Лори Андерсон - Говори Страница 18

Это все СИМВОЛИЗМ, говорит Лахудра. Каждое слово, выбранное Натаниэлем, каждая запятая, каждый абзац наполнены смыслом. Если мы хотим получить приличную оценку на ее уроке, то должны вычислить, что именно хотел сказать писатель. И почему он не мог просто сказать то, что имел в виду? Ему что, прикололи бы к груди алые буквы? «Т» — за тупость, «О» — за откровенность.

Но хватит ныть. Отчасти это даже забавно. Словно код, который ты взламываешь в его голове, чтобы найти ключ к его секретам. Типа всей этой штуки с виной. Вы, конечно, знаете, что священник чувствует себя виноватым, Эстер чувствует себя виноватой, но Натаниэль хочет дать понять нам, насколько это важная вещь. Если бы он продолжал повторять: «Она чувствовала себя виноватой, она чувствовала себя виноватой, она чувствовала себя виноватой», то книжка была бы тоской зеленой и никто не стал бы ее покупать. Поэтому Натаниэль насажал в текст СИМВОЛОВ типа погоды, и света, и тьмы, чтобы показать нам, что чувствует бедная Эстер. Интересно, пыталась ли Эстер сказать «нет». Она вроде тихая. Мы бы поладили. Я могу представить, как мы с ней живем в лесу, у нее на груди буква «А», у меня — быть может, «Н», что значит немая, наивная, напуганная. «Н» — значит неумная. Неприкасаемая.

Итак, на первом уроке взламывать код было даже занятно, но потом все это начинает уже доставать. Лахудра долбает и долбает нас им до бесконечности.

Лахудра: Возьмем описание дома. Осколки стекла, вмурованные в стены. Что они означают?

В классе гробовая тишина. Муха, случайно оставшаяся здесь с осени, жужжит и бьется в холодное окно. В коридоре хлопает дверца шкафчика. Лахудра сама отвечает на свой вопрос.

«Только представьте, на что это может быть похоже — стена с вмурованным в нее стеклом? Оно будет… отражать свет? Мерцать? Сиять в солнечный день, например? Ну, давайте же, народ, я не должна делать это за вас. Стекло в стене. Сейчас его кладут сверху на тюремные стены. Готорн показывает нам, что дом — это тюрьма или, возможно, опасное место. Заставляющее страдать. Что ж, я попросила вас найти примеры использования цвета. Кто может привести страницы с описанием цвета?»

Муха умирает с прощальным жужжанием.

Рейчел/Рашель, моя бывшая лучшая подруга: А кому какое дело, что означает цвет? Откуда вы можете знать, что он хотел сказать? Или он написал еще одну книжку под названием «Символизм в моих книгах»? А если нет, значит все это ваши домыслы. Неужели кто-то и вправду считает, будто Готорн просто сел и вставил в повествование всякие там скрытые смыслы? Это просто роман.

Лахудра: Это Готорн, один из величайших американских писателей! Он ничего не делал случайно. Он был гением!

Рейчел/Рашель: А мне казалось, что, по идее, мы должны иметь свое мнение. По-моему, Готорна, типа, трудно читать, хотя та часть, где Эстер попадает в беду, а тот парень, который пастор, практически выходит сухим из воды, ну, это еще куда ни шло. Хотя про символизм вы, похоже, все выдумали. Я не верю.

Лахудра: А учителю математики ты тоже скажешь, что три умножить на четыре, по-твоему, не обязательно должно быть двенадцать? Так вот, символизм Готорна в чем-то сродни умножению. И когда вы поймете, все станет ясно как день.

Звенит звонок. Лахудра блокирует дверь, чтобы дать домашнее задание. Сочинение на пятьсот слов на тему символизма: как найти скрытый смысл у Готорна. В коридоре весь класс орет на Рейчел / Рашель.

Вот что бывает с теми, кто слишком много говорит.

Мистер Фримен в очередной раз нашел способ обвести начальство вокруг пальца. На стене классной комнаты масляной краской он написал имена всех своих учеников и отвел специальную графу для недель, оставшихся до конца учебного года. Каждую неделю он оценивает наши достижения соответствующей пометкой на стене. Он называет это разумным компромиссом.

Рядом с моим именем мистер Фримен рисует знак вопроса. Мое дерево замерзло. Дошколенок и тот справился бы лучше. Я потеряла счет испорченным клише. Мистер Фримен зарезервировал для меня весь оставшийся линолеум. Тоже неплохо. Мне до смерти хочется сменить тему, нарисовать что-нибудь попроще: например, сделать план города или скопировать «Мону Лизу», но мистер Фримен непреклонен. Он предлагает мне попробовать другой способ, и я беру фиолетовую краску для рисования пальцем. Краска холодит руки, но не идет на пользу моему дереву. Деревьям.

Я отрываю на полке книжку с пейзажами, где можно найти изображение буквально каждого растущего на земле вонючего дерева: платана, липы, осины, ивы, пихты, тюльпанного дерева, каштана, вяза, ели, сосны. А также их коры, цветов, ветвей, иголок, орехов. Я чувствую себя заправским лесником, но не могу сделать то, что должна сделать. В последний раз я слышала от мистера Фримена доброе слово, когда соорудила ту дурацкую штуковину из костей индейки.

У мистера Фримена свои проблемы. Он в основном сидит на табурете, вперившись в новое полотно. На полотне только один цвет — синий, но такой темный, что кажется черным. Полотно не пропускает и не впускает света, нет света — нет теней. Айви спрашивает мистера Фримена, что это значит. Он выходит из транса и смотрит на нее так, будто только сейчас осознает, что в комнате полно учеников.

Мистер Фримен: Это Венеция ночью, душа финансиста и отвергнутая любовь. Когда я жил в Бостоне, то плесень, которую я вырастил на апельсине, была именно такого цвета. Это кровь имбецилов. Смятение. Бессрочный контракт. Сердцевина замка, вкус железа. Отчаяние. Город с погасшими фонарями. Легкое курильщика. Волосы маленькой девочки, растущей без надежды в душе. Сердце председателя школьного совета…

Он входит в раж и уже готов выдать длинную тираду, но тут звенит звонок. Учителя шепчутся между собой, что у него нервное расстройство. Но, по-моему, он самый нормальный человек из всех, кого я знаю.

Во время ланча не бывает и не может быть ничего хорошего. Школьная столовая — это гигантский киносъемочный павильон, где ежедневно снимают сцены ритуальных унижений подростков. И здесь воняет.

Я, как всегда, рядом с Хизер, но мы на отшибе, в уголке внутреннего двора, не с Мартами. Хизер сидит спиной к обеденному залу. Отсюда ей даже видно, как порывы ветра разносят случайно попавший во двор снег. Ветер просачивается сквозь стекло и залезает мне под рубашку.

Я рассеянно слушаю, в то время как Хизер демонстративным покашливанием пытается привлечь мое внимание к тому, что она собирается сказать. Меня отвлекает чавканье четырехсот двигающихся и жующих ртов. Пульсации посудомоечных машин на заднем фоне, вой объявлений, которые никто не слушает, — все это словно осиное гнездо, пристанище Шершня. А я маленький муравей, скрючившийся у входа, где зимний ветер пробирается за пазуху. Я старательно душу зеленые бобы у себя на тарелке картофельным пюре.

Хизер грызет свою хикаму, булочку из цельного зерна и, приступая к мини-морковке, посылает меня куда подальше.

Хизер: Реально неловкая ситуация. Я имею в виду, никогда не знаешь, как лучше сказать такую вещь. И не имеет значения, что… Нет, я не хочу это говорить. Я имею в виду, что мы, типа, сошлись в начале года, когда я была новенькой и никого не знала, и это было реально мило с твоей стороны, но я думаю, самое время нам обеим признать, что мы… просто… очень… разные.

Она внимательно изучает свой обезжиренный йогурт. Я пытаюсь придумать что-нибудь сволочное, злое и жестокое. И не могу.

Я: Так ты хочешь сказать, что мы больше не друзья?

Хизер (улыбается, но глаза холодные): Мы ведь никогда не были близкими подругами, разве нет? Я имею в виду, такого не случалось, чтобы я хоть раз оставалась у тебя ночевать или типа того. У нас разные интересы. У меня есть моя работа моделью, и мне нравится шопинг.

Я: Мне тоже нравится шопинг.

Хизер: Тебе вообще ничего не нравится. Ты самая депрессивная личность, которую я когда-либо встречала, и прости за откровенность, но с тобой не слишком-то весело, и мне кажется, тебе нужна помощь профессионала.

До этого самого момента я никогда всерьез не рассматривала Хизер в качестве единственного близкого друга на всем белом свете. Но сейчас мне отчаянно хочется быть ее закадычной подружкой, ее приятельницей, хихикать с ней, сплетничать с ней. Я хочу, чтобы она накрасила мне ногти на ногах.

Я: Я была единственным человеком, кто заговорил с тобой в первый учебный день, а теперь ты от меня избавляешься, потому что я немного депрессивная? А разве не для того и существуют друзья, чтобы помогать друг другу в трудную минуту?

Хизер: Я так и знала, что ты все неправильно поймешь. Ты иногда такая странная.

Я щурюсь на украшенную сердцами стену. Влюбленные могут потратить пять долларов на красное или розовое сердце с их инициалами, которое в День святого Валентина будет прикреплено к стене. Они выглядят крайне неуместно, эти красные кляксы на синем. Качки́ — прошу прощения, наши спортсмены — сидят перед стеной с сердцами и обсуждают новые романы. Бедная Хизер. «Холмарк» не выпускает открыток на тему разрыва с друзьями.