Александра Созонова - Если ты есть Страница 18

Внезапно, вне связи с темой разговора, он объявил, что позавчера ушел из семьи и живет сейчас с мамой. И им необходимо в ближайшие дни повенчаться. Он окрестится, и они повенчаются, это можно в один день, он узнавал. В ближайший же день, как можно скорее.

Агни потрясенно молчала, собираясь с силами.

Он выжидающе не отводил темных глаз.

Сбивчиво принялась объяснять: он ей друг, брат, навеки родной человек, а с родственниками не венчаются, это было бы кровосмешением… Он молчал, слушал, не отводя глаз, владея лицом. Агни все упирала на то, что они родственники, «одна группа крови»… изо всех сил стараясь в объяснениях своих не дойти, что никогда и не воспринимала его как мужчину.

Он был маленького роста и абсолютно лысый. С черной бородой. Прозвище его во второкультурной среде было Черномор.

Он был такой свой.

Наконец он прервал молчание. Попросил впредь больше никогда не звонить ему и ничем не напоминать о себе.

Всю дорогу домой Агни шатало. Не от вина — что там какие-то полстакана… Так потрясла ее потеря друга. Почти единственного в нынешние ее одинокие времена.

Почему-то в метро и на улице «клеились» мужчины. (Чего не случалось с ней в последние пять-шесть лет.) Трезвые, пьяные, всякие. Один негр. Неужели убитый горем вид так привлекает?..

Мысль об экстрасенсорных талантах друга (так стремительно переместившегося в «бывшие») пришла на второй день. Вернувшись из котельной с поломанного своего юбилея, Агни свалилась и дней десять провела в странном, полусонном, полувыключенном из жизни состоянии. Тихонько заныли старые раны и царапины, детские шрамы напомнили о себе. Невозможно было не то что работать, но даже читать, даже держать книгу в ладонях — тяжесть ее была непомерна, книга вываливалась… Агни звонила приятелям, звала в гости и в их присутствии оживала: могла связно говорить и мыслить, бродить по комнате, смеяться. Одалживала энергию, обещая вернуть, как только оклемается. «Не стоит! Нам не жалко!» — уверяли ее, воспринимая это как игру, скрашивающую ей обычное недомогание, ангину или гипертонию.

Дней через десять все восстановилось.

При первом удобном случае Агни проконсультировалась у знающего человека, «белого мага», отчего в тот вечер ее осаждали мужчины. Знающий человек объяснил, что мужчины могли быть двух видов: «стервятники», почуявшие в ней легкую добычу, либо, наоборот, «доноры», стремящиеся поддержать человека, чей энергетический потенциал близок к нулю, и Агни пожалела, что не всматривалась в них, а одинаково грубо отшивала и тех и других.

Бывший ее «родственник» в своей среде слыл стоиком и чудаком, родом богемного Дон Кихота. В чем-то смешным, принимающим гордые позы, но надежным и благородным. Агни в который раз убедилась, что самая суть человека проявляется не в деле, не в дружбе, не в творчестве, а в отношениях с женщиной. Ну, и вблизи от смерти, конечно. Любовь, как и смерть, экзистенциальна. Она набрасывается и овладевает каждой из трех человеческих ипостасей: телом, душой, духом. Как и смерть. Как ничто больше. Оттого-то с древнейших времен эти понятия объединяют в пару. Веселенькие равновеликие партнеры…

Впрочем, ей хотелось верить, что заряд ненависти, посланный в нее другом и братом, был неосознанным, импульсивным. Но и неосознанное зло, пласты подспудной агрессии, открывать в ком-то не радостно. И совсем уже грустно быть лакмусовой бумажкой на доброту и совесть.

Агни заметила, что все ее романы сопровождались таким вот проникновением в суть, разверзанием душевных тайников, не видимых никому боле, и оттого с окончанием «любви» всякие иные отношения не получались. Сколько раз она пробовала остаться друзьями, но нет — говорить становилось не о чем, томительная пустота возникала при встречах, словно от людей, когда-то интересных, многоликих, пьянящих, остались одни оболочки, словно она высветлила, опустошила их внутреннее пространство тоскливым взглядом, приблизившись вплотную.

Поэтому Агни предпочитала мужчин-друзей. С ними можно было общаться годами, не теряя интереса, приязни и уважения.

Узнав, каким образом Агни лишилась крестильного креста, Таня тут же принесла ей другой и заставила надеть при ней.

— Крест, данный при крещении, обладает особой силой, а ты так им распорядилась! Вот этот уже никогда не снимай, ни при каких обстоятельствах. Целую неделю ты жила без креста! Ты еще легко отделалась. И не такое могло случиться!.. Пока ты без креста, с тобой любой колдун все что захочет сделает: ты абсолютно лишила себя защиты!

Агни слабо оправдывалась, что не сняла крест, а поменялась (ведь он обещал!), что простодушно радовалась обращению на истинный путь еще одной души, что какой там колдун…

Вскоре после того, майским утром Агни сняла с шеи новый, Танин, крест и бросила его на пол, в угол комнаты, со словами: «Покарай меня, чтобы я знала, что ты есть».

Жить без Бога больше было нельзя.

Присутствие Бога не ощущалось ни в чем.

— А почему бы тебе не заняться клерикальной деятельностью? — спросил Митя.

— Что ты имеешь в виду? — насторожилась Агни.

— Деятельность на почве православной веры. Или баптистской, если она тебе больше нравится. Проповедовать. Заниматься миссионерством.

Она усмехнулась.

— Твои советы, как всегда, в самую точку. Особенно если учесть, что я не выношу христианства.

— За что же?

— Да за эту их главную идею: спасти себя. Страх за свою шкуру, вечные мольбы… Интересно, есть ли абсолютно чистая, «бесшкурная» религия?..

— Да. Коммунизм.

Они засмеялись.

— Это дело наживное, — сказал Митя, — любовь к христианству. Зато в тебе есть исступленная проповедническая жилка.

Он взял лежащие перед ним на столе три машинописных листка и взмахнул ими. Этот несложный жест, однако, оказался для него чрезмерным. Рука задрожала, и листки выскользнули на пол.

Митя был сине-бледен и красив. Высохший, с темными впалыми глазницами и нездешним светом в очах. Со вчерашнего дня он начал выходить из голодовки, которую объявил по поводу несправедливого ареста товарищей, и держал тридцать три дня.

Агни загляделась на него.

— Ты выглядишь потрясающе. Ушли щеки. Выступили глаза. Налюбоваться не могу. Тебя, наверное, обожают фотографировать западные корреспонденты?

— Да, позавчера приходила парочка. С таким мохнатым микрофоном, похожим на швабру… Только я, от истощения, очевидно, начисто позабыл английский. А переводчика они не взяли, понадеялись на меня. Представляешь картинку?..

— Представляю. Тебе и не надо говорить. Изможденно шептать и поводить глазами. За тебя дикторы все скажут.

— Совсем с ними выдохся. После три часа лежал и глотал воздух, как рыба на берегу. Больше их не пущу.

Агни разгрузила сумку, набитую овощами и яблоками. Помыла морковь и забросила в соковыжималку.

Ничего твердого есть Мите было нельзя.

— Я тоже не буду тебя утомлять. Выдавлю сока побольше и уйду.

— Ты меня не утомляешь. Мы же договорились обсудить твою статью.

— Обсуждай. Только не иронизируй над тем, что для меня предельно серьезно. Кстати, ирония требует дополнительных затрат энергии, а ее у тебя мало.

— Я тоже абсолютно серьезен. Ты многим это читала? — Митя кивнул на листки.

— Человекам пяти. Я буду читать это каждому, с кем сведет меня судьба. Пока не найду единомышленников. Людей одинаковой со мной крови.

— А… разве ты еще не нашла? А все наши? А я?..

Она помедлила.

— Не совсем.

Митя только взглядом дал понять, что последние слова камнем лягут на ее совести.

Совсем огромные стали глаза. Черные, обведенные тенями. Страшные, как ночное небо.

— И какие же были реакции?

— Кто-то сказал, что да, это интересно, и вежливо протянул мне их назад. Кто-то спросил, сколько мне лет, и удивился, что двадцать семь, а не семнадцать. Один долго рассказывал, какие они все сволочи и подлецы — те самые знаменитые люди, совесть которых я предлагаю разбудить. Какой-то видный прозаик стащил у него в молодости не то сюжет для рассказа, не то образ. И от этого будто бы прославился. Послезавтра на очередном вторнике я прочту это группе.

— Лучше не читай, — попросил Митя.

Он сидел, откинувшись в кресле. Голодовка придала его облику застылое величие спиритического гостя. Слабый размеренный голос усиливал впечатление.

— Почему?

— Я лучше сам скажу тебе все, что они скажут. Вот, прямо по пунктам. — Он придвинул к себе первый листок.

— Конечно, скажи. Мне очень важно твое мнение. Но и группе я прочту — одно другого не исключает.

— Зря. — Митя вздохнул. — Если на меня ты обидишься и хлопнешь дверью — это не страшно: она уже выдержала штук пятнадцать твоих хлопков и еще от одного не развалится. Но если ты переругаешься со всей группой…