Аксель Сандемусе - Былое — это сон Страница 18

Оба соперника грозились убить друг друга и, как уже говорилось, у обоих были револьверы. Незадолго до убийства Карл Торсен грозился, что убьет Антона Странда, это слышали многие. Отношения между соперниками были накалены до предела. Убийство можно было предвидеть. Полиция решительно не в состоянии назвать кого-нибудь другого, имевшего хотя бы самый незначительный повод для убийства Антона Странда. Напротив, его все очень любили. Ему не повезло только с Йенни.

Отношение Йенни Люнд к этим двум мужчинам может дать повод для размышлений, однако суд не вправе винить женщину за то, что она колеблется в выборе. Это интересно, но не более. Мы ежедневно сталкиваемся с такими вещами, и, думаю, мало кто из нас не попадал в подобную ситуацию. Вряд ли можно говорить о моральной ответственности Йенни Люнд. Легко предположить, что ей и в голову не приходило, что мужчины схватятся за оружие.

Судья считал, что кондуктор, безусловно, не лжет: он видел револьвер. Но ведь он мог и ошибиться. Однако, если сопоставить его показания с показаниями старьевщика, весьма вероятно, что кондуктор на самом деле видел револьвер.

Прокурор считает, будто старый Хартвиг Люнд «не желает ни во что ввязываться». Вообще-то это характерно для стариков, но в данном случае заявление прокурора ни на чем не обосновано. Если Хартвиг Люнд утверждает, что он спал, и нельзя доказать обратного, нет никаких причин не верить ему.

Даме со второго этажа показалось, будто выстрел раздался в доме. Так и должно было показаться, если стреляли с порога. Антон Странд лежал лицом вниз, головой к двери, стреляли спереди. Не исключено, хотя и сомнительно, что он перевернулся, когда падал. Не забывайте, пуля пробила сердце, и смерть наступила мгновенно.

Судья перечислил остальных свидетелей и напомнил, что оружие, которым было совершено убийство, так и не нашли. Это еще ни о чем не говорит, факт остается фактом — Антон Странд убит. Оружие могли выбросить так далеко, что его трудно найти. А револьвер Карл Торсен все-таки покупал.

Обвиняемый не во всех своих показаниях придерживался истины, но это не так уж важно. Даже самый невинный человек обычно кое-где и приврет, чтобы себя обелить. К тому же Карл Торсен лгал только в мелочах, которые ничего не значат, надо помнить, что нервы у него напряжены до предела. Было бы куда подозрительней, окажись у него наготове безупречные объяснения, и если б в таком положении он ни разу бы не оступился.

— Если все сопоставить, — продолжал судья, — вряд ли останутся сомнения в том, кто стрелял. Легко представить себе, что Карл Торсен, боялся ли он нападения или хотел напасть сам, — а может, и то и другое, — предчувствовал, что этот вечер будет решающим. Вот он и купил револьвер.

Да, скверно. Обвиняемый готов совершить опаснейший поступок: хочет защищаться с оружием в руках вместо того, чтобы искать защиты у полиции. Почти с полной уверенностью можно утверждать, что убийство совершил он. У нас не хватает улик, но нам известно столько разных обстоятельств, что, по нашему мнению, они образуют неразрывную цепь. Убедительно доказать, что Карл Торсен не спустил курок, было бы очень трудно.

Но если считать, что роковой выстрел был сделан Карлом Торсеном, нам все равно остается неизвестным одно последнее и чрезвычайно важное обстоятельство. Суд должен учесть, что между спонтанным выстрелом и предумышленным убийством — огромная разница. Между этими крайними точками — и шальной выстрел, и убийство в целях самообороны, и намеренное убийство, одним словом, все виды убийств, начиная от несчастного случая и до бандитского убийства. Все говорит за то, что это не был несчастный случай. Но что же все-таки произошло? Поскольку нам неизвестно последнее и весьма важное обстоятельство и мы можем лишь предполагать, что выстрел был сделан Карлом Торсеном, долг обязывает нас найти случившемуся самое мягкое объяснение. Было бы неправильным считать, будто Карл Торсен виновен в том, что мы обычно называем предумышленным убийством, этому многое противоречит.

Фрёкен Люнд понадобилось выйти из дому. Давайте представим себе следующее: оставшись один, Карл Торсен подходит к окну или к двери, он чего-то ждет и очень нервничает. Увидев человека, он ни минуты не сомневается в том, кто это, и сразу выходит из дому, — может, он уже собирался уходить, а может, просто не хотел затевать ссору в доме. Антон Странд поднимает револьвер, хотел ли он выстрелить в своего соперника или только пригрозить ему — это неважно. Мы должны помнить, что револьвер, который нашли возле Антона Странда, был заряжен. Карл Торсен оказался проворнее своего противника. Это, можно сказать, была дуэль. Драма ревности получила развязку. В то мгновение, когда они встретились возле дома, один должен был умереть.

Вот самое мягкое объяснение тому, чего мы не знаем в точности: Карл Торсен стрелял в целях самообороны.

Но он приобрел оружие перед этой встречей, и кроме того: почему он не признался, что действовал в целях самообороны? Даже если б мы были убеждены, что это предумышленное убийство, никто бы не мог доказать, что Карл Торсен лжет, скажи он, будто стрелял в целях самообороны. Нам пришлось бы принять его объяснение, ибо рядом с Антоном Страндом лежал заряженный револьвер и на нем были отпечатки только его пальцев. Все это Карл Торсен, разумеется, знал задолго до суда. Почему же он сам не прибегнул к этому объяснению, которое, в худшем случае, грозило бы ему лишь коротким тюремным заключением, а в лучшем — привело бы и к полному оправданию? Означает ли такое умалчивание, что Карл Торсен невиновен или что его мучают угрызения совести, поскольку скорей всего стрелял все-таки он?

Далее следовал перечень статей и параграфов закона, в которых предусматривались все виды убийства. Наконец последовали вопросы присяжным: во-первых, виновен ли в убийстве Антона Странда кто-то другой, во-вторых, виновен ли в его убийстве Карл Торсен, и, в-третьих, как следует квалифицировать это убийство?

Я не стал дожидаться приговора, но, как тебе, наверно, известно, мой брат получил год тюрьмы. Когда я уходил, мне было приятно сознавать, что все-таки Карла Манфреда не засадят надолго. Это было уже ясно. Защитник должен был сказать как раз то, что сказал судья, — не мог же он надеяться, что суд вообще забудет о трупе, мертвых нельзя попирать. Во всяком случае, так бездарно. Судья показал, как можно истолковать все, что связано с убийством. Присутствовавшие поверили, что Карл и Антон легко могли бы поменяться местами.

Никто бы не пострадал, если б это дело, которое так близко касалось всей твоей семьи, было просто прекращено. Человек не повторит такого, разве что он испытывает особую слабость к трагическим треугольникам. Но я согласен — правосудие должно идти своим путем. Я, как и все, считал, что только бедный Карл мог убить бедного Антона, больше никто. Пишу то, что я тогда думал: кто его знает, думал я, но, если судить по глазам, эта девушка не такая уж тихоня. Ясно, что она любит жизнь и на танцах никогда не подпирала стенку.

Я перебрал в уме всех свидетелей. Дама, которая шла по дороге, что-то хитрила. Думаю, во время убийства ее тут и близко не было. Но ведь интересно выступить в качество свидетеля на таком громком процессе. Вот кондуктор — тот говорил правду, у него на лице было написано, что он по вечерам зачитывается Уоллесом. Карл это сразу подметил. Со старьевщиком посложнее. Свидетель, который своими показаниями ставит самого себя в трудное положение, вызывает доверие… но ведь он явился не добровольно.

Я решил, что судья, к сожалению, прав, и перестал ломать голову над этим делом. Получит убийца год тюрьмы, восемнадцать месяцев, два года, три или вообще ничего, Антон Странд уже не воскреснет. А мать с отцом столько трудились ради него, столько мечтали. Жил на свете человек, звали его Антон Странд…

Да, маленький Джон, если ты когда-нибудь прочтешь это, быть может, во время третьей мировой войны, надеюсь, расстояние во времени позволит тебе лучше, чем мне, понять все, что я пережил в Норвегии в 1939–1940 годах. Все станет далеким прошлым. Людей, о которых здесь идет речь, уже не будет в живых. То, о чем ты прочитаешь, тебя не заденет, и ты сможешь интересоваться только фактами. А может, поглощенный своими горестями и радостями, ты отложишь все в сторону и скажешь: «Пусть мертвые сами хоронят своих мертвецов».

Я написал, что не любил твою мать. Но верно ли это? Она была такая энергичная, такая веселая и любящая, такая хорошенькая. Мне было пятьдесят лет. Я был далеко не такой страстный, как она. Она любила сидеть у меня на коленях, когда я курил сигару. А Сусанна спокойно сидела за столом напротив меня, сама курила сигару и пила, не отставая. Твоя мать была слишком молода. Мир был еще нов для нее. Мне больше нравилась Сусанна, она была зрелая женщина.