Анатолий Байбородин - Не родит сокола сова Страница 18

Она хотела подсобить молодым и, не выжидая затишка, отпустила на волю мелко дребезжащий в плаче, прерывистый голосок, который так тоскливо и одиноко пролился, не в лад песне, что молодые жалостливо оглянулись на мать.

— Ты, Аксинья, раз не умеш, дак молчи сиди, — поморщился отец. – Лучше рюмку выпей.

— А ты не попрекай, не попрекай меня рюмкой. Я ее, может, раз в году в рот беру, а ты через день да кажный день. Ты вот седни цельный день яйца парил, как наседка, ходил, прохлаждался, а я затемно поднялась и дотемна на ногах, аж стегна болят.

— А кто деньги зарабатыват? — скандально прищурился отец.

— Ох, уработался — керосин отпускал.

— Вы с Ванькой хошь поганую копейку в дом принесли?

— Ты-то много приносишь, ага. Все в ненажорпу глотку улетат. А принесешь какую сотню, дак на бутылки же и вытянешь.

— Нет, ты мне прямо скажи: ты за свою жись хошь копейку одну в дом принесла?..

— Оте-ец…— Алексей подергал его за рукав.— Кончай. Давай лучше подпевай.

Немного побурчав под нос, успокоившись, отец готовился подхватить песню. Храбрясь, растопыренной пятерней заправляя волосы назад, лихорадочно блестя засиневшими от выпитого, веселыми глазами, попробовал запеть, но голос его тут же сорвался, надсадно захрипел, а грудь часто зашатал сиплый кашель.

— Ты бы, отец, курил помене, — пожалела его мать. — А то ведь так эту соску изо рта не выпускаш. Утром еще глаза не успел путем продрать, а уж, гляжу, дымокурит, табакоед. Вот и задыхашся.

С грехом пополам уняв кашель, отец уже не лез петь, хотел было тут же после материного напоминания закурить, достал кисет с газеткой, но молодуха так просительно глянула на него, что он сунул кисет обратно в карман черных выходных галифе. От нечего делать стал скучающе, неодобрительно смотреть на поющих, особенно на мать, все пробующую подсунуть и свой голосок. Отцу после выпитого хотелось посудачить, поспорить, и он нетерпеливо подсасывал воздух беззубым ртом. Мать, обморочно вперившись взглядом в красный угол, где мерцали иконы, терла опухшие, покрасневшие от слез глаза.

— Плакать у меня… шагм арш из-за стола! — скомандовал отец. — Вот как тебя, Аксинья, будут замуж отдавать, товды и вой, подвывай, причитывай, а тут нечего мне сырость разводить. У баб да у пьяных слезы дешевы.

Отец грузно взнялся и шатко побрел дымить на крыльцо. А молодые повели недопетое:

У-у меня-а жена-а-а-а, ой, д-раскраса-авица-а…

Ждет меня-а домо-о-ой, ждет д-печа-алиц-ица-а…

Мать немного послушала песню, умиленно поморгав глазами, и завела свою приплаксу, вынутую на божий свет из полузабытого девичества, когда ее, тихую, кроткую, уже и просватали, и тятя со сватами били по рукам, отсудив ее богатому краснобаевскому парню, песельнику, гармонисту, и пела она напоследок на девичнике, когда подружки заплетали косы и выли погромче самой невесты:

Вы, подружечки-голубушки,

Вы пойдете во чисто поле гулять,

Вы сорвете по цветочку себе,

Вы совьете по веночку себе…

Молодые притихли, напряженно морщась, стараясь понять, чего это мать запричитала, а она дальше выплакивала свою песню-приплаксу из далекого девичества, в которое уже смутно верилось: то ли оно было, то ли приснилось среди ласково озаренных солнышком трав и тихих цветов и сейчас неожиданно вспомнилось:

А мой цветочек-то не сорвется,

А мой веночек-то не совьется,

Он останется, расплачется:

Уж ты, утица,

Уж ты, утица,

Уж ты, сера перепелица,

Ты зачем рано с гнезда сошла?

Ты зачем рано замуж пошла?..

— Н-н-но,—фыркнул вернувшийся со двора отец, — ишшо не чише завела.

— Почему?! Красивая песня, — сочувственно глядя на мать, отозвалась молодуха, — хотя и печальная.

Уж пошел дождь крупинчатый,

Промочил тепло гнездышко…

Словно Божией волей, чудной милостью доставались из матери давнишние слова:

Не сама я собою задумала,

Отдает меня батюшка…

Тут вся ее моченька петь иссякла, мать завсхлипывала в голос, темное лицо сморщилось — на заплатку не выберешь, собралось к сырому, скомканному рту, нос понуро обвис, а глаза моргали все чаще и виноватее.

— Живите уж ладненько, не бранитесь, людей не смешите, — сквозь всхлипы наказывала молодым. — Дай вам Бог дом нажить, детей водить. Чтоб ни нужы вам, ни стужи…

— Не плачь, мама, не плачь, — Алексей положил руку на ее сникшее плечо и теперь обнимал разом и невесту, заалевшую щеками, точно лепестками степной саранки, и мать, пожилую, похожую на лоняшнюю картоху-матку, какая, дав жизнь молодой картохе, ядрено напоив ее в земле своим соком, обмякла, почернела, вроде уже никуда не годная. Мать утихомирилась под сыновьей рукой, вздохнула полегче и повеселей.

— У меня все ребята в люди вышли. Вот бы еще Ванюшку с девками поднять, и помирать не страшно. Авось помянут обрым словом, поставят свечку на помин души.

— О-ой, мама, ты еще всех нас переживешь, — подмигнул ей сын.

— Фу, окстись, окаянный, кого буровишь, чирей тебе на язык.

— Ничего, мама, мы тебя на курорт отправим. Вон Степан предлагает, и Егор… Забегаешь у нас, как молодая, — Алексей захохотал, поднялся со стула и позвал отца во двор.— Пошли, батя, покурим.

— Да я вроде тока что. Но разве что за компанию. За компанию и жид удавился… Дай-ка мне свою папиросочку городскую, спробуем.

6

Когда мужики вышли, молодуха участливо спросила мать:

— А вы замуж вышли по любви? — но так как мать лишь недоуменно пожала плечами, то молодуха со знанием дела разъяснила: — Раньше же в деревнях насильно отдавали, из расчета. Я недавно видела в кино: у отца дочь выросла… красавица, а он ее отдал за старика… вдового. Тот богатый был, кулак, по вашему.

— За старика? — подивилась мать. — Ну, этот уж изверг, не отец. Какой же родитель зла своему чаду пожелает?! За старика… Эка страмотишша-то какая.

— Но ведь насильно ж отдавали?

— Не знаю, Марусенька, не знаю. Может, и насильно где. Не знаю, не видела такого, хошь убей. Быват, мужик нестарый овдовеет, дак и пойдет девка на детей, пожалеет мужика и ребятёшек. А за старика… Отродясь такого не слыхала. Это в городу у вас, поди, такое деется…

— Но ведь родители же все решали?

— На то они родители, чтобы решать. Это сиротинушке беда, некому благословить, под Божий венец проводить.

— Нет, девушке же хочется самой себе выбрать жениха.

— Ну, в добрых-то домах, бывало, и согласья спрашивали. А и не спросят, дак тоже не беда — родителям видней. Больно она, соплюшка, понимат. Ей блудня подмигнет да наплетет с три короба, она и хвост трубой. А потом всю жись слезами умыватся. Ладно ежели возьмет, а то наигратся да кинет. А родители век прожили, не таких видали ловкачей. Оне уж, дева, знают, за кого отдать, а кому и отказать. Девка может себе найти на погулянье, а родители, ежли добрые, — на жизнь. Кто же своей дочке счастья не желат?! Да хошь и сына взять.

— А чего ж тогда невесты плакали, заливались?

— Дак а как же, бара, не заплачешь — тяжело с родимым домом разлучаться, жалко с отцом матушкой прощаться.

— Ну, вот вы не ответили: вы с отцом по любви жили?

— А как же, Маруся, без любви-то, ежли мужик богоданный. В церкви Христовой венчались… За мужика завалюсь, никого не боюсь, — засмеялась мать.

— Не понимаю я этого, — насмешливо покачала молодуха головой.— Видно, плохо родители выбирали. Посмотришь у вас в деревне, редко где живут счастливо. Женщины замотанные, мужья пьют.

— Чо поделаешь, Марусенька, во грехе живем, – мать привычно побожилась, – да и жизнь такая пошла… кособокая. Шиворот-навыворот… Вот и живем, как нехристи… Тятя мой баял: раньше жили просто, да лет по сто, а теперь по пятьдесят, да и то на собачью стать. Вот оно как… и воем, за волю взявшись. Своя-то воля, она, пуще неволи…

Мать спохватилась, зябко передернулась, потому что на дух не переносила эдакие пустобайные, как она выражалась, суесловные говоря; хотя и сама ими, окаянными, грешила, но потом вслух и про себя сокрушалась, словно, сдуру поведав самое сокровенное, заголилась, подставила себя, нагую, чужим, бесстыжим глазам.

Пришли мужики, расселись, выпили, Алексей опять затянул недопетую песню:

А-а-а вернусь домо-о-ой д-на-а зака-ате дня-а-а,

Напою-у жену-у-у-у…

Переинача строчки из песни, весело пихнул невесту локтем, а когда она повернула к нему смеющееся, счастливое лицо, хитро подмигнул и быстро довел:

…обниму-у коня-а-а-а…

Невеста смачно вытянула его промеж лопаток и, придержав ладонь, огладила крутую спину, с кошачьей гибкостью приникнув грудью к Алексееву плечу.