Олдос Хаксли - Остров Страница 18

— Трудно сказать. Он выделял много мотивов.

— Но едва ли не важнейший из них — детская сексуальность. В младенчестве и раннем детстве мы обладаем врожденной сексуальностью, не сосредоточенной в половых органах; она как бы разлита по всему телу. Это унаследованный нами рай. Но мы теряем его, когда становимся взрослыми. Мэйтхуна помогает вернуть утраченный нами рай. — Он обернулся к Радхе. — У тебя хорошая память, — сказал он девушке. — Какое высказывание Спинозы приводится в учебнике прикладной философии?

— «Обучите тело множеству вещей, — процитировала девушка, — и это поможет вам усовершенствовать разум и прийти к разумной любви к Богу». Такова цель любой йоги, и в том числе мэйтхуны. Мэйтхуна — самая настоящая йога, — настаивала девушка, — ничем не уступающая ни раджа-, ни карма-, ни хатха-йоге. Она даже превосходит их, если только вы способны это осознать. Мэйтхуна действительно приводит вас туда.

— Куда именно? — спросил Уилл.

— Туда, где вы познаете.

— Что познаю?

— Познаете, кто вы есть на самом деле, и — как это ни невероятно, — добавила девушка, — Tat tvam asi; ты — это Тот, но так же и я; Тот — это я.

На щеках вновь появились ямочки, зубы сверкнули в улыбке.

— Но Тот — это также и он. — Девушка указала на Рангу. — Невероятно, правда? — Поддразнивая Рангу, она высунула язык. — Но все же это факт.

Ранга улыбнулся и указательным пальцем надавил на кончик ее носа.

— И не просто факт, — сказал он, — а познанная истина. — Он легонько щелкнул Радху по носу. — Познанная истина, — повторил он, — и потому, девушка, будьте осторожны.

— Удивительно, почему все до сих пор не стали просветленными, — сказал Уилл, — ведь для этого требуется лишь заниматься любовью по особому методу. Чем это объяснить?

— Сейчас объясню, — начал Ранга.

Но девушка перебила его.

— Прислушайтесь, — сказала она, — прислушайтесь!

Уилл прислушался. Вдали тихо, но отчетливо звучал странный, не принадлежащий человеку голос, впервые приветствовавший его на Пале:

— Внимание, — твердил голос. — Внимание. Внимание.

— Опять эта проклятая птица!

— Но здесь кроется загадка.

— Во внимании? Но только что вы говорили о другом. Как же быть с зарезервированным молодым человеком?

— Это способствует усилению внимания.

— Да, внимание при этом значительно усиливается, — подтвердил Ранга. — И внимание — основная цель мэйтхуны. Техника не просто превращает занятие любовью в йогу, но приводит к особому виду познания. Вы приходите к осознанию ощущений и к осознанию не-чувствия в каждом ощущении.

— Что значит: «осознание не-чувствия»?

— Не-чувствие — это сырой материал для ощущений, который мне поставляет мое не-я.

— И вы внимаете своему «не-я»?

— Конечно.

Уилл повернулся к маленькой сиделке.

— И вы тоже?

— Своему «я» и в то же самое время своему «не-я». И даже тому, что является «я» и «не-я» Ранги; и своему и его телу; всему, что ощущает. Внимаю чувству любви и дружбы, и загадке другой личности — совершенно чужой, которая наполовину является тобою и в то же время не является. И чувствую, что чувствует этот «другой». Ведь он может быть открыт для ощущений или, напротив, жить разумом, и тогда все ощущения представляются ему низкими, лишенными романтизма, грязными. Но они не грязные — ибо, при полном познании их, становятся столь же прекрасны, как многое другое, и едва ли не чудесны.

— Мэйтхуна — это дхьяна, — заключил Ранга, полагая, что новое слово объяснит все.

— Но что такое дхьяна? — не унимался Уилл.

— Дхьяна — это сочувствие.

— Сочувствие?

Уиллу вспомнился землянично-розовый альков на Чаринг Кросс Роуд. Но слово «сочувствие» совершенно не вязалось с этим воспоминанием. И все же, подумал Уилл, даже там он обретал некое убежище. Смена рекламной иллюминации помогала ему уйти от повседневного «я» — но, к сожалению, она уводила Уилла от его существа в целом; это был уход от любви, понимания, общественного признания; от осознания чего-либо, кроме мучительного безумия зеленовато-трупного или розового свечения дешевой, вульгарной иллюзии.

Уилл вновь взглянул в сияющее лицо Радхи. Каким счастьем оно лучилось! Какая неколебимая убежденность — не в греховности, на которую обречен мир, по мнению мистера Баху, но в противоположной ей непорочной безмятежности и благословенном покое! Это было так бесконечно трогательно! Но Уилл не желал, чтобы это его хоть сколько-нибудь затрагивало. Noli me tangere21 — таков категорический императив. Взглянув на проблему под несколько другим углом, Уилл нашел все это донельзя смешным. Что нам следует делать, чтобы спастись? Краткий ответ содержался в непечатном слове.

Улыбнувшись своей невысказанной шутке, Уилл спросил иронически:

— Мэйтхуна, наверное, изучается в школе?

— Да, в школе, — бесхитростно подтвердила Радха, что значительно убавило раблезианский пыл ее собеседника.

— Мэйтхуну изучает каждый, — добавил Ранга.

— И когда же начинается обучение?

— Почти в одно время с тригонометрией и общей биологией. То есть в пятнадцать лет или пятнадцать с половиной.

— А потом — после окончания школы и вступления в брак, если только браки у вас существуют?

— О, конечно же, конечно же, существуют, — уверила его Радха.

— И вступившие в брак практикуют мэйтхуну?

— Не все, разумеется. Но очень многие.

— Постоянно?

— Да, если только они не собираются зачать ребенка.

— А те, кто не хочет иметь детей, но желает внести в свои отношения некоторое разнообразие — как им быть?

— Они применяют контрацептивы.

— А контрацептивы у вас доступны?

— Доступны!.. Контрацептивы у нас распространяются правительством. Свободно, даром — правда, они оплачиваются из налогов. Почтальон в начале каждого месяца приносит тридцать штук — запас вполне достаточный.

— И дети не появляются?

— Только по желанию родителей. В каждой семье не более трех, а некоторые ограничиваются двумя.

— В результате чего, — Ранга вернулся к своей педантичной манере, — наше население увеличивается менее чем на треть процента ежегодно. Тогда как в Рендане прирост столь же велик, как и на Цейлоне: почти три процента. В Китае мы видим два процента, в Индии — один и семь десятых.

— Я был в Китае всего месяц назад, — сказал Уилл. — Ужасающее впечатление! В прошлом году я провел четыре недели в Индии. А до Индии посетил Центральную Америку, где прирост еще больше, чем в Рендане и Цейлоне. Бывал ли кто-нибудь из вас в Рендан-Лобо?

Ранга кивнул утвердительно.

— Всем, кто переходит на последний, шестой курс, где изучается современная социология, необходимо провести три дня в Рендане. Это помогает уяснить, что такое внешний мир.

— И что же вы думаете о внешнем мире? — поинтересовался Уилл.

Юноша ответил вопросом на вопрос:

— Когда вы были в Рендан-Лобо, вас водили на окраины?

— Напротив, они всячески старались отвлечь меня от посещения трущоб. Но мне удалось улизнуть.

Улизнуть ему удалось, вспомнил Уилл, когда они возвращались в гостиницу со сквернейшего вечера с коктейлем в министерстве иностранных дел Рендана. Там были все, кто представлял из себя что-либо. Местные сановники в мундирах с медалями в сопровождении супруг — в драгоценностях, в платьях от Диора. Все важные иностранцы — дипломаты, английские и американские нефтяные магнаты, шесть представителей японской торговой миссии, дама-фармаколог из Ленинграда, два польских инженера, турист из Германии, который приходился кузеном Круппу фон Болену, загадочный армянин, представлявший очень важный финансовый консорциум в Танжере, сверкающие победными улыбками, четырнадцать чешских специалистов, которые в прошлом месяце привезли морским путем танки, пушки и пулеметы от «Шкоды». И вот эти люди, говорил он себе, спускаясь по мраморным ступеням Иностранного управления на мостовую Площади Свободы, — вот эти люди правят миром. Нас почти три миллиарда, оставленных на милость тысяче-другой политиканов, магнатов, банкиров и генералов. Вы — цианид земли, а цианид никогда, никогда не потеряет своей силы.

После блистательного вечера с коктейлем, после веселья и ароматов канапе и обрызганных «шанелью» дам переулки за новехоньким, только что построенным Дворцом Правосудия показались особенно темными и шумливыми; а те несчастные, которые нашли приют под пальмами улицы Независимости, были позабыты и Богом и людьми куда более, нежели тысячи бродяг, лишенных крова и надежды, что лежали вповалку, будто мертвые, на улицах Калькутты. Уилл вспомнил маленького мальчика — крохотный скелетик с огромным, как горшок, животом. Малыш был в синяках и дрожал; он свалился со спины сестренки, которая была немногим старше его.