Илья Штемлер - Сезон дождей Страница 18

Но вопрос так и остался без ответа.

Гости начали подниматься из-за стола. Братья Дубровские – Наум Самуилович и Семен Самуилович – вышли на площадку покурить. Наум Самуилович прикрыл дверь, опасаясь всевидящего ока своей супруги – та не одобряла его перекуров.

– Тебе что, стало нехорошо? – спросил Семен Самуилович. – Спич у тебя получился неважный.

– Что-то голова закружилась, – признался Наум Самуилович, прикуривая от зажигалки брата. – Да, ладно. Не в первый раз.

– Зайди ко мне в больницу. А лучше в поликлинику, я там консультирую по четвергам, – Семен Самуилович уперся локтями о перила и заглянул вниз.

Четкая гармоника лестничных пролетов уходила в провал подъезда.

– Хороший дом, опрятный. Большая редкость, – Семен Самуилович вытянул губы и выпустил несколько четких бубликов сигаретного дыма. – А ребята у вас будут жить?

– Да, так складывается, – вздохнул Наум Самуилович. – Ну а как он тебе?

– Кто? Сергей Алексеевич? Обыкновенный местечковый мясник.

– Местечковый мясник? – переспросил Наум Самуилович удивленно.

– Ты, что, не видишь? Такой же «инвалид пятой группы», как и мы с тобой.

– Ну да?! – опешил Наум Самуилович.

– Типичный местечковый мясник, я таких распознаю за километр.

– Сергей Алексеевич?

– А почему не бывший Саул Аронович? Только он никогда не признается, хоть его режь.

– Вот те на!

– И злобствуют они, как твой новоиспеченный родственник. Нормальные русские люди так себя не ведут, как эти выкресты. Ты видел, как он уплетал фаршированную рыбу?

– Брось ты. Фаршированную рыбу, да еще Тонину, любой слопает, – всерьез ответил Наум Самуилович. – Ажена? Как тебе жена, Татьяна?

– У той с пятым пунктом порядок, никакой инвалидности, – решительно определил Семен Самуилович. – К тому же – даю голову на отсечение – она и не догадывается, что ее муж.

– Такого не бывает, – решительно возразил Наум Самуилович.

– Еще как бывает. Сие есть тайна великая!

Семен Самуилович осмотрелся, не зная куда положить окурок. Не найдя подходящего места, швырнул его в лестничный пролет. Окурок летел, расплескивая искорки, точно сгорающая ракета.

– На обратном пути подберу, – пообещал доктор Дубровский.

На пятом месяце беременности Наталья ушла с работы.

– У твоей невестки живот небольшой, но емкий. Двойню носит, – сказала на кухне соседка, Галя-вагоноважатая, матери Евсея, Антонине Николаевне.

У Гали было четверо детей, и ее мнение в этом вопросе имело вес. Даже для Антонины Николаевны, которая работала в аптеке на Кронверкской и относила себя к медицинскому братству.

В знак особого расположения к новой соседке пацаны Галины с воем и криком прокатили вдоль коридора коммуналки железную палку с двумя подшипниками на концах.

– Для укрепления брюшного пояса, – рекомендовала Галя. – Встань на четвереньки и вози. Утром и вечером по пятнадцать минут. Родишь, что выплюнешь!

Приспособление хранилось у порога комнат Дубровских, и Наум Самуилович при утренней спешке частенько об него спотыкался.

– Эта колесница когда-нибудь привезет меня в больницу, – жаловался он жене.

– Вот и хорошо, – отвечала Антонина Николаевна. – Когда Семен просил тебя приехать к нему в больницу показаться? Или ждешь, чтобы тебя к нему привезли на «неотложке»?! И не маши рукой! Рукой он машет. Люди мрут, как мухи, с такой жизни. Надо следить за собой!

Наум Самуилович хватал завернутый в газету завтрак и убегал. На работе у него был кипятильник и пакетики с чаем. Спустя два часа квартиру покидала и Антонина Николаевна, благо ей до аптеки ходу десять минут пешком, не то что Науму Самуиловичу – полтора часа в один конец.

В последнее время Наталья просыпалась среди ночи. Ей казалось, что она проспит момент, когда малыш впервые себя проявит, такой вот бзик. И ничего не могла с собой поделать, просыпалась и все! Потом, после ухода Евсея, ее сморит и она уснет, наверстает свое.

Наталья слушала, как за стеной оживал коридор. Она неплохо изучила, когда и в какой последовательности пустеет квартира в доме № 19 по Введенской улице. Ее тесть, Наум Самуилович, обычно выбирается вторым. Первой – правда, через сутки – уходит Галя-вагоновожатая, она идет на работу в четыре утра. После нее коридор затихал на два часа. И в шесть будильник сварливо вытряхивал из кровати Наума Самуиловича. После короткой возни далекий хлопок входной двери извещал, что он ушел. Ну а потом, через час-полтора, в коридоре возникала шумовая сумятица, в которую вплетался и властный голос Антонины Николаевны, и голоса ребят разных возрастов нескольких семейств, голоса скорняка Савелия и его противной жены-портнихи – они работали в меховой артели, – и голос парикмахера Моти, спешащего на Ленфильм, – он причесывал и стриг актеров перед съемкой.

К десяти квартира затихала. Стекла в переплете оконной рамы на глазах набухали синевой, сменявшей глухую черноту, словно кто-то с улицы протирал их тряпкой. Грохот трамваев на стыках рельс звучал мягче, не так резко, как в пять утра. Предметы в комнате приобретали более четкие формы. Особенно корешки книг. Разбросанные по всей комнате книги, Наталья собрала и расставила на полках, когда Евсей уехал в Кингисепп брать открепление из школы, куда его распределили еще после четвертого курса. Он, как «отец на снасях», имел право на свободный диплом, но почему-то надо было оформить открепление в месте распределения. Евсей не позволял трогать книги. Наталья уже не раз выслушивала его стенания по этому поводу. И тогда, вернувшись из Кингисеппа, он, сдерживая раздражение, осмотрел полки, но промолчал, видно, остался доволен.

Наталья смотрела на профиль спящего мужа. Видела, как набухали и опадали резные ноздри, подпирающие красивый, чуть длинноватый нос, как вздувались пухлые детские губы, чтобы выпустить маленькую порцию воздуха. Покоем веяло от спящего лица. Не то что вчера! Когда, вернувшись домой, Евсей заметил на письменном столе пресс-папье – горбатое приспособление для промокания чернил. С бронзовой ручкой в виде головы Зевса.

Наталья увидела пресс-папье в антикварном магазине на Гороховой, неподалеку от которого каждую среду, вечером, собирались желающие обменять жилплощадь. Настроение Натальи было приподнятое – складывался неплохой вариант: она заполучила подходящий адрес. Надо созвониться и наметить время для осмотра. И надо ж было ей заглянуть в антикварный магазин! Мало того – купить это пресс-папье.

– Тратишь деньги на всякую глупость! – завопил Евсей. – Зачем мне пресс-папье? Пот высушивать со лба? Кто помнит в наше время, как выглядят перья и чернила?! Лучше бы на эти деньги я купил Андрея Белого в букинистическом на Литейном.

Поостыв, Евсей признал, что пресс-папье и впрямь украшает письменный стол. А свирепый Зевс даже стимулирует творческий запал.

– То-то же, – сказала Наталья. – Впрочем, если хочешь – отнесу Зевса обратно. Чек сохранился.

– Ладно уж, – буркнул Евсей, – пусть живет у нас. Извини, сорвался.

Наталья чувствовала: Евсей что-то таит, скрывает. И рассказ его не печатают, все откладывают. Хорошо еще, «Вечерка» взяла какие-то заметки в городскую хронику, «Правда» заказала статью из жизни подростков.

Наталья отвела взгляд от спящего мужа, сдвинула одеяло и оглядела свой живот. Медленно провела ладонью по бархатной коже, желая уловить, наконец, толчок новой жизни. Тяжелая, крупная ее грудь распалась по обе стороны от высокого холма. Живот пугал своим «молчанием», а прошло больше положенных двадцати двух недель, это точно.

– Что, он еще спит? – голос Евсея звучал глухо в утренней тишине комнаты.

– Спит, – вздохнула Наталья. – Думала, и ты спишь.

– Куда там. Давно не сплю.

– Так тихо лежишь.

– Боялся тебя потревожить.

– Я тоже не сплю. Они помолчали.

– Севка, ты что-то таишь. А я переживаю. Что с рассказом? Все сроки прошли.

– Обещают до конца года напечатать, – нехотя проговорил Евсей. – Вчера захожу в редакцию, встречаю своего редактора. Говорит: «Дубровский – очень хорошо, но только не Евсей. Пушкин обидится». Это ж надо!

– Ну и что? – Наталья приподнялась, упираясь локтями о подушку.

– Ничего. Предложил ограничиться буквой «Е». Пусть, говорит, читатель думает, что хочет. «Е. Дубровский».

– Ну и ладно. Лишь бы напечатали. Или они передумали?

– Черт их знает.

– Но они тебе заплатили аванс!

– Подумаешь… Целые романы цензура выбрасывает из номера.

– Вот еще! – испугалась Наталья. – Ну их. Пусть будет Е. Дубровский. Ты из-за этого расстроился?

– Из-за этого тоже. Я – Евсей!

– Какой ты Евсей?! Ты – Севка. Нет, ты Сейка! Ты мой дорогой муж Сейка. И дети твои будут – Сейковичи! У моего отца есть японские часы фирмы «Сейко». Отец сказал: родится внук – часы твои.