Сергей Волков - Дети пустоты Страница 18

— У-у-у, гадом буду, ни в жизнь больше с цыганами… — бьет себя кулаком в грудь Сапог. — Твари! Был бы у меня автомат…

Про автомат — это его любимая тема. Чуть что, сразу: «Был бы у меня автомат…» Тёха однажды даже сказал: «Иди в косарню, там дают». А Сапог в ответ: «Исполнилось бы восемнадцать, пошел бы!»

Мы сидим в пустом товарном вагоне. На покрытом железом полу потрескивает маленький костерок. Холодно. Можно было бы развести огонь побольше, но с дровами на путях дело плохо, мы нашли всего несколько палок и пару кусков угля.

До утра еще часа три. Утром мы уедем из Инзы. Тёха все же сохранил десять тысяч, которые лежали у него отдельно, в «секретном» кармане.

После неудачной попытки заработать наш бригадир сказал, ни на кого не глядя:

— Мой косяк. Я сам и отвечу.

Мы знаем — если Тёха сказал, значит, ответит. И найдет где достать деньги.

Чтобы скоротать время, играем в карты на щелбаны. Шуня не играет. Нахохлившись, как птица, она сидит у самого огня и не отрываясь смотрит на него. Пожалуй, я впервые вижу ее такой. Цыган с пистолетом своим бормотанием сильно напугал Шуню. Когда Сапог спросил, что он ей говорил, Шуня заплакала.

Наверное, если бы среди нас был кто-то, кто вот так же умеет одними словами напугать человека до полусмерти, мы бы смогли отбояриться от цыган. Я встречал людей, чисто «на базаре» останавливавших жестокие драки, в одиночку разводивших целые кодлы. Как правило, это были бывалые уголовники, матерые урки, тертые и битые жизнью.

Но мне почему-то вспоминаются не они, а Бройлер. Полгода назад, летом, когда мы вернулись после очередной работы в пробке, он вдруг сказал нам:

— Ребятки, а у меня сегодня день рождения!

— Ну, поздравляю, — хмыкнул Сапог и солидно добавил: — С тебя причитается.

— Дык а чего, елы-палы! — дурашливо вскинулся Бройлер, щуря близорукие глаза. — Давайте! Мою долю за сегодня можно и того…

— Отставить! — отрезал Тёха. — Хочешь бухать — вали к синякам на Курок.

— Ну, я же не собираюсь напиваться, — начал оправдываться Бройлер. — Но одну бутылочку. Портвейн, напиток дворников и философов, а?

Странно, но Тёха неожиданно согласился. Губастый сбегал в магазин и притащил темно-зеленый пузырь с тремя семерками на этикетке. Сапог разлил нам по трети стакана, остальное отдал имениннику. Бройлер зажал бутылку культями и выпил все из горлышка.

Мы тоже выпили. Вино было кислое и жгло в животе. Пока мы закусывали, Бройлер поудобнее устроился на своем лежаке в углу и начал рассказывать историю про свое детство:

— Дело было в стародавние советские времена, в благословенной Абхазии. Кто бывал там в ту пору, тот поймет, как сладко вздрагивало сердце и замирала душа при одних лишь упоминаниях о Гудауте, Очамчире, Гантиади, Пицунде, Сухуми, Гаграх и прочих райских уголках Черноморского побережья Кавказа. Эх, ребятки, ничего-то вы этого не видели…

— В Абхазии война была, — пробурчал Сапог.

Он не любил, когда Бройлер что-то рассказывает. Не любил потому, что сам и двух слов связать не мог.

— Тихо ты, — отважно сказал ему Губастый, и Бройлер продолжил:

— Поросшие реликтовым лесом горы, ласковое море, национальная кухня, белые колонны домов отдыха, пестрые базарчики, хозяйка тетя Надя, радушная и необъятная армянка, сдававшая комнаты своего бесконечного дома жаждущим приобщиться к курортной неге гражданам, ее сосед, грек Юра, яростный футбольный болельщик, выкидывающий в окно третий по счету телевизор после очередного проигрыша тбилисского «Динамо»…

Вечерами отдыхающие собирались за огромным столом во дворе дома, у цветущей магнолии, играли в лото, а под столом лежал старый хозяйский пес, черный, косматый, и вздыхал от избытка чувств и невозможности высказать их другим способом.

Мне было тринадцать лет, сестре моей — семь. Мы с родителями снимали беленую комнату на втором этаже. Мебели минимум — железные кровати с уютными панцирными сетками, столик и огромный шкаф типа гардероб, в котором висели плечики и лежало двуствольное ружье с серебряной насечкой. Сейчас это трудно даже представить — вы пускаете к себе в дом чужих людей, давая им не просто приют, не просто место для ночлега, но и ружье в шкафу.

Город Гудаута, утонувший в зеленой пене садов и бульваров, казалось, специально и строился для отдыха. Помню шашлычную, где за сущие копейки можно было сытно и вкусно пообедать и где над окошечком мойки висел самописаный призыв: «Послушай, дорогой, помоги нам. Убери посуду как хотишь, но сам!»

Мы засмеялись. Бройлер умел рассказывать так, как будто книгу читал. Губастый как-то пристал к нему: а почему ты не пишешь? Ведь талант же. На что Бройлер ответил:

— Закопать талант в землю… нет, даже не в землю, а в гору мусора и отходов — разве это не прекрасный философский эксперимент?

Голос Бройлера журчал, как ручеек, и перед нами открывалась другая, неизвестная нам жизнь:

— …Нет, не выразить словами, не вспомнить все, что было… А кофе по-турецки? А тающая во рту чурчхела? А плывущие по сизой нитке горизонта океанские корабли? А кепки грузинских таксистов? Говорят, когда началась грузино-абхазская замятня, грузин и вычисляли по кепкам, хотя я до сих пор не могу представить, что надо было сделать, чтобы столько времени жившие в добре друг с другом люди вообще начали убивать.

В Гудауте обитало столько национальностей и были они так перемешаны, что только начни отделять агнцов от козлищ — сам тут же станешь предводителем рогатых. Но нет, кто-то отважился, и теперь все знают, чем закончилась приморская идиллия…

Особо нужно сказать о коренных местных, об абхазах. Они в основном сидели по кофейням, этакие крупноголовые коренастые мужички, косились на приезжих женщин, обряженных в бесшабашно легкомысленные платьица, пили кофе и негромко горготали на своем странном языке. Мы бегали смотреть на них, потому что ходили слухи, что абхазы — это вымирающая нация, их осталось очень мало и их, как и чукчей, не берут служить в Советскую армию. До сих пор не знаю, правда это или нет, но то, что воевать абхазы умеют, они доказали в начале девяностых, надавав по шеям гораздо лучше вооруженной грузинской армии.

Впрочем, не буду о грустном. Я хочу рассказать вам, ребятки, о пользе владения языком. Так вот, позагорав с недельку на гудаутском пляже, наша семья решила посетить местные достопримечательности, благо было их в окрестностях с избытком — и озеро Рица, и Сухумский дендрарий, и Новоафонский монастырь, и одноименная с монастырем пещера, и прочая, прочая, прочая…

И вот в одно прекрасное, безо всяких оговорок, августовское утро, полное соленой прохлады и южного обжигающего солнца, мы на морском трамвайчике в числе многих других интересующихся граждан отправились в Новый Афон. Плыть, или, как всегда поправляет сухопутных жителей тот, кто хочет показать, что он ярый мореман и три якоря сгрыз без хлеба, идти нам было около часа, а чтобы отдыхающий люд не скучал, на верхней палубе трамвайчика, в самом ее носовом сужении, чертом вертелся прокопченный солнцем парнишка в спасжилете. Посредством мегафона он вещал не хуже радиодиктора: «Посмотрите направо. Перед вами открывается живописнейший вид на одну из главных достопримечательностей Абхазии, жемчужину кавказского побережья — Анакопийскую гору. Как рассказывает старинная легенда, на вершине этой горы стояла неприступная крепость…» Ну, и так далее…

Где-то в середине пути утомленные мерным покачиванием судна и грузом знаний об абхазском крае, вываленным на них неутомимым гидом, пассажиры заскучали. И тут кто-то заметил, что на лазурных волнах справа по борту качается нечто странное и с первого взгляда малообъяснимое — бело-желтый круглый блин примерно метрового диаметра.

«Что это? Что?» — наперебой начали интересоваться у нашего Вергилия отдыхающие. Тот перевесился через палубное ограждение, внимательно всмотрелся в волны и торжествующим голосом, усиленным мегафоном, оповестил всех: «Уважаемые пассажиры! Вам необыкновенно повезло. По правому борту нашего теплохода вы можете наблюдать одно из редчайших и интереснейших существ нашей морской фауны — гигантскую черноморскую медузу. Ее щупальца достигают в длину двенадцати и более метров, а яд, содержащийся в стрекательных клетках, смертельно опасен не только для человека, но способен убить даже такое крупное млекопитающее, как дельфин-белобочка. К счастью, этот вид медуз предпочитает прохладу открытого моря и никогда не заходит в теплые прибрежные воды, так что вам не имеет смысла беспокоиться на этот счет».

Тут впереди показались купола Новоафонской обители, и парень шустро сменил тему, начав тарабанить про святых отцов-аскетов, вырубленные в скалах лестницы, кипарисовые аллеи и прочую сакральную экзотику.

Меня в силу возраста монастырь интересовал мало, а вот медуза — наоборот, поэтому я покинул свое место под нагретым солнцем полотняным тентом и спустился на корму, где в сиреневом выхлопе дизелей полоскался на слабом ветерке линялый флаг, по-моряцки именуемый не то вымпелом, не то гюйсом.