Умберто Эко - Маятник Фуко Страница 18

Я почувствовал, что дальше отсиживаться невозможно, и поднял перчатку.

— Могу я предложить грамматику анаколуфов?

— Хорошо! Хорошо! — отозвались один и другой и принялись куда-то записывать.

— Есть загвоздка, — остановил их я.

— Какая?

— Как только о вашем проекте станет известно, к вам повалит народ и захочет публиковаться по этим темам.

— Я тебе говорил, что мальчик вострый, слышишь, Якопо, — произнес Диоталлеви. — Именно в этом и состоит наша главная проблема. Против собственного желания нам удалось создать идеальную модель реальной науки. Мы доказали необходимость возможного. Лучше нам не обнародовать проект. Я должен идти.

— Куда? — спросил Бельбо.

— Пятница, вечер.

— О Господи милосердный, — сказал на это Бельбо. Потом обратился ко мне: — Тут напротив через улицу живет несколько семей правоверных евреев, знаете, таких, в черных шляпах, с бородами, с пейсами. Их в Милане почти совсем нету. Сегодня пятница и после заката начинается суббота. В это время в доме напротив как раз готовятся, чистят семисвечники, жарят и варят, все так раскладывают, чтобы назавтра можно было бы ничего не делать и не зажигать ни свет, ни газ. Даже телевизор работает у них с ночи, только приходится примириться с тем, что нельзя переключать каналы. Наш друг Диоталлеви через свою подзорную трубу бессовестно подглядывает из окна за евреями и тает от восторга, воображая себя тоже там, по ту сторону улицы.

— А почему? — спросил я.

— Потому что наш друг Диоталлеви настойчиво утверждает, будто он еврей.

— То есть как это утверждаю? — обидчиво спросил Диоталлеви. — Я еврей. Вы что-то имеете против евреев, Казобон?

— Кто, я?

— Диоталлеви, — решительно вмешался Бельбо. — Ты не еврей.

— Не еврей? А как же моя фамилия? «Храни тебя Бог». Наряду с Грациадио.

— «Богу хвала», Диосиаконте — «С тобой Бог», — все это переводы с еврейского, это имена из гетто, типа Шолом Алейхем, что тоже означает «с вами Бог».

— Диоталлеви — самое обыкновенное имя, которое давали в приютах подкидышам. А твой дедушка был подкидыш.

— Еврейский подкидыш.

— Диоталлеви, у тебя розовая кожа, горловой голос и ты почти альбинос.

— Есть же кролики альбиносы, могут быть и евреи альбиносы.

— Диоталлеви, нельзя стать евреем по собственному желанию, как становятся филателистами или свидетелями Иеговы. Евреем можно только родиться. Успокойся, ты такой же язычник, как и все вокруг.

— Нет, я обрезан.

— Опять за свое. Каждый может обрезаться из гигиенических соображений. Достаточно договориться с фельдшером, у которого есть термокаутер. С какого возраста ты обрезан?

— Не будем уточнять.

— Ну почему же. Как раз лучше бы уточнить. Евреи всегда все уточняют.

— Никто не докажет, что мой дедушка не был еврей.

— Разумеется, раз он был подкидыш. Но с таким же успехом он мог бы быть и наследником византийского трона, и побочным сыном Габсбургов.

— Никто не докажет, что мой дедушка не был еврей. Его нашли около гетто.

— Но твоя бабушка не была еврейкой, а счет родства у евреев ведется по материнской линии.

— Да, но есть голос крови, а голос крови подсказывает мне, что у меня изысканно талмудичный склад ума. Надо быть подлым расистом, чтобы утверждать, будто какие-то язычники способны на такую талмудическую изысканность, на какую способен я.

С этими словами он вышел. Бельбо сказал: — Не обращайте внимания. Этот разговор повторяется постоянно, и я каждый раз выдвигаю по одному новому аргументу. Дело в том, что Диоталлеви помешался на каббале. Не хочет слышать, что бывают и каббалисты-христиане. А вообще, знаете, Казобон, если Диоталлеви в конце концов так уперся быть евреем, что я с этим могу сделать?

— Ничего. У нас демократия.

— У нас демократия.

Он закурил сигарету. Я вспомнил о цели своего визита.

— Вы говорили о тамплиерской рукописи, — сказал я.

— Ах да. Сейчас. Она была в папке из кожзаменителя. — Он прошелся пальцами по пирамиде рукописей и попробовал вытащить одну из середины, при этом не нарушив равновесия. Рискованный замысел — и действительно половина рукописей рухнула на пол. В руках у Бельбо осталась папка «под кожу».

Я просмотрел оглавление и вступление. — Речь идет об аресте храмовников. В 1307 году Филипп Красивый решил арестовать всех храмовников Франции. Легенда, однако, гласит, что за два дня до того как были подписаны ордера на арест, некий воз, груженный свежим сеном и влекомый быками, выехал из ворот Храма, в Париже, и взял неизвестный курс. Говорили, что в нем спряталась группа рыцарей под водительством некоего Омона и что они укрылись в Шотландии, объединившись вокруг ложи каменщиков в Килвиннинге. Согласно этой легенде, рыцари-храмовники внедрились в бригады каменщиков, которым и передали секреты Храма Соломона. Именно это я и предвидел. Этот человек тоже пытается приурочить зарождение масонства к моменту бегства храмовников в Шотландию. Эта версия муссируется вот уже два века. Она ни на чем не основана. Доказательств нет. Я могу положить вам на стол пятьдесят книг, и во всех рассказывается именно это, и все передирают друг у друга. Смотрите сюда, вот я открыл на случайном месте: «Доказательство высадки тамплиеров в Шотландии состоит в том факте, что даже и сейчас, через семьсот пятьдесят лет, в мире сохраняются тайные ордена, которые считают себя наследниками Гвардии Храма. Как иначе объяснить подобную преемственность?» Видели? Как можно сомневаться в существовании маркиза Карабаса, если кот утверждает, что он у него на службе?

— Все ясно, — сказал Бельбо. — Рукопись вон. Однако это дело с тамплиерами, по-моему, любопытное. Раз в жизни мне попался информированный человек, и было бы глупо так просто вас отпустить. Объясните мне, почему все занимаются храмовниками и никто не занимается мальтийскими рыцарями. Нет, сейчас не начинайте. Уже поздно. Мы с Диоталлеви через несколько минут должны ехать ужинать с господином Гарамоном. Но где-то в пол-одиннадцатого все это кончится. Я охотно увиделся бы с вами в «Пиладе», постараюсь привести также и Диоталлеви, хотя он непьющий и ложится рано. Вы будете там?

— Где мне еще быть? Я ведь потерянное поколение, и если кто меня хочет найти — пусть ищет там, где собираются все потерянные… Буду вас ждать.

13

Li frere, li mestre du TempleQu'estoient rempli et ampleD'or et d'argent et de richesseEt qui menoient tel noblesse,Ou sont ils? que sont devenu?[38]

Chronique a la suite du roman de Fauvel

Et in Arcadia ego.[39]

«Пилад» тем вечером представлял собой типичную картину золотого века. Буквально в воздухе витало предчувствие, что революция не только назрела, но и нашла себе спонсора — Союз Промышленников. Владелец трикотажной фабрики (битловка, борода) играл в подкидного дурака с будущим террористом в двубортном костюме и галстуке. Ломалась парадигма. Еще в начале шестидесятых годов борода была признаком фашизма — шкиперская, в духе Итало Бальбо;[40] в шестьдесят восьмом она стала означать революционность, а потом приобрела нейтральный смысл в духе «я выбираю свободу». В любую эпоху борода заменяет маску; фальшивую бороду лепят, чтобы не быть узнанными; но в те времена, в начале семидесятых, можно было маскироваться настоящей. Прикрывать бородой свою исконную бородатость: пред лицом подобной бороды вряд ли могла пройти бравада бородою. Однако этим вечером самая искренняя борода рисовалась даже и на бритых лицах, ее не носивших, но намекающих, что непременно бы носили, да дух противоречия не позволяет.

Бог с ним. Наконец предо мною предстали Бельбо и Диоталлеви. Вид у них был мученический, и они не могли говорить ни о чем, кроме перенесенного ужина. Я тогда еще не представлял себе ужины с господином Гарамоном.

Бельбо потребовал ежевечернюю дозу, Диоталлеви долго и подозрительно принюхивался и расхрабрился на стакан минеральной. Мы нашли столик в глубине зала, еще не остывший после двух шоферов, которые отправились по домам, потому что назавтра вставать было рано.

— Ну, ну, — начал с ходу Диоталлеви. — Тамплиеры.

— Не надо, умоляю. Это можно прочесть в любом учебнике.

— Мы любим сказовый стиль, — сказал Бельбо.

— Это более мистично, — сказал Диоталлеви. — Бог создал мир с помощью слова, Заметьте, не телеграммы.

— Да будет свет тчк подробности письмом, — отозвался Бельбо.

— Не письмом, а посланием к фессалоникийцам, — сказал я.

— Давайте о тамплиерах, — сказал Бельбо.

— Значит, — начал я.

— Со значит начинать неграмотно, — запротестовал Диоталлеви. Я сделал вид, что встаю со стула. Никто не стал умолять сесть. Я сел сам.