Дмитрий Липскеров - Пространство Готлиба Страница 18

Из разжатой ладони на пол выпала какая-то бумажка. Но не она интересовала меня в тот момент, а только кольцо, сияющее сапфиром с безымянного пальца, манило меня, как стрелку компаса притягивает Северный полюс.

Господи! – молила я. – Лишь бы оно не вросло в кожу! А то ведь в раже я не смогу остановиться… и ножом!.. Не допусти, Господи!..

Я взялась пальцами за кольцо и потянула его. Кольцо не двигалось.

Главное – не нервничать! – успокаивала я себя, вертя кольцо в разные стороны, раскачивая его на холодной коже. – Вот так, вот так!

И колечко пошло! Сначала с трудом, потом все уверенней, перевалило через первую фалангу, а далее пошло как по маслу, пока наконец не оказалось у меня в руках. Я отпустила мертвую руку, и она с глухим стуком опустилась рядом с моей коляской.

Дважды крутанув колесами, я остановилась посреди комнаты, как раз в самом ярком световом пятне от люстры, подняла кольцо на ладони и залюбовалась сапфировой змейкой и сиянием ее бриллиантовых глаз. Затем я попробовала украшение на своей руке, но кольцо было чересчур велико для любого моего пальца.

Мужское, – утвердилась я и, вновь сняв драгоценность с пальца, завертела ею перед глазами.

– Ах, какое великолепие! – приговаривала я, заглядывая в самые бриллиантовые глазки змейки. – Какая тончайшая работа!

На внутренней стороне кольца я увидела какие-то буквы и решила, что это проставленная проба, но, присмотревшись внимательно, разглядела, что ошиблась, что это вовсе не проба, а нечто, похожее на иероглифы.

А колечко-то – азиатское! – догадалась я, и вдруг мне показалось, что в змеиной головке что-то переменилось. То ли сапфир поменял свой цвет, то ли бриллианты загорелись по-новому, но что-то неуловимое случилось с драгоценностью. Вдобавок от золота произошло тепло, металл неожиданно нагрелся, сапфировая головка змейки вдруг дернулась, будто в броске, и мою щеку что-то укололо. Укол был не сильным, как комар укусил, но некая странность нашла на мое тело мгновенно. Я вдруг ослабела всеми членами, ощутила непреодолимое желание спать, тут же закрыла глаза и, прежде чем отпустить сознание в глубины сна, подумала:

– Яд! Колечко-то японское оказалось, с секретом!..

Украшение выпало из рук, покатилось по полу, и я отключилась.

Не знаю, сколько времени я провела без сознания, но когда пришла в себя, то обнаружила, что день за окном в полном разгаре и что солнце полощется в занавесках моих окон, забрасывая стены комнаты причудливыми тенями.

Ах, как некстати электрический свет вперемешку с солнечными лучами! – подумала я и, щелкнув выключателем, погасила люстру.

На полу, в солнечном квадрате, лежала рука с растопыренными пальцами. Увидев ее, окрашенную зимним золотом, я вспомнила, что неожиданно потеряла сознание от японского кольца, и порадовалась, что не умерла, став жертвой азиатской изощренности. Яд, должно быть, испортился.

А где же кольцо? Вероятно, выпало, когда я находилась вне реальности.

Оглядевшись по сторонам, я не обнаружила драгоценности ни рядом с коляской, ни под столом, ни где-либо еще на полу.

Вот незадача! – огорчилась я. – Куда же оно могло запропаститься?

Колыхнулись на окне занавески, и световой квадрат, в котором лежала рука, переместился в сторону. Что-то блеснуло на одном из пальцев, и я, безмерно удивляясь, поняла, что это то самое кольцо, которое я безуспешно разыскиваю на полу.

А как оно туда попало? – поинтересовалась я у самой себя, будучи абсолютно уверенной, что не надевала его на палец. – Мистика какая-то!

Мне все это очень не понравилось, я было уже окончательно решила сдать футляр в полицию, как под колесом своей коляски заметила сложенную квадратиком бумажку розового цвета, выпавшую давеча из разжатой мною ладони.

Может быть, в ней написана разгадка смерти? – подумала я, дотягиваясь до бумажки. – Имя преступника начертано?

Еще я подумала, что все это не мое дело, что я уже и так много напортачила, что надо наконец перестать заниматься самодеятельностью и, пока меня не обвинили во всех смертных грехах, немедленно сдать отрубленные руки куда положено. Но увы! Женское любопытство поистине непреодолимо! Оно, словно удар в солнечное сплетение, заставляет закоротить дыхание и сделать то, что делать совсем не нужно.

Нетерпеливыми руками я развернула бумажку. На ней были начертаны крупными печатными буквами два слова: ЛУЧШИЙ ДРУГ.

Так вот кто убийца – ЛУЧШИЙ ДРУГ! – догадалась я. – Это он расчленил тело!

Под крупными буквами было написано что-то еще, но гораздо более мелко. Приблизив бумажку к глазам, я с трудом разобрала:

"Переверните переводную картинку обратной стороной и приложите ее к предплечью руки. Затем возьмите смоченный теплой водой кусочек ваты и осторожными движениями трите бумагу до тех пор, пока изображение не отслоится, приклеившись к руке".

Что за чушь! – подумала я. – Какая переводная картинка?!.

Зазвонил дверной звонок, и в полном недоумении от прочитанного я отправилась в коридор открывать. На пороге, празднично улыбаясь, стояла почтальонша Соня.

– Забыла вам гарантию от телевизора отдать! – сообщила она, протягивая пакет с бумагами. – А сегодня гляжу – лежит в сумке! Вот тебе на! Думаю, а что, если у вас телевизор сломается! Так что держите!

Она вручила мне гарантию, а также еще один пакет, в котором лежало что-то увесистое.

– Вот, Владимир Викторович вам передает!

Я заглянула в пакет и обнаружила в нем здоровенную рыбину с красными плавниками.

– Накануне поймал, – пояснила Соня. – Очень он вас жалеет. Говорит – такая красивая женщина, а без движения! Пусть хоть рыбкой порадуется!

– Ну что вы! – благодарила я, смущаясь. – А как же вы?

– Он много поймал, – махнула рукой Соня. – Он каждый день ловит. Давайте чаю попьем! – и попыталась протиснуться между коляской и дверью.

– С удовольствием, – согласилась я, но, вспомнив, что на полу комнаты валяются отрубленные руки, повернула коляску боком, перегораживая вход.

– Ой, совсем забыла! – воскликнула я театрально. – Только что натерла полы! Давайте к вечеру чаю! Я сама в холодном коридоре сижу!..

– Полы? – с недоверием переспросила Соня. – Как же вы?.. – Она скосила глаза и посмотрела на мои неподвижные ноги.

– Ага, – подтвердила я. – Взяла щетку, прикрепила ее к швабре и… Туда-сюда!

– Да?

– Да. Я давно уже приноровилась.

– Хорошо, – согласилась Соня. – Давайте вечером чай.

Конечно, она мне не поверила про полы, но будучи женщиной от природы деликатной, ничего не сказала, а просто ушла немного огорченная, впрочем спросив разрешения взять с собой на вечернее чаепитие Владимира Викторовича – брата. Я разрешила.

После нескольких минут на улице под ярким зимним солнцем все происходящее показалось мне еще более странным. Видимо, охлажденный кислород не прояснил мозги, хотя и заставил кровь бежать быстрее. Я представила, что мне нужно вернуться домой в компанию трех отрубленных рук, и от этого мне вовсе не стало веселее. Может быть, обо всем нужно было рассказать Соне? Мы бы, женщины, все-таки посоветовались с Владимиром Викторовичем, а он, человек в прошлом военный, непременно бы нашел из сложившейся ситуации выход. Я обернулась вслед Соне, но ее проворные ножки уже унесли хозяйку по всяческим надобностям.

Все три руки по-прежнему валялись на полу. Две в чехлах, одна – обнаженная со скрюченными пальцами.

Лучший Друг! – подумала я про руку и еще раз удивилась прочитанному. – Зачем на мертвую руку приклеивать картинку?

И еще несколько вопросов у меня появилось. Почему я не тороплюсь сдать этот проклятый футляр в полицию? – первый вопрос. Почему копаюсь с этими отрубленными руками? – второй. И третий – нет ли во мне каких-нибудь патологических влечений, до сей поры скрывавшихся в глубинах подсознания?

Я задала себе три вопроса, но отвечать однозначно хотя бы на один не спешила.

Вероятно, мне интересно, что за руки скрываются в двух остальных чехлах, – подумалось мне.

Как только я допустила такую возможность, любопытство завладело мною безраздельно. Тело затрясло от возбуждения, ладошки рук зачесались, и я, более не борясь с собой, наклонилась над вторым чехлом.

Вторая рука принадлежала женщине. Это была изящная ручка с тонкой кистью, маленькой ладошкой и очень длинными пальцами. Принадлежала она, по всей видимости, молодой особе до тридцати, не трудившейся физически. Кожа на руке была идеально гладкой. Ни единый прыщик не портил ее ровности. Никаких лопнувших сосудиков, а уж тем более шрамов, лишь несколько крохотных родинок притягивали к себе взгляд. Подушечки пальцев мягенькие, а линии на ладошке такие длинные и ровные, что любой хиромант определил бы жизнь длинную, ничем не омраченную.

Ах, сколько мужских усов щекотало тыльную сторону этой ладони, целуя ее ритуально и вожделенно, – подумала я с некоторой завистью. – А сколько кудрявых и буйных голов ласкали эти тонкие пальцы!.. Но вот тебе на! Лежит у меня на столе эта любвеобильная рука, а тело неизвестно где!