Сергей Каледин - Черно-белое кино Страница 18

В Польше два миллиона фермеров. Небогатых половина. Среди небогатых тридцать процентов бедных — бывших колхозников, обанкротившихся после освобождения. Богатые богаты по общеевропейскому ранжиру — мне они неинтересны, я их видел. До бедных я, к сожалению, не добрался. А вот у польских фермеров-середняков поел-попил. Середняк — это десяток гектаров, скотина, трактор, автомобиль, каменный домик и думка-мечта прикупить на будущий год еще землицы.

Середняка победнее я отыскал в небольшом городке Ловиче в праздник Тела Господня. В этот день Крестный ход идет по всей стране, всюду выставляют алтари, несут хоругви. Лович от мала до велика, празднично одетый, шел поклониться Спасителю. Ничего подобного в своей жизни я не видел. Мы с женой пробирались по улице против шерсти и смотрели в лицо Польше. Это была не толпа. Это была нация. Победить которую нереально. И как звучало слово Папы во время «Солидарности», было ясно без слов.

Праздник мы закончили за столом пана Рышека. Он снял парадный костюм, белую рубашку, переоделся и сразу стал обычным, не шибко грамотным крестьянином с незагорелой лысиной, весьма беззубым. Дед был прост до такой степени, что порой спал в том же сарае, где резал свиней.

На деликатный зачин не было ни сил, ни времени.

— Рышек, ты на черный день бабки копишь?

Дед слушал невнимательно, он сосредоточенно разливал алкоголь собственной выработки, без труда обхватив пузатую бутылку корявой задубелой клешней.

Жена перевела. Дед удивился.

— Для чэ́го пене́нзы хо́вачь?

— Нутам… дом сгорит, неурожай, болезнь?..

Дед засомневался, что я известный писатель: вопрос был явно не по разуму. Но ответил:

— Убеспече́не мам.

— А рэкет наедет — чем откупишься?

— Цо то значи? — не понял дед.

— Счастливый ты, Рышек, — завистливо вздохнул я. — Ну, а если мы тебе зимой нефть-газ отключим?

Жена взмолилась: не могу больше переводить, отпусти душу на покаяние.

Рышек повел меня в подвал одного, без толмача, показал отопительный прибор с компьютером, работающий на бензине, солярке, угле, вплоть до опилок и прессованной соломы.

— А машину тоже соломой заправлять будешь?

— По цо мне слома? Спиритус. Спиритус з кукурузы.

— А почему ты крест не носишь?

— Не тшеба. — Он постучал себя по сердцу. — Ту Бога мам.

Но я достал-таки его:

— А за кого ты, дедушка, голосовал, позволь спросить?.. Тут дед смутился, даже покраснел сквозь загар.

— За… Качиньского.

Польский актер Збигнев Цибульский — мой любимец, на которого я всегда хотел быть похожим.

Польские близнецы Качиньские: один — президент, второй — премьер-министр. Братья клеймят либералов, не любят богатых, тоскуют по цензуре. Душат «Газету Выборчу», главный орган польской перестройки, вместе с ее редактором Адамом Михником. Обещают повысить национальное, увеличить экономическое. Все неопределенно. Все знакомо. И что интересно: народ, постарше и поплоше, на посулы покупается. И это знакомо. Жизнь в Польше выруливает, но медленно. Ждать надо. Ждать народ не хочет. И вот тут-то… Неподалеку от Варшавы есть очаровательный старинный городок Торунь. Там радиостанция «Мария», где ведет передачи отец Тадеуш Рыдзык. Слушателей у него миллион, из них один процент — молодых, остальные — старше шестидесяти лет. До поры до времени «Радио Мария» пело в унисон Ватикану: свобода, братство, демократия. Но Папа слабел, и со временем «Мария» сменила тон: антисемитизм, ксенофобия, нетерпимость… Папа «Марию» не жаловал. А вот деда Рышека радиоксендзы охмурили. В итоге осенью 2005-ш Рышек выбрал себе президента.

Я завел было культпросвет: ведь тебе, Рышек, свободу, землю, свиней дала «Солидарность», а не братья Качинь-ские. Дед от такой неправды замотал башкой: свиньи были до «Солидарности». Пускай, согласился я и продолжил политграмоту.

Папа приехал в Польшу в 79-м. Валенса пожаловался Папе, что коммуняки вконец оборзели, и докеры намерены прекратить беспредел. Папа забеспокоился: как бы не получился 70-й год, когда на Гданьском мосту расстреляли бастующих. Но Валенса с ребятами были непреклонны — Папа согласился похлопотать и пригрозил Брежневу поставить под ружье весь христианский мир, если генсек сунется оказать очередную братскую помощь (в Гродно уже начали стягиваться войска). И Брежнев струхнул. Папа, правда, потом получил за это пулю.

Для наглядности я приплел свой стройбат. Наша рота тогда вышла ночью полуголая на плац биться с другой ротой — блатной, несправедливой. Верховодил нами здоровенный кузнец Сашка Куник. Сашка с лопатой в руках истошно орал: «Не бзди, пацаны!..» Но мы испугались, побежали… А вот «Солидарность» под воительством Папы не испугалась. И победила… И Папа ваш тоже был кузнец…

— Пан Войтыла не был ковалем, — буркнул Рышек. — Он в каменоломне працовал.

— Тем более! — сказал я. — Он сначала камень ломал, а потом на тех камнях Польшу поднял…

Про «Солидарность» Рышек за четверть века подзабыл, а к Лexy Валенсе имел, как и большинство поляков, обыденные счеты. Больше я деда не мучил, его теребила внучка, тянула к жеребенку, родившемуся накануне.

Из зарослей маков возле забора истошно прокричал одурманенный дикий фазан, по его команде в голубое небо с треском поднялась белоснежная стая породистых голубей, до того беззаботно разгуливающая по двору. Аудиенция закончилась.

Могилу прадеда на Повонзском кладбище жена не отыскала. Я повел ее утешать в кафе… Мурка вот привезла бабушку в Польшу, а наша бабушка так и не вернулась на родину, кручинилась жена… Я напомнил ей, что ее бабушке Хелене несказанно повезло. Она осталась жива и даже не сидела. Хотя была не только женой расстрелянного мужа, не только невесткой его расстрелянных братьев. Ее зятем был сам Карл Радек. Кроме того, в родне числился и Мартов Юлий. Тот самый. И не вернулась она в Польшу по своей воле — до 62-го года ждала пропавшего без вести сына. В последнем письме с фронта он сообщил ей, что «идет вечером подбивать у немцев танки», и просил прислать «варешки здвумя пальцами». Бабушка рукавицы сыну выслала и сделала выговор «за русский язык — в письме много ошибок». Фотография Тадика так и стояла на ее письменном столе рядом с Лениным и репродукцией Моны Лизы.

Потом мы гуляли по Варшаве. Из открытого окна на втором этаже за нами тихо наблюдала пара: к седой щеке пожилого пана плотно прижималась узкая голова таксы. Пан помахал нам рукой, тряхнула ушами и такса.

Дома мы помянули родню. Мурка уточнила дальнейший маршрут: Гданьск, Познань, Краков, Закопане… («Кстати, Сережа, не забудь: в Сопоте, под Гданьском, живет Валенса».)

В Гданьск на встречу с нами прилетел из Стокгольма мой друган Сереня Карлов. Мы родились в одной коммуналке с разницей в полгода. Сереня был рыжий, уроков не учил, целыми днями гонял во дворе в футбол, но всегда был отличником. Меня в футбол не брали за толстоту, лишь изредка разрешали стоять на воротах. Потом футбол вытеснила «поэзия»: Щипачев, Асадов, Игорь Кобзев… На нас неотвратимо наваливалась половозрелость. Мы читали стихи о любви и тихо всхлипывали. Потом разбрелись, снова нашлись. За это время Серега успел с отличием кончить педвуз, отработать пять лет в Якутии учителем русского, литературы, математики, географии, труда и физкультуры. Вернувшись в Москву, работал на радио в литературной редакции, а вечерами мы отдыхали… Сереня играл на гитаре, каждый «отдых» непременно дополняя новой песней. Интересное кино: денег не было, свободы не было, счастье было.

Потом Сереня уехал в Швецию, где вещает на радио по сей день.

Сереня приехал веселый, седатый, румяный, гладкий, чемодан на колесиках — интурист. Но почему-то без гитары, оговоренной загодя. В гостинице — Доме актера — гитара отыскалась. Но Сереня гитару, видимо, подзабыл и пел, спотыкаясь… А мы забыли, что хотели побывать в Гданьске на знаменитом мосту, известном опять же по фильму Вайды «Человек из мрамора», где в 70-м режим стрелял в народ, и наутро поехали в Сопот в надежде встретить Лexa Валенсу.

Валенсу мы не нашли. Оказавшись на улице героев Монте-Кассино, мы конечно же спустились в ресторан, где безуспешно гоняли рюмки с водкой по стойке бара, как это делал Мачек — Цибульский в «Пепле и алмазе», поджигая их. А Сереня также безуспешно старался вспомнить песню «Маки на Монте-Кассино». Молодой бармен в ситуацию не врубался и попросил прекратить безобразие. Жена вступилась за нас и спросила: где живет Валенса? Бармен удивился: разве он не в Париже?

На память я купил себе перстенек с черным агатом, мне вспомнилось, что Цибульский тоже носил колечко. На обратном пути камешек выпал, оказавшись пластмассовым. В Варшаве ювелир камушек вставил на место и попросил в Москве не разоблачать польскую ювелирию.