Татьяна Соломатина - Отойти в сторону и посмотреть Страница 18

Нежный Дрёма своими мягкими пальцами прикрывает веки. Бессонная ночь даёт о себе знать. Хочется пить. Но ещё больше хочется ни о чём не думать. «Поспи, поспи. Рано, поди, поднялась…» Славный он, этот Слава. И так вписывается во всё со своим кряхтящим грузовичком, с беременной сестрой, с женой, персиками, солнечной пылью, бегущими по равнине тенями небольших облаков…

…Тень огромного орла со всадницей на шее отражается на слепом полотне ночи. Замерший полёт. Как иллюстрация к действию. Я вижу, точнее – знаю, – что они несутся над бездной, на дне которой какое-то движение, мельтешение предметов. Но мельтешение гармоничное, строгое. Я чувствую это.

Вдруг что-то нарушается. Сумерки бездны освещает молния опасности. Иллюстрация перестаёт быть просто картинкой. Огромная птица, сомкнув крылья, одним росчерком пространства оказывается внизу. Ещё миг – и она взмывает обратно в вечную ночь. В когтях её огромных лап один из странных предметов, что копошились там, на дне…

С оглушающим скрежетом тормозов грузовик, юзом еле удержавшись в пределах обочины, встаёт, как вкопанный. Тело, прямиком – в обход спящего сознания – среагировало молниеносно. Выбросив вперёд руки, я только чуть прикладываюсь лбом о боковую стойку кабины.

– Господи! Ты это видела?!

– Что?! – конечно, видела. Но мужику лучше этого не знать.

– Нет, ты видела?!!

– Я заснула…

– Вот там! Там! Только что был колхозный «уазик»! Вылетел из-за кустов с грейдера! Нас не видел, а может, пьяный! Я только подумал: «Всё, капец! Деваться некуда…» По тормозам… Понесло… Аж зажмурился, прости Господи! А его нет! Как растворился!

– Вы уверены?

– Да какой там! Всю родню за секунду вспомнил!

У него лицо в испарине. Выскакивает из машины, бежит вперёд к повороту на просёлочную. Крутится там, поглядывая то по сторонам, то вверх. Возвращается, обходит грузовик, залезает обратно в кабину и закуривает. Пара минут проходит в молчании.

– Ну, что там?

– Следы.

– Чьи?

– «Уазика».

– И что?

– И прерываются… Назад не сдавал – видно… Не понимаю!

– Слава, вы уверены, что не заснули за рулём? Знаете, бывает так, на секундочку…

– За мной не водится! – он щелчком вышвыривает окурок в приоткрытое окно. – Ладно, поехали. Сто лет гадать можно… Всё равно не понимаю!

Это «не понимаю» отражается на его лице ещё около двух часов – до конца пути.

Мне всё равно хочется спать. На лбу вздулась небольшая шишка, и голова слегка побаливает. В полусне, иногда резко открывая глаза, когда грузовик подскакивает на особо крупной выбоине, мне кажется, что я вижу всадницу на шее огромной птицы, тенью на слепом полотне ночи…

Дом на окраине Симферополя, под кроной огромной шелковицы, небольшой, но очень уютный.

Дворик и терраса под навесом из винограда. Цветы вдоль выложенных старым кирпичом, как брусчаткой, дорожек. У гаража из неоштукатуренного ракушника – густой малинник. За домом сад – действительно ухоженный. Персики, черешня. Кроны аккуратно подрезаны, стволы побелены, земля у корней вскопана и прополота. За садом маленький скотный двор. Начисто вытоптанный, без единой травинки. Зверья не видно – жара. Только копошение и редкое кудахтанье из сараев. Всё просто, добротно. Как и должно, наверное, быть. Или, скорее, как и было испокон века.

В доме прохладно, светло. Белёные стены. Дощатые, тоже выбеленные не то хлоркой, не то частым мытьём полы. Полки, рюшечки, занавески, циновки, подоконники, пара фотографий стариков…

Я сижу на кухне за столом. Передо мной молоко, хлеб, миска целой картошки в масле с укропом и нарезанное сало на видавшей виды разделочной доске. Я не голодна, но как-то само собой втягиваюсь и ем, ем. Так сладко, бездумно и спокойно здесь, что не хочется двигаться. Застыть среди этих солнечных теней, запахов и людей, которые родились миллионы лет назад вместе с этой землёй – и с тех пор не расстаются. Ни они с ней, ни она с ними.

Славина жена хлопочет у плиты. Заваривает чай.

Вскоре возвращается и сам Слава. Сообщает, что всё в порядке – мне везёт. Сват собирается выезжать сегодня в ночь. И не возражает против попутчицы. «Язва» его, мол, покобенилась. Но как узнала, что да как, так, вроде, и ничего. Так что кушай спокойно, а потом отдыхать – моя тебе уже постелила. В машине-то особо не выспишься. Рукомойник у крыльца. Удобства в саду, увидишь, там дорожка идёт. А мне машину ещё надо на базу отогнать, ну и там, то да сё…

От простыни чуть уловимый запах сена, цветов и дёгтя. На экране закрытых век, чуть подсвеченном белизной комнаты, чередуясь с плывущими пятнами, кругами и полосками, проявляются какие-то странные пейзажи, контуры лиц, и лишь однажды вспыхивает долина, залитая голубым светом незнакомого солнца. Усталость и покой, как родные сестра с братом, навоевавшись за день, затихают, обняв друг друга за плечи…

К вечеру приезжает сват – Николай – «со своей язвой». Нина оказывается вполне миролюбивой молодой женщиной. Задорной и неглупой, на первый взгляд. А вот Николай… Эх, мужская солидарность! Есть такие мужички – от них ощущение, как от кучи хлама в углу. Выбросить жалко – и приткнуть больше некуда.

Прощаюсь со Славой и его милой женой. Оставляю московский телефон, мол, если что – остановиться негде или город показать – всегда буду рада. Заставляют взять деревянный лоток черешни – жёлтой, моей любимой – и персиков кулёк «в дорогу». Сват, конечно, гундит, мол, места нет, но потом пристраивает «к своей». А «своего» у него набрано столько, что бедная «копейка» грозит прилечь пузом на асфальт.

В общем, отбываем.

Останавливаемся каждые вёрст триста – баллоны проверить, масло. И двигателю дать передохнуть-остынуть. По нужде. Да перекусить сухомяткой. Не́чего особенно рассказывать.

После ночи Нина всё больше глазеет по сторонам. Только «ох» да «ах», да «у нас не так». А ближе к Москве и вовсе замолкает. Устали все. Да и большие города у тех, кто мало с ними знаком или не знаком вовсе, вызывают реакции в виде тихого почтительного трепета или ярмарочного скоморошества, что в данном случае одно и то же. И призвано скрыть подсознательный страх путешественника, оказавшегося в мире иных правил и традиций. Иной культуры. Культуры, в которой вопрос, с какой стороны разбивать яйцо, остаётся актуальным со времён Гулливера и по сей день.

Черешню оставляю, под предлогом, что неудобно нести. Николай за дорогу все уши прожужжал, что в Москве черешня – валюта лучше водки. С ней он, мол, всё что хочет достанет.

С Ниной расцеловываемся, как старые подружки. Телефон тоже оставляю. Не очень хочется, но так правильно. Макс давно ещё рассказывал, что на карельских да мурманских дорогах, если у тебя что в пути приключилось, не надо, как у нас, скакать да руками махать-голосовать, пока какой-нибудь пенсионер от скуки к обочине не примет поинтересоваться. Первый же, кто бы ни ехал, остановится. Будь ты с машиной закипевшей или так – пешим ходом. Северяне знают толк в жизни. Может, и не добрался бы Ломоносов до столицы, коли не было бы такого понимания и взаимовыручки у северных людей. У них всегда есть нечто большее, что объединяет, кроме слов и правил, – голод и стужа…

Спасибо вам, Николай. Спасибо вам, Нина. И Славе с Ларисой привет от меня и спасибо. До свидания! И здравствуй… Москва!

Москва ли это? Высадили чёрт-те где – в Кузьминках. Автобаза, мол, где-то здесь или склад, гостиница на Юных Ленинцев… так и не поняла. Ну, Кузьминки и Кузьминки. Метро, оно тем и хорошо – где бы ты ни был и куда бы ни собирался – всё рядом. Такой город. А кто запамятовал – советую прокатиться до Симферополя и обратно на беременной черешней и персиками «копейке». Тогда маршрут Ждановская–Кунцево – как из передней на кухню пройти покажется.

К Максу – на Колхозную. Там, где-то во дворах Колокольникова переулка. Глаза вспомнят. Ещё не поздно… Хотя, «поздно – не поздно»! О чём я думаю?! О времени? О времени, которого, может быть, уже нет. Но если не будет этого странного времени, у меня не будет чего-то значительно большего. Чего-то, без чего время, чем бы оно ни являлось и каким бы ни представлялось, – просто тиканье метронома на пыльном пианино, долгие вечера бабьего лета, осенний пожар клёнов и бесконечная седая промозглость зимы… Откуда я это знаю?.. Не знаю. Бегом в метро! Вдруг что-то напутано, перевёрнуто, и он уже уехал? Где искать, как нагнать?..

Вот он – жёлтый дом. Средний подъезд со стёршейся табличкой номеров квартир. Третий этаж. Направо.

Отец, наверное, тасуя бешенство с паникой, обзванивает всех подряд. А может… Странно, что я только сейчас о нём вспомнила. А может, он уже на вокзале в Симферополе или Феодосии. Смотря что пересилило. Если паника – на вокзале. Если бешенство – вообще ничего не делает. Сидит на террасе, пьёт вино и ждёт новостей… Поймёт ли когда-нибудь? Почему было не рассказать ему всё? А поверил бы?.. А ты сама?.. Вот сейчас позвонишь, дверь откроется – и что? «Здравствуйте, Владимир Максимович! Вам не следует завтра никуда ехать. Потому что послезавтра мясорубка селя оставит о вас только добрые воспоминания. И что мне тогда делать? Всю оставшуюся жизнь выслушивать ликбезы о последствиях «первой влюблённости»?.. Да, я влюблена. Да, с моим отцом вы ровесники… Но только вы можете знать, что с этим делать. А я знаю только, что нельзя делать БЕЗ этого. Ничего нельзя»…