Владимир Романовский - Русский боевик Страница 18

— А на чем она… э… уникально специализируется?

— Надо думать, что на чем-то очень древнем. Древние какие-то времена.

— До Крещения Руси?

— Вроде бы да. Но точно не знаю. Я вообще историю не люблю.

— А я, не поверишь — ненавижу историю, — сообщил священник. — Иной знаток истории узнает какую-нибудь гадость, которую поп провинциальный вдруг учудил лет четыреста назад в своем Тамбове, да потом раззвонит на весь свет — вот все вы, попы, такие. А за тыщу лет на Руси знаешь, сколько попов было? Тьма. Ну и, конечно, даже если очень немногие из них гадости управлялись сотворять, за столько времени все равно много гадостей набежит. А мне за всех отвечай да оправдывайся. Нет, история — это только людей с толку сбивать.

Бармен внимательно посмотрел на священника, а тот улыбнулся благосклонно.

— Вижу я, что человек ты степенный, сын мой. Правильный человек, верный. Хочу я дать тебе совет, от чистого сердца. Ты, когда тебя после сегодняшнего арестуют да будут спрашивать, чего ты во все это влез, ты отвечай, что тебя бес попутал. Во-первых, это так и есть, а во-вторых, это всегда сбивает с толку следователя. Следователи, как правило, люди неверующие, в таких вещах не разбираются. Может и отпустят тебя, а если и посадят, то ненадолго.

Бармен мрачно смотрел на священника.

— Это вы так шутите, святой отец? Это шутка такая?

— Да, я шутить горазд, когда пью. Раньше я курил, так ежели пить, то целую пачку выкуривал. Но теперь бросил. Вот только шутить и остается.

— Н-да, — сказал бармен. — Странные у вас шутки. Это что ж, все священники так шутят теперь? Ничего себе.

— Тебя как звать-то, сын мой?

— Это, святой отец, значения не имеет.

— Не скажи. Имя — оно важно. Имя, бывает, так связано с судьбой человека, что любо-дорого. А бывает и не связано.

Бармен пожал плечами и отошел к другому концу стойки.

— Ты далеко не уходи, — окликнул его священник. — Я, может, еще выпить захочу.

Бармен посмотрел мрачно, снял с полки бутылку со скотчем, поставил ее на стойку, и плавным движением придал ей скорость — и она остановилась точно перед клиентом.

— Сколько захотите, столько и нальете.

Сумерки сгущались. Стоя на смотровой площадке, Вадим почувствовал спиной чье-то присутствие, но не обернулся.

— Хороший вечер, не так ли, — сказали сзади.

— Да, весьма, — отозвался Вадим.

— Воздушные течения в тропосфере, в основном восточные, захватывающие большие пространства океанов между тридцатью градусами широты и экватором в каждом полушарии на обращенных к экватору перифериях субтропических антициклонов в этом году выдались особенно приятные, не так ли?

— Вы, Ольшевский, человек умный и рассудительный, — сказал Вадим. — Я вас очень уважаю. И за это тоже.

Ольшевский встал рядом с Вадимом и оглядел — город, и обрамляющие его водные пространства. Леса почти не было видно — темно. Вадим посмотрел на часы.

— Как там остальные? — спросил он.

— Не знаю. Я подремал в номере, принял душ, хотел посмотреть телевизор, но он ничего не показывает.

— Да, — Вадим изобразил сокрушенность. — Мой тоже ничего не принимает.

— Остальные находятся в разных стадиях легкой растерянности.

— Ничего. Трувор их успокоит.

Внизу, возле петнхаузов, раздался вдруг истошный нечленораздельный крик, а затем посыпались отрывочные истеричные фразы:

— Где? Куда? Куда бежать? Девки, это страшно! Ааа!

Вадим и Ольшевский переместились к противоположным перилам и посмотрели вниз.

— Что случилось? — крикнул Вадим.

— Дети! Дети исчезли! — закричала матрона, и две других ей вторили, — Дети!

— Не волнуйтесь! — крикнул Вадим.

— Да где ж они, где?!

— О них позаботятся и будут хорошо кормить! — обнадежил ее Ольшевский.

— Где?

— В Бразилии. Их туда продали в рабство.

— Что, как?

— Странный у вас, питерских, юмор, — сказал, пожав плечами, Вадим.

Дверь одного из пентхаузов распахнулась, из нее высунулась Амалия.

— Спят ваши дети, не орите, будто вас режут, — сказала она.

Матроны кинулись к ней.

— Не входить! — строго сказала им Амалия. — Я их сейчас выведу, а то вы их напугаете. Да и нечего вам делать у меня в номере.

Она закрыла дверь. Матроны остановились возле двери нерешительно.

— Да, так мы не договорили о пассатах, — сказал Ольшевский. — Отойдемте от края.

Они снова перешли на внешнюю сторону площадки.

— Вы что-то хотите мне сказать, Ольшевский?

— Да, Вадим. Я не люблю, когда меня куда-то приглашают, а потом перекрывают все ходы и выходы и отключают связь. Этому есть название.

— Нет, вовсе нет, — заверил его Вадим.

— Название есть.

— Я не о названии. И связь вовсе не для этого отключена. И вовсе в вас не в ловушку заманили.

— То есть…

Вадим развел руками.

— А если бы я захотел бы отсюда уехать? — спросил Ольшевский.

— Вызовите такси и уезжайте, никто вас не держит.

— Телефон не работает.

— Идите в город, ближе к центру, там всегда кто-то торчит, извозом занимается, когда в гостинице есть посетители.

— Вы хотите сказать, что за гостиницей не следят?

— Откуда? Со спутников, что ли?

— С другого берега.

— Нет, — сказал Вадим, слегка удивившись. — Не следят. Зачем следить?

— Чего хочет от нас Демичев?

— До его прибытия я этого вам сказать не могу. Но ждать осталось недолго.

— Что за мифотворчество? Что вы давеча нам рассказывали напару с историком? Что за водевиль?

— Это не водевиль.

Ольшевский склонил голову набок и вежливо улыбнулся. Дальнейшее произошло так быстро, что Вадим не успел ни среагировать, ни почувствовать боли, ни вскрикнуть. Только что они стояли у перил и беседовали вполголоса. Теперь же правая рука его оказалось вывернутой за спину, а тело грозило перевалиться через перила вниз — семнадцать этажей, бетонный козырек над входом.

— Так вы говорите, за нами никто не следит, — раздался сверху и сбоку голос Ольшевского. — Вот и хорошо. Мы можем говорить откровенно. Я откровенно вам говорю, что желаю знать, чего хочет Демичев, и, если не получу откровенного ответа, обещаю вам, тоже откровенно, что ускорение тела при свободном падении, как и в прошлые века, равняется девяти и восьми десятым метра в секунду за секунду, и вы в этом убедитесь лично.

— Вы с ума сошли, Ольшевский! — прохрипел Вадим. — Я и не думаю ничего скрывать. Просто… а, черт, не давите так руку!.. просто Демичев хотел все сказать вам сам. Сделать вам сюрприз. Да вон он сам. А, черт! Слышите?

Гул был явно вертолетный. Некоторое время Ольшевский слушал, а затем, углядев в сумерках прожектор и красный сигнальный огонек, вернул Вадима в стоячее положение.

— Ну и хватка у вас, — заметил Вадим, потирая плечо и локоть. — Никогда бы не подумал. Я вас раза в полтора тяжелее.

— Ваш личный телефон работает? — мрачно спросил Ольшевский.

— Нет. Но скоро заработает, как и ваш. Вон там станция, к утру починят.

— Что починят?

— То, что сломано.

— А остальные станции?

Вадим поморщился.

— Это действительно не… да вы не сердитесь. Трувор…

— Трувор, Трувор, — злобно сказал Ольшевский. — Пехота.

Вертолет завис над смотровой площадкой. Ольшевский чуть отошел, символически — от ветра деться было некуда. Вадим посмотрел вверх и помахал рукой. Дверь вертолета отъехала в сторону, Трувор Демичев высунулся наружу.

— Почему бассейн открыт? — крикнул он в мегафон.

— Крышу заклинило! — крикнул Вадим.

— А? — раздалось из мегафона.

Вадим махнул рукой.

Демичев скрылся в вертолете. Прошло некоторое время, после чего вертолет начал спускаться на смотровую площадку. Вадим и Ольшевский отошли к лестнице, а потом поспешно сбежали вниз — места было мало. Пилот филигранно посадил машину точно в центр площадки. Демичев бравым прыжком выскочил наружу и протянул руку даме — блондинке чуть за тридцать, необыкновенной, как показалось Ольшевскому, красоты. За блондинкой последовали двое мужчин. Пилот выключил мотор.

— Привет, ребята! — радостно воскликнул Демичев, спускаясь по лестнице пружинистым командирским шагом. Официальный костюм на нем топорщился и выглядел слегка комично. — Рад вас видеть, Ольшевский. Привет, Вадим! Знакомьтесь — моя жена Людмила!

— Здравствуйте, — с достоинством сказала блондинка, придерживая платье — что-то среднее между вечерним туалетом и костюмом для официальных деловых встреч.

— Здравствуйте, — мрачно ответил Ольшевский, сунув руки в карманы.

Три матроны, раскрыв рты, наблюдали за прибытием. Из пентхауза Амалии один за другим выбегали дети, таращась на компанию и на вертолет. Амалия высунулась, быстро оглядела детей, и, насчитав нужное их количество, скрылась в номере, сердито хлопнув дверью. Дети даже не обернулись.