Алекс Ла Гума - В конце сезона туманов Страница 18

Абдулла снял пиджак, повесил его на спинку стула, выставил тарелки, достал ножи и вилки. Они принялись за котлеты с острой подливой, и Бейкс заговорил о листовках. Над буфетом висело изображение храма Кааба в Мекке.

— Понятно, — сказал Абдулла, — завтра ночью. Халима ничего об этом не знает. — Он подмигнул. — Молчание — золото. Все будет сделано как надо. — Он взял кость руками и тщательно обглодал ее. — И знаете что, я снесу листовки на фабрику. Оставлю вечером в столовой, а наутро рабочие на них наткнутся. Как вам это нравится?

— Это будет в пятницу утром, — вслух размышлял Бейкс. — Отличная мысль. А на тебя не подумают? Сейчас всюду доносчики.

— Подсадные утки, — ухмыльнулся Абдулла, — знаю, знаю. Ни рта раскрыть, ни поговорить ни с кем. Я прикидываюсь безмозглым дурачком. Этаким работягой, весельчаком и бабником. — Он снова подмигнул, облизывая пальцы. — Халиме ни гу-гу. А за меня не бойтесь. Если бы удалось организовать рабочих! Что за жизнь, когда никому нельзя довериться. — Он сокрушенно покачал головой. — Неужто и дальше так будет, мистер?

— Придется идти на риск и говорить с людьми, — сказал Бейкс, жуя котлету. Есть не хотелось, но отказываться невежливо. — Должно быть чутье на хороших людей. Вот, нашел же я тебя. Значит, есть и другие. И черт с ними, со шпиками: волков бояться — в лес не ходить.

— Профсоюзники струхнули. — Абдулла встал и подошел к буфету. — Я сварю кофе. — Из гостиной слышался стрекот швейной машины.

— Надо действовать в обход их. Нельзя ставить крест на всех рабочих, если вожаки наложили в штаны. Пролетариат не раз поступал вопреки воле тред-юнионистов. Стоит доказать рабочим, что наше дело правое, и ничто их не удержит.

— Верно, — согласился Абдулла, — так было не раз. Взять хотя бы всеобщую стачку после полицейского расстрела. О аллах! — внезапно вскипел он, — люди пришли заявить о своих правах, заявить, что они не рабы, а по ним открыли огонь! Глазом не моргнув отдали приказ! Ведь мы же люди! Как можно стрелять в людей!

— Это лишь доказывает беспомощность властей. Нельзя давать им передышки. Любой, пусть даже самый скромный вклад в общую борьбу приобретает теперь особое значение.

Абдулла налил кофе в чашки и снова улыбнулся, сверкая золотыми коронками.

— Видит аллах, за нами дело не станет!

IX

В то утро долго не рассветало. Время будто остановилось, и земля не сдвинулась за ночь с места. Холодная, непроницаемая, прогорклая тьма, как застывшая каша-размазня, облепила восточный край неба. Рассвет пригнулся под бременем ночи, упираясь ногами в землю и расправив плечи, как человек, толкающий тяжелый фургон.

Но люди чтили Время. В оконцах, забитых фанерой, затянутых мешковиной, заткнутых от стужи старым барахлом, задернутых жалкими занавесками, будто волшебные фонари, зажглись огоньки. Черное небо придавило поселок, но постепенно ночь отступала и под тонкой мглой, как за дымовой завесой, расползался рассвет.

Прачка встала затемно, сварила кофе. Сидя спросонок на убогой кровати под картонным потолком, она пила кофе, а утро прикасалось ледяными безжизненными пальцами к ее большим уютным бедрам, еще хранившим тепло постели. Сегодня ей предстоит обстирать четыре дома, огромный узел грязного белья валялся на полу. Надо бы взяться за стирку пораньше.

В другом конце поселка кто-то прогрохотал палкой по изгороди из гофрированного железа.

На задворках лачуг Рассыльный возился впотьмах с велосипедом, проверяя, не спустили ли шины за ночь. Он обжег пальцы догоревшей спичкой и смачно выругался сквозь зубы.

Из домов доносились звуки неохотно пробуждавшейся жизни, обитатели готовились к новому трудовому дню.

Юноши в лохмотьях и разнообразных шляпах, кепках и заношенных шлемах «балаклава» ходили по улицам от дома к дому, передавая слово.

Уголовник выглянул из-за угла покосившейся хибары, потом стремглав пересек темную мостовую. Мало радости столкнуться с мужем, возвращающимся с ночной смены. Бери, что плохо лежит, но не ищи на свою голову неприятностей. Он юркнул в сумрачные объятия проулка. Долгая преступная жизнь закалила его цинизм. Он думал теперь о завтраке и пиве, а о женщине уже позабыл. Тихо, как кот по песку, он скользнул мимо развалюхи, где спала Девочка.

Девочка заворочалась во сне. Ей приснилось, что сегодня можно не ходить в крошечную, в одну комнату, школу, где весь день ученики сидят на полу. Она видела себя на красавце пароходе, из трубы валит дым, они плывут к сливочному горизонту — все как на картинке в книге. Ее родители, спавшие на единственной в доме кровати. стягивали с себя тряпье, заменявшее одеяла, ворчливо сетуя, что приходится вставать в такую рань.

Поселок огибала немощеная дорога, ведущая к приподнятому, как дамба, шоссе. Его черная широкая лента раскручивалась в направлении труб Стального города. За немощеной дорогой лежало голое, вытоптанное поле, а на краю его стоял полицейский участок.

В участке всю ночь горели огни. Сержант заступил на дежурство в четыре утра и теперь, сидя за столом, потягивал кофе из фляги. Его дряблое, морщинистое лицо походило на эластичную маску, небрежно натянутую на шляпную болванку. У него были глаза неопределенного серого цвета, будто капли мутной воды, и большие розовые руки. В нем чувствовалась военная выправка: опрятен, подтянут. Он скорее походил на генерала, нежели на сержанта. Он сам знал это. Таким он и видел себя в мечтах.

Судя по записям в журнале, ночь прошла без особых происшествий. Можно рассчитывать, что и днем все будет хорошо. И все же сержанта одолевало смутное беспокойство, вызванное настойчивыми слухами, ползущими из поселка. Кто-то подбивал черное население страны бойкотировать законы; проклятые кафры собираются сжечь свои пропуска. Правительство готовило в этой связи специальное заявление; черные якобы замышляют налет на белые кварталы и поголовную резню. Этого нужно ждать со дня на день: сегодня, завтра на следующей неделе, через месяц — никто не знает наверняка. Слухи, слухи, один невероятнее другого.

Около семи в участок вернулись первые ночные патрули. Черные полицейские расписались в журнале и пошли к своим шкафчикам, расстегивая на ходу шинели. Сержант полистал их записные книжки, покрытые ужасными каракулями.

— Что тут у тебя про стены? — раздраженно спросил он на африкаанс — белые полицейские не признают другого языка.

— Снова лозунги на стенах, начальник, — ответил полисмен.

— Опять? Проклятые ублюдки, агитаторы!

— Говорят, что сегодня они побросают пропуска, — добавил сиплым голосом второй полисмен.

— Сегодня?! Кто это «они»?

— Народ!

— Мало того, начальник, — сказал первый полисмен, — они не только побросают пропуска, но и не выйдут на работу.

Сержант озабоченно нахмурился. На секунду ему пришло в голову, что такие дела находятся вне компетенции полиции и он не должен ввязываться. Но он тут же расстался с этой мыслишкой ради другой: «Ты — генерал, командующий, тебе предстоит сражение». И сразу отлегло от сердца. Возвращались бы скорее белые патрульные. На их сообщения можно положиться.

Зазвонил телефон, сержант вздрогнул и судорожно вцепился в трубку. Потом, кое-как совладав с волнением, поднес ее к русым усам. Звонили из центрального полицейского участка. В город не прибыли рабочие из поселка. Ходят слухи, будто стачка начнется сегодня. Так это или не так? Другим участкам тоже поручено докопаться до истины.

— Одну минуту, — сказал сержант в трубку и повернулся к констеблям, болтавшим в уголке.

— Эй вы, тупицы, звонят из города — черные не вышли на работу.

— Как же, сержант, — ответил полисмен с низким голосом, — мы сами видели…

— Звонит босс из города — на фабриках ни души.

— Некоторые все же поехали, начальник.

— Некоторые? — свирепо переспросил сержант. — А что же остальные, дома сидят?

— Трудно сказать, — промямлил другой полисмен, — одни едут, другие не едут.

Сержант чертыхнулся, повертел телефонную трубку, потом буркнул в нее:

— Я наведу справки и позвоню вам.

Резко бросив трубку на рычажки, он накинулся на черных полисменов:

— Отравляйтесь на автобусную остановку!

Один из констеблей, нахмурясь, побрел мимо стола дежурного к выходу.

«Теперь не до шуток, — думал сержант, — пора всерьез приниматься за дело».

Держась за морщинистый, отвисший подбородок, он подошел к карте поселка на стене. При виде карты он испытал удовольствие, как бы сразу вырос в собственных глазах. Имея карту, можно заняться дислокацией рот, развертыванием командных и наблюдательных пунктов. Жаль, что нет булавок с цветными флажками. Но тут полет его фантазии прервал скрежет тормозов. В распахнутую дверь он увидел запыленный патрульный автомобиль и выскакивающих из него белых констеблей.