Виктор Пронин - Кандибобер(Смерть Анфертьева) Страница 18

— Нет, — сказал он, — мораль не растяжимое понятие. Просто его нельзя сводить к толкованию, которое дает очередное начальство.

— Но тогда все очень легко свести к своему толкованию.

— Ну и что? Если веришь в себя, веришь себе... если твои желания никому не грозят... Разве что собственному растительному существованию... если это дает тебе ощущение постоянной, насыщенной жизни... И у тебя не корыстные расчеты, а надежды на счастье...

— Но и корыстные расчеты могут обещать счастье, — возразила Света, не отпуская руку Анфертьева.

— Если счастье в корысти... Много ли оно стоит?

— Какова корысть, — усмехнулась Света.

— Мой самый корыстный расчет заключается в том, чтобы пройти по этой тропинке еще метров сорок и тогда бледные лица, приникшие к окнам бухгалтерии, скроются за листвой.

— Почему им так любопытно?

— Они лишены чего-то подобного.

— Но это же страшно?

— Конечно.

— Нас осуждают?

— Осуждают меня.

— Почему?

— Я старше, я мужчина, я женат... А ты — моя жертва. Они боятся за тебя.

— Разве я в опасности?

— Да. Ты отступила от здравого смысла. Вернее, ты еще не отступила, но именно этого они и боятся.

— То, что я сейчас с тобой...

— Они опасаются большего.

— А ты?

— И я.

— Я тоже.

— Это хорошо... Значит, мы не сделаем лишнего.

— А необходимое, естественное, разумное?

— Тебе всегда хочется поступать, как велит здравый смысл?

— Нет. Наверно, это плохо, но далеко не всегда.

— Почему?

— Не знаю... В нем есть что-то от ограниченности. Здравый смысл представляется мне чем-то вроде инструкции. Это как при строгой няньке — всегда хочется поступить наоборот.

— Опасные мысли для служителя Сейфа, — сказал Анфертьев и сразу почувствовал, как что-то напряглось в его душе. Ему показалось, что он услышал скрип раздавленных паркетин под чугунными ногами Сейфа, удовлетворенный лязг стальных стержней в его глубинах. Анфертьева охватило ощущение, будто он должен вспомнить что-то, увидеть, понять, будто в эту самую секунду происходит очень важное и необходимо сделать еще небольшое усилие, напрячь кое-какие силы в себе и увидеть нечто — судьбу, будущее, итог. Анфертьев закрыл глаза, сжался, пытаясь вызвать из подсознания зреющее предчувствие. Но нет не удалось. Он перевел дыхание, утешаясь тем, что ощущение повторится и тогда, кто знает, может быть ему повезет больше.

А вечером Анфертьев рассказывал Таньке сказку.

Танька была для него чем-то вроде компаса. Не зная, как поступить, в какую сторону склониться, Вадим Кузьмич вспоминал дочь, и ложное отпадало само. Он не пытался вообразить, как поступила бы на его месте Танька, ему достаточно было представить ее круглую мордашку, синие глаза, горевшие ожиданием необычного, чтобы сразу обнаружилась фальшь в словах, поступках, решениях...

Так вот сказка... Танька (лежит в своей кроватке, сдвинувшись к самой стенке):

— Пап, садись! Здесь много места, садись. Вот так... Тебе удобно? Не тесно?

А то я могу еще подвинуться... Сказку, пап!

Вадим Кузьмич (присаживается):

— А может, завтра?

Танька (с отчаянием, мольбой, скорбью):

— Пап!

Вадим Кузьмич:

— Ну, хорошо... Значит, так... Жила-была девочка.

Звали ее Маша. Пошла она однажды в лес и заблудилась...

— Нет! Я знаю. Нашла она домик, а в нем жили медведи, их не было дома, она все съела, стул сломала, спать завалилась, а подружки без нее вернулись...

Нет-нет, не хитри!

— Ладно... Ты не слышала про ежика, у которого иголки не выросли? Нет? Ну, слушай. Родился однажды в темном дремучем лесу...

— Там и волки были, и медведи, и змеи поганые, да?

— В том лесу много чего водилось — бурундуки, кроты-подземельщики, лисы кровожадные...

— И лешие, и кикиморы болотные?

— Леших там было видимо-невидимо. Так вот, родился в том лесу маленький ежик. И оказалось, что у него нет ни одной иголки. Что тут делать? Ежик подрос ему погулять хочется, а мама не пускает, потому что любой зверь его сразу же съест. И вот как-то утром, когда мамы дома не было...

— Она, наверное, ушла на базар за картошкой?

— Да, скорее всего. Только мама скрылась за деревьями, ежик выскочил из-под пня и бегом в лес. И вдруг навстречу ему...

Танька (закрывает рот руками):

— Волк?! Вадим Кузьмич:

— Нет, не волк. Заяц. Спрашивает заяц: «Где же твои иголки? Как же ты не боишься на своих коротких лапках бегать по лесу один, да еще без иголок?» — «Что же делать, — отвечает ежик печальным голосом, — не выросли иголки». — «Плохи твои дела, — сказал заяц, — не знаю даже, как тебе помочь. Будь у тебя ноги подлиннее, вроде моих, ты мог бы удрать от кого угодно, а так... Не знаю, не знаю». И ускакал.

— Почему же заяц не посадил ежика себе на спину и не отвез домой?

— Ежик не хотел домой, он только вышел погулять. Идет он дальше, старается под кустами пробираться, в густой траве, но едва оказался на тропинке, увидел, что навстречу ему летит ворона. Увидела она ежика...

— А вороны едят ежей?

— Нет, что ты! Но она была очень болтливая, эта ворона, и могла рассказать всему лесу, что видела ежика без иголок. Тогда звери бросились бы искать ежика и, конечно, нашли бы его и съели. Приземлилась ворона на тропинке и с удивлением смотрит на ежика одним глазом. Потом спрашивает: «Ты кто такой?» — «Ежик, — отвечает тот. — Только у меня иголки не выросли». — «А почему тебя еще никто не съел?» — опять спрашивает ворона.

— Какая нахальная!

— Они такие. «А потому никто не съел, — говорит ежик, — что меня еще никто не видел». — «Тогда тебя обязательно кто-нибудь съест», — сказала ворона.

Оттолкнулась лапами своими когтистыми от тропинки улетела.

— А почему она его не пожалела?

— Потому что это была глупая и злая ворона.

— Она, наверно, работала у лешего?

— Очень может быть. Ну так вот, ворона улетела, а ежик идет дальше.

— У меня прямо сердце изболелось за этого ежика.

— Слушай дальше. Идет он, идет, принюхивается к запахам лесным, присматривается, что к чему, и вдруг видит, что на него сверху...

— Орел?!

— Нет, белка. Спрыгнула с дерева прямо перед ежиком, обежала вокруг, остановилась. «Ай-ай-ай! — говорит. — Как же тебе не страшно в таком виде по лесу гулять?»

— Какая хорошая белка!

— "Почему же не страшно? — отвечает ежик. — Еще как страшно, но что делать, если у меня иголок нет?" — «Придется тебя выручать», — говорит белка. Прыгнула она на дерево, обломила веточку сосны с самыми длинными и острыми иглами и бросила ежику. «Носи, — сказала она ему, — на спине, и никто не догадается даже, что это не твои иголки».

— И однажды ежик забыл веточку дома, или ее унесло ветром, или украла ворона, а может, медведь наступил на нее лапой и сломал... Ой, наверно, с ежиком что-то случилось! Ты мне сразу скажи: никто его не съел?

— Ежик очень берег сосновую веточку и никогда с ней не расставался. И вот однажды, уже в конце лета, идет он со своей веточкой по знакомой тропинке, и вдруг на него сверху...

— Знакомая белка?!

— Она самая. Спрыгнула с дерева на тропинку, поздоровалась с ежиком и спрашивает; «Что ты, — говорит, — несешь на спине?» А ежик удивляется: «Как, — Спрашивает, — что? Твою веточку несу, чтобы никто не догадался, что у меня иголок нет». Тут белка как расхохочется, лапками за живот схватилась, на тропинку упала, остановиться не может...

— Выросли! Ура! Я догадалась! У него за это время выросли иголки, а он даже не заметил! Ну и глупый ежик! Все-все, дальше не надо, дальше я сама все знаю.

Иди спать, пока-пока, спокойной ночи! Ежик, наверно, боялся к зеркалу подойти, чтобы не видеть, какой он страшный и некрасивый. А лисица однажды решила, что он в самом деле без иголок, что они у него ненастоящие — вороне поверила. И хвать его за спину! А иголки оказались настоящими. Как закричала лиса диким голосом, как отпрыгнула! И целый месяц ни с кем не разговаривала, потому что у нее язык распух и даже во рту не помещался. Вот что с ней было! И тогда она решила, что ворона посмеялась над ней и нарочно сказала, будто у ежика нет иголок. Лиса подстерегла ворону, бросилась на нее и вырвала весь хвост, та еле успела в воздух подняться. А когда ворона прилетела к лешему и пожаловалась и тот узнал, кто испортил его ворону, он нашел лисицу, да как топнет, да как закричит по-человечьи! А в это время по лесу гуляла девочка Маша или, например, я, Таня.

И я услышала человечий голос, вышла из кустов, а на полянке стоит леший, из ушей у него мох растет, в руках палка суковатая, а вместо ног копыта лошадиные.

Увидел меня леший, застеснялся, что он такой некрасивый, сразу пропал с глаз и очень переживал всю ночь, вздыхал и даже плакал...

С этими словами Танька засыпает...

Как-то в фотолабораторию зашла Света, радостная, румяная с улицы, вошла и тут же увидела ворох снимков — накануне Анфертьев, проходя между столами и пощелкав своей машинкой, снял обитательниц бухгалтерии. Он поставил на аппарат телеобъектив, и женщины не ожидали, что он, фотографируя их издали, сумеет каждой заглянуть в глаза. Света схватила снимки и выбежала, торопясь порадовать всех, порадоваться со всеми.