Жозе Сарамаго - [Про]зрение Страница 18

А граница на всех выездах из города являла собой одно и то же зрелище – тяжелое заграждение, отодвигаемое по мере надобности, два танка на обочинах, сколько-то там палаток и вооруженные солдаты в полевом обмундировании и с размалеванными лицами. Мощные прожектора освещали шоссе. Президент вышел из машины, по-штатски и весьма небрежно ответил на приветствие блеснувшего строевой выправкой дежурного офицера и спросил: Ну, как тут у вас. Без перемен, господин президент, все тихо. Кто-нибудь пытался выйти. Никак нет, господин президент. Полагаю, вы имели в виду транспортные средства с моторами и без, мотоциклы, скутеры и прочие велосипеды. Точно так, господин президент. А пешеходы. Не замечено было ни одного. Не сомневаюсь, что вы подумали и о тех беглецах, что попытаются просочиться в обход шоссе. Точно так, господин президент, у них ничего не выйдет, помимо обычных патрулей, контролирующих половину дистанции, что отделяет нас от двух других блокпостов, применяем системы электронного слежения, а те, если правильно их настроить, способны мышку заметить. Очень хорошо, вы, наверно, понимаете, что означают слова «Отчизна смотрит на вас». Точно так, господин президент, вполне отдаем себе отчет, сколь ответственна наша миссия. Надо полагать, вы получили инструкции, как действовать при попытках массового прорыва через границу. Точно так, господин президент. И как же. Прежде всего сказать стой. Да это-то ясно. Точно так, господин президент. А если не остановятся. А если не остановятся, стрелять в воздух. А если и тогда не остановятся. Тогда введу в действие взвод спецполиции, который нам придали. И что же будет. Ну, по обстоятельствам, господин президент, либо применят слезоточивый газ, либо пустят водометы, это им решать, не наше это армейское дело. Мне почудилась критическая нотка в вашем высказывании. Да, по моему мнению, нет повода воевать. Вот как, интересное какое наблюдение, а если они не отступят. Это невозможно, господин президент, отступят, против слезоточивого газа и воды под давлением никто выстоять не может. Но все же вообразите, что смогли, что вам приказано предпринять в этом случае. Стрелять по ногам. Почему по ногам. Потому что не хотим убивать соотечественников. Но ведь всякое бывает. Всякое, господин президент. Ваша семья – в городе. Точно так, господин президент. И что же вы станете делать, увидав жену и детей в толпе, штурмующей границу. Семья офицера знает, как следует вести себя в любой ситуации. Да знает, наверно, но все же – представьте, напрягите воображение. Приказы, господин президент, надо исполнять. Все. До сих пор я имел честь исполнять все. А завтра. Надеюсь, мне не придется говорить вам это. Дай-то бог. Президент сделал два шага к своему автомобилю и вдруг спросил: А вы уверены, что ваша жена не оставила чистый бюллетень. Даю руку на отсечение. Ну, давайте. Да это выражение такое, господин президент, означает непреложную уверенность в чем-то. В чем же. В том, что моя жена исполнила свой гражданский долг. То есть проголосовала. Да. Но это не ответ на мой вопрос. Так точно, господин президент, то есть никак нет, не ответ. Ну так отвечайте. Не могу, господин президент. Почему. Закон не позволяет. А-а. Президент медленно оглядел офицера и сказал: До свиданья, капитан, вы ведь капитан, не так ли. Так точно, капитан. Спокойной ночи, капитан, думаю, мы еще встретимся. Спокойной ночи, господин президент. Заметьте – вас я не спрашиваю, как лично вы проголосовали. Заметил, господин президент. Лимузин резко рванул с места. Капитан поднес руки к лицу. Со лба у него струился пот.

Огни стали гаснуть, когда последний армейский грузовик и последний полицейский фургон оказались за городской чертой. Один за другим, словно прощаясь, исчезали двадцать семь лучей звезды, оставляя смутный очерк пустынных улиц в скудном уличном освещении, которое никто не догадался перевести на обычный режим. Мы узнаем, насколько жив этот город, когда густая чернота неба начнет растворяться в медлительном приливе темно-темно-синего, уже различимо поднимающегося с горизонта – узнаем, когда люди, живущие на разных этажах этих домов, из них выйдут, а на работу – пойдут, когда первые автобусы соберут первых пассажиров, когда загремят в тоннелях метрополитена стремительные поезда, когда распахнутся двери магазинов и исчезнут с витрин щиты, когда доставят к киоскам газеты. И в этот утренний час, покуда люди привычно умываются, одеваются и пригубливают кофе с молоком, до крайности возбужденное радио сообщает, что нынче на рассвете президент, правительство и парламент покинули столицу, что в городе нет полиции, и армия тоже оставила его, и поспешно включают телевизор, а тот тем же тоном передает ту же новость, а потом оба они, радио и телевидение, наперегонки, с небольшими перерывами повторяют, что в семь ноль-ноль будет передано сообщение чрезвычайной важности и глава государства обратится ко всей стране и в первую очередь, как и следовало ожидать, – к упрямым обитателям ее столицы. Еще закрыты киоски, и нет, значит, резона спускаться на улицу за газетой, точно так же, как и смысла шарить в сети – хоть, презрев его, смысл то есть, и попытались самые продвинутые все же найти там вполне предсказуемую президентскую брань. Государственная страсть к секретности, хоть и бывает порой затронута тленом предательства, как мы могли убедиться еще несколько часов назад на примере одновременно, а значит, согласованно вспыхнувших огней, достигает апогея, если дело касается высших должностных лиц, которые, как опять же хорошо известно, сначала потребуют незамедлительно выяснить, кто виноват, а потом, чтобы не валить с больной головы на здоровую, обе с плеч и ссекут. Без десяти семь, и в это время многим полагалось бы не дома прохлаждаться, а находиться по пути на службу, но, видно, день сегодня выдался особенный, словно бы декретом объявлены потачки и потворства служебным упущениям, а отдельные конторы и вовсе будут, судя по всему, закрыты, чтобы, как говорится, поглядеть, что из всего этого выйдет. Известно же, что осторожность и куриный бульончик и здоровому не навредят. Мировая история смут демонстрирует нам наглядно, что когда речь идет о специфическом нарушении – реальном или пока только предполагаемом – общественного порядка, коммерческие и промышленные предприятия, чьи двери выходят прямо на тротуар, являют нам самые высокие примеры благоразумия, и к пугливой их повадке следует отнестись с уважительным пониманием, ибо именно эти сферы деятельности подвергаются наибольшей опасности, это им есть что терять, и это они в случае чего сильней всего пострадают от битья витрин, погромов и грабежей. Без двух семь дикторы со слезой в голосе, со скорбью в глазах наконец объявили, что глава государства сейчас обратится к народу. Вслед за тем во всю ширь экрана, колышась так вяло, лениво и томно, словно собиралось вот-вот беспомощно соскользнуть с флагштока, возникло полотнище национального флага. Видать, безветрие было, когда снимали, заметил кто-то из зрителей. При первых звуках государственного гимна национальная святыня как бы ожила немного, словно слабенькое дуновение внезапно сменилось мощным, бодрящим порывом ветра, какой веет исключительно на океанских просторах и над победоносными полка́ми, а если бы еще хоть чуточку, хоть капельку посильней – мы увидели бы наверняка и как подбирают павших героев валькирии. Вслед за тем гимн, постепенно стихая, увлек стяг за собой, или, наоборот, тот – его, это неважно, оба скрылись как бы за горизонтом, и на экране, стоя за чем-то вроде пюпитра или амвона, сосредоточенно и строго глядя в телесуфлер, явился народу президент. Справа от него навытяжку стоял собранный в скромные складки флаг – не тот, а другой, внутренний. Президент переплел пальцы, чтобы, надо думать, скрыть их невольное подрагивание. Волнуется, заметил тот же, кто комментировал бессильно обвисший флаг на заставке, поглядим, как будет выкручиваться и объяснять, почему они все удрали от нас. Зрители, ожидавшие неизбежный выброс президентского красноречия, представить даже себе не могли, какого труда стоила спичрайтерам эта речь – и даже не она сама, ибо тут надо было всего лишь перебрать струны стилистической лютни, но – обращение к аудитории, поиск тех слов, которыми в большинстве случаев открываются подобные речи. И в самом деле, если вспомнить щекотливое существо дела, было бы едва ли не оскорбительно сказать Дорогие Соотечественники или Уважаемые Сограждане или еще проще и еще благородней и, если потребовалось бы, подпустив в голос должное тремоло, затронуть любовь к отчизне: Португа-а-а-алки, Португа-а-а-альцы-ы, и да будет разъяснено незамедлительно, что слова эти возникли здесь по чистейшей игре воображения, не имеющего ничего общего с объективной действительностью, с каскадом тех серьезнейших происшествий, о которых мы со столь присущей нам дотошной обстоятельностью поведали читателям, а всякое совпадение со страной, населенной вышеупомянутыми португалками и такими же португальцами, является совершенно случайным. Это не более чем и всего лишь – пример, иллюстративный, так сказать, материал, и за него мы при всей чистоте намерений наших готовы принести извинения и прежде всего – потому, что не к месту приплели или прилепили народ, на весь мир славящийся похвальнейшей гражданской сознательностью и поистине религиозным рвением в отправлении своих электоральных обязанностей.