Всеволод Филипьев - Ангелы приходят всегда Страница 18

Фокус состоял в том, что, не владея местным языком, не имея машины, а также денег и документов, Лазарь фактически жил, как на привязи. Занятия он проходил по индивидуальной программе. Ни о чем, кроме предмета занятий, инструкторы с ним не говорили. В программу, кроме стрельбы и рукопашного боя, входили: психология, картография, гримирование, шифрование, английский язык, основы японского языка, вождение разных видов транспорта, пользование всеми видами коммуникаций, работа с информацией. Лазарь пытался возражать, зачем все это нужно, однако ему дали понять, что коль «назвался груздем – полезай в кузовок».

Пристальное внимание уделялось здоровью Лазаря. Его обследовали с ног до головы, провели необходимое профилактическое лечение, назначили оздоровительный рацион питания, поставили пломбу и отбелили зубы.

Раз в месяц Лазаря возили в Токио, где устраивали прогулку по улице Гинза – главной торгово-туристической магистрали столицы. Показывали и другие достопримечательности страны – традиционную японскую деревню, музей самураев, синтаистские и буддистские святилища. Несколько раз устраивали выезд в горы и к океану. Однажды в Токио Лазаря провезли мимо величественного православного собора Николай-До. Лазарь слышал о Православии в Японии и о русском равноапостольном святителе Николае Касаткине, но о знакомстве с православной общиной и посещении богослужений для него не могло быть и речи. Это тяготило Лазаря, потому что в течение года он оставался без литургии и причастия. Только один раз, на Пасху, по настоятельной просьбе Лазаря, на виллу привезли русского священника, которому, по всей видимости, доверяли, и он причастил инока. Правда, про иночество Лазаря священник так и не узнал. Лазарю дозволили назваться монашеским, а не мирским именем, но запретили называться иноком. Выглядел он к тому времени не по-иночески: бородку и длинные волосы разрешили оставить, как он и просил, а вот одежду еще в Москве заменили па светскую. На вилле он чаще всего ходил в спортивном костюме, и только небольшие шерстяные четки в руке напоминали о пустынническом прошлом этого человека.

В свободное время, по вечерам, Лазарь любил уединяться в соседней роще. Он приходил на облюбованную полянку, садился на землю и погружался в молитву или раздумья. Здесь было тихо и спокойно, на верхушках бамбука золотились лучи заходящего солнца, где-то рядом щебетали невидимые за густой зеленью птицы. Лазарь вспоминал свое пустынножительство, братию и старца. Он думал о том, что какие бы скорби ни претерпевали пустынники – все это мелочи по сравнению хотя бы вот с такой, как у него сейчас, жизнью. Там они порой голодают, мерзнут, скорбят, но их согревает взаимная любовь и братская молитва, а особенно – добрый пример старца, который им и мать, и отец. А здесь он живет, ни в чем материальном не нуждаясь, но духовный голод ощущается почти физически. И временами наваливается такое уныние, что хоть плачь, а самое страшное, что поделиться этим не с кем, разве что выговориться в молитве…

«Я должен, я обязан вытерпеть, – уговаривал себя Лазарь. – Пустынножительство – рай, которого я не достоин. А здесь, ценой собственной свободы, может быть, удастся купить помощь для Неониллы. Они многое могут, если на самом деле захотят, может, ее и вытянут. Ходят же слухи о каких-то засекреченных способах лечения СПИДа. Только лишь бы мне опять не запачкаться чужой кровью. А то получится замкнутый круг: искупаю вину за прошлые дела ценой таких же новых дел. Как странно – наши жизни с Неониллой так тесно переплелись, а я ее никогда не видел, только знаю по рассказам Архипыча и отца Серафима. Интересно, увижу ее или нет? Неизвестно, удастся ли еще из этой игры выйти живым».

У Лазаря был с собой «Молитвослов», привезенный с гор, и несколько духовных книг, купленных по его просьбе еще в Москве перед отъездом. Чаще всего он, как и в день прощания с пустыней, читал «Канон Ангелу Хранителю»:

– «Все помышление мое, и душу мою к тебе возложих, хранителю мой: ты от всякия мя напасти вражия избави. Враг попирает мя и озлобляет, и поучает всегда творити своя хотения: но ты, наставниче мой, не остави мене погибающа…»

Глава шестнадцатая

В СНЕГАХ

Снег. Город почти ослеп.

Свет. Красок на свете нет,

есть только белый цвет…

Я знаю один секрет:

снег скоро сойдёт на нет…

Но я не могу понять,

Кто дарит нам столько тепла,

чтобы растаял снег?

– А мне отец Мардарий рассказывал, что один раз лавина сошла прямо через его келью! Представляете? Ничего, выкопался. А мы, слава Богу, дождались Рождества и Крещения. Теперь до весны рукой подать. Может, без лавин обойдется, хотя снег валит последние дни. Интересно, в России тоже зима снежная или это только у нас в горах? Хотел бы я на Рождество и на Крещение в Москву или Питер. Вот где праздник, и службы такие красивые, и праздничные трапезы – пальчики оближешь. А елки там какие наряжают!.. Ну, что, батюшка, хватит, или еще дров подкинуть? – хлопотал юный послушник Александр у печки-буржуйки в домике-келье иеросхимонаха Салафиила.

– Хорошо, отченька, пока дров хватит, – дружелюбно ответил старец, перебирая четки и глядя в окно, в котором стекло заменял кусок мутноватого оргстекла. За окном струились бесконечные потоки снега. В это послеобеденное время на улице было еще светло, но в келье приходилось теплить свечу из-за скудости проникавшего сюда света.

– Батюшка, я пойду, снег немного раскидаю и, если благословите, позову братию. Вы говорили, будет беседа. Уже пора по времени…

– Хорошо, Александр, хорошо. Позови братию.

– Эва, набросало снежку! – радостно воскликнул послушник, распахнув дверь. Снег, будто теплое пуховое одеяло, уютно укутывал землю, деревья и монашеские постройки. Холодно не было. Александр прыгнул с высокого порога прямо в сугроб. После полумрака кельи слепило глаза от окружающей белизны. Снежинки густо падали на подрясник, скуфейку и лицо послушника. Не медля, Александр схватил лопату и с воодушевлением принялся за расчистку снега вокруг домика. Через окно на него смотрел старец Салафиил.

«Молодой. Пусть порезвится, – думал старец, неприметно улыбаясь одними лишь краешками губ. – Ишь ты, праздника московского захотел. А я вот старик, а новогодние елки и мне охота посмотреть. В сущности, так до старости мы детьми и остаемся. И благо, если этой детскостью от суеты, своекорыстия и мирского эгоизма удается закрыться. Не все, конечно, такие. Вот Лазарь наш на что серьезен… Как он там? Где и с кем праздновал Рождество и Крещение? И как там Неонилла? Сердце неспокойно…».

Он повернулся к красному углу, доверчивым и открытым взглядом посмотрел на иконы и начал молиться за Лазаря и Неониллу.

Через полчаса в келье отца Салафиила собралась братия: иеромонах Антипа, схимонах Василий, монах Давид, монах Иоанн и послушник Александр. Расселись кто куда: на топчан, на спиленные пеньки, служащие стульями, на пол.

Старец задумчиво провел белой почти прозрачной рукой по седым волосам, перекрестился и заговорил:

– Дорогие мои, когда человек изнемогает под грузом мучительных вопросов жизни, то он с надеждой обращает свой взор на Христианство. Что мучает человека более всего? Бессмысленность суеты и неизбежность страданий… Христианство дает возможность преодолеть и то, и другое. Христос освобождает от рабства суеты и помогает осмыслить и преобразить страдания. Чего человек желает? Любви, истины, света, блага, покоя, красоты. Все это дает Христианство. И, значит, все страдания человечества происходят от того, что Христианство, по большому счету, остается ему неизвестным… Но откуда, в таком случае, миллионы страждущих христиан? Эти миллионы – от неведения истинного Христианства. Большинством современных христиан Христианство остается неузнанным. И это при том, что жизнь христиан проходит в Церкви. Мы исполняем общеобязательные церковные правила, крестим детей, заключаем браки, отпеваем усопших, спорим о церковной политике, но очень часто, как к запретной зоне, боимся приблизиться к самым живоносным понятиям Христианства: к богообщению, умному деланию, подвигу, тайнозрению, обожению, нетварному свету. Об этом я и хочу побеседовать.

Старец обвел братию взглядом. Царило благоговейное молчание. Только оргстекло в окне подрагивало от усилившегося ветра да покашливал болезненного вида монах Иоанн.

– Что есть Христианство и что есть Православие? – продолжал старец. – Многие ли могут убедительно ответить на этот вопрос? Всякий ли способен объяснить, хотя бы самому себе: почему он православный христианин? Не превратилась ли наша православность из огненной веры в привычку? Не плетемся ли мы где-то в хвосте Православия только по той причине, что родились в России, или потому, что так верили наши деды? Да, они так верили; но почему мы так верим? Вот на что необходимо дать ответ самим себе и современному миру. Иначе наша вера уже не вера, а только обряд и привычка, только мертвая зола угасшего пламени.