хрустящий пергамент, все как обычно. Мою кредитную карточку тщательно сверили с блокнотом, в котором фиксируются номера лопухнувшихся аферистов и завзятых неудачников. Потом, бренча стеклотарой, я проследовал в соседнюю дверь, где круглые сутки обналичивают чеки, но почему-то снимают за эту полезную услугу чуть ли не половину суммы. На самом деле, даже больше половины — по крайней мере, такое ощущение. Чем дальше, тем больше. Когда-нибудь я приду сюда, выпишу чек на пятьдесят фунтов, подсуну в щель, выжидающе замру — и через какое-то время поинтересуюсь, как там, собственно, мои денежки. А цыпочка за стеклом поднимет взгляд и скажет: «Вы что, читать не умеете? Комиссионная ставка сто процентов».

К дому я двинулся кружным путем, надо же было убить время до ее появления — Селины б/у, Селины уцененной, утратившей товарный вид. Я просто без ума от этого. От всего этого — без ума. Подобно Селине, район наш определенно на подъеме. Вот здесь, напротив, был итальянский ресторан третьего поколения: полотняные скатерти и задастые, чопорные официантки в черном. Теперь это «Бургер-ден». Совсем рядом — «Бургер-хатч». А также «Бургер-шак» и «Бургер-пауэр». Где быстрое питание, там и деньги быстро крутятся. Уж я-то знаю, я помогал. Может, еще и не все места забиты, еще есть, во что вложиться. Что ни витрина, то бутик и гнутые неоновые трубки. Сколько бутиков может быть на нормальной улице — тридцать, сорок? Тут, например, был книжный магазин, все по разделам и в алфавитном порядке. Был, да сплыл. Диктат рынка, едрить его. Теперь здесь бутик, и всем заправляют три крутые телки, о-го-го какие, палец в рот не клади. Из музыкального магазина (флейты, гитары, ноты) сделали супермаркет «Сувениры». Из аукционного зала — видеоклуб. Из кошерной кулинарии — массажный салон. Уловили тенденцию? Район определенно на подъеме, и я только рад. Честное слово. Ресторан жалко — я часто бывал там, и Селине нравилось, — а все остальное мне и на хрен не было нужно, так что я только рад.

Вырвавшись из цепких лап автобусно-демографического кошмара, я с облегчением отправился петлять среди пыльных площадей и сонных гостиниц. Я смотрю, жилая застройка кое-где тоже явно на подъеме — цивильный лоск появляется, увлажнители воздуха, мрамор. Толстосумы, рекламщики, молодожены с острым нюхом — все рвутся поскорее застолбить участок. Последнее время в моем районе можно даже наткнуться на какую-нибудь почти знаменитость. Например, старый актер, горестно горланящий арии в сомнительных пивнушках. А иногда я вижу дикторшу из новостей, как она запихивает свое потомство в битый «бумеранг». Двое бывших телеведущих (один вел чат-шоу, второй — викторину, но его вообще поперли с телевидения, и теперь он спивается) каждый день берут по кебабу в парке Зильчестер-гарденз, сурово и сосредоточенно. Да, чуть не забыл, — еще неподалеку от меня живет один, с позволения сказать, писатель. Мне его как-то показали в пивняке, потом я встречал его в зале игровых автоматов «Фэмили фан», а еще видел, как он направляется в прачечную-автомат с синей сумкой для белья. Вряд ли писатель такую уж большую деньгу зашибает, верно?.. Каждый раз он замирает как вкопанный и глазеет на меня. Морда скептически перекошена — но кривая всезнающая ухмылка явно намекает на тайный сговор. Меня от него просто трясет. «Что, съел?!»— однажды крикнул я ему с другой стороны улицы и вскинул два пальца буквой "V"[14], и угрожающе потряс кулаком. А ему хоть бы хны — с места не сдвинулся, все глазел и глазел. Зовут его, если мне не соврали, Мартин Эмис. Никогда о нем не слышал. Читали его что-нибудь?

...Меня снова передернуло, и я глянул вверх. Погода все такая же, то есть никакая. Иногда, когда небо настолько же серое — безупречно серое, можно сказать, отрицание самой идеи цвета, — и сгорбленные миллионы поднимают взгляд, тяжело отличить воздух от дефектов зрения, словно все эти плывущие вверх-вниз размытыми завитушками песчинки являют часть самой стихии, дождь, споры, слезы, пленка, грязь. Возможно, в такие моменты небо — всего лишь сумма той грязи, что скопилась в наших глазах.