Адам Хэзлетт - Ты здесь не чужой Страница 18

— Вы очень добрый человек, — обрадовалась старуха.

Покончив с обедом, они вернулись в кухню, миссис Маклагган поставила чайник на огонь.

— Что ж, пойдем наверх, познакомимся с Альбертом?

— Хорошо.

Она заварила чай, расставила чашки на подносе. Вслед за старухой Пол поднялся на второй этаж. Они прошли по узкому коридору. Запах все сильнее. Остановившись у двери, хозяйка жестом попросила его открыть.

— По первости нелегко, — предупредила она.

Здесь, в комнате, стоит настолько густая вонь, что Полу кажется, будто его лицо вмяли в тело больного и заставили дышать сквозь поры чужой кожи. Ставший уже привычным запах достигает одуряющей силы. Маленькая комната, свод окна, наверху открыта форточка. В углу лежит в постели мальчик лет десяти или двенадцати, на синем комбинезоне проступили жирные пятна. Под коркой засохшей и отваливающейся кожи видны ярко-красные лицо и шея. На запястьях и тыльной стороне кистей мокнущие болячки чередуются с пятнами обнаженного мяса. Мальчик едва пошевелился при виде гостей, лишь слегка качнул головой на подушке.

— Это мистер Льюис, Альберт. Я вчера рассказывала о нем. Зашел тебя навестить.

Миссис Маклагган поставила поднос на столик у кровати. Мальчик обратил взгляд к Полу, глаза его были едва видны в складках бледно-розовой и красной кожи.

— Садитесь в кресло, вон там, хорошо? — предлагает старуха. Сама пристраивается на низеньком стульчике, пододвинув его к кровати, наливает в чашку чай. Одной рукой она держит чашку, другой — ложку, подносит горячую жидкость к распухшим губам внука.

— Ромашка, — негромко говорит она. — Ты же любишь ромашку.

Мальчик пытается оторвать голову от подушки, губы его дрожат, он глотает с трудом.

— Вы уж извините, мистер Льюис, он почти не разговаривает. В последнее время боль сильнее, да, Альберт? — Она снова поворачивается к Полу. — Могу поклясться, даже Иов так не страдал.

На другом конце кровати из-под покрывала высовываются ступни мальчика, покрытые толстым, как шкура, слоем коричневато-белых мозолей.

— Помнишь, Альберт? Я тебе говорила, мистер Льюис преподает историю. Он знает все на свете, честное слово.

Напоив внука чаем, старуха отставила чашку в сторону и расстегнула верхнюю половину комбинезона. Грудь мальчика покрывала та же красная сыпь — незажившие болячки вперемешку с пятнами облезающей кожи. Бабушка окунула тряпку в стоявшее возле стула ведерко и начала бережно накладывать мазь на тело Альберта. Мальчик тихонько вздохнул.

— Больше всего Альберт любит Генриха Второго. Мы как раз начали про него читать, верно? А вы что-нибудь знаете о Генрихе Втором, мистер Льюис?

Запах, вид разлагающегося тела просто невыносимы. Пол едва не теряет сознание.

— Я… я ничего не читал об этом периоде с тех пор, как закончил университет, — признался он. — Я специализировался на истории Америки.

— Но что-то же вы помните из Средневековья? — оптимистично настаивала старуха.

Пол несколько раз втянул воздух ртом, и сумятица в желудке вроде бы улеглась. Мальчик смотрел на него с мольбой, не похожей ни на отчаяние, ни на страх. Он чего-то хотел от него, чего-то ждал.

— Он был замечательный король, — начал Пол, словно загипнотизированный взглядом мальчика. — Это я помню,

— Вот видишь! Ему все известно о королях. Могу поклясться, у него в запасе полно историй, каких ты еще и не слыхал. Может, он кое-что и тебе расскажет. Расскажете Альберту про короля?

Пол кивнул, поспешно соображая, что сказать дальше.

— Бабушка уже рассказывала тебе про Стефана? — спросил он, выхватывая наугад имя из курса, пройденного много лет тому назад.

Альберт слегка покачивает головой.

— Ну… это был предшественник Генриха, сын… — В голове пусто. Тряпочка с мазью перемещается выше, к груди Альберта. На красной коже — небольшие белые пузыри; на безымянном пальце старухи — потемневшее золотое кольцо; над кроватью — выцветшие обои с героями мультиков.

— Не помню, кто был его отцом, но, во всяком случае, они заключили соглашение: Стефан правил до конца жизни, но на нем эта династия обрывалась, и на престол должен был взойти Генрих…

Пол снова умолкает, в памяти всплывает просторный лекционный зал, преподаватель с немецким акцентом, читавший историю средневековой Европы.

— Вскоре Стефан умер, и Генрих сделался королем — ему было двадцать или даже восемнадцать лет. Повелителем самого большого из тогдашних европейских государств.

Теперь он не боялся делать паузы — в комнате было тише, чем прежде, и мальчик глядел на него безмятежно.

— Он женился, — произнес Пол, и вновь к нему возвратилось давно утраченное воспоминание. — На Элеоноре Аквитанской. Ее отец владел изрядным куском Франции, и Генрих добавил ее приданое к своим землям. У них родилось множество детей, но сыновья восстали против отца, и Элеонора приняла их сторону, пошла против Генриха…

Он рассказал мальчику о том, как Генрих первый раз заточил Элеонору, описал тюремную камеру в Нормандии, всячески разукрашивая свое повествование, затем перешел к тому, как Генрих на долгие годы запер жену в Винчестере, потом в Солсбери. Он говорил, а старуха тем временем протирала Альберту лоб. Пол рассказал и о том, как в Кентербери убили Фому Беккета, как рыцари подхватили гневные слова короля: «Кто избавит меня от этого беспокойного попа?» (он повторяет эти слова точно так же, как произнес их когда-то его учитель), и как эти рыцари последовали за Фомой в Англию и убили священника в соборе, у алтаря. «Убили товарища его детских игр, совесть короля».

Воспоминания нанизываются одно на другое. Пол рисует портрет короля-бродяги, который за тридцать пять лет своего царствования и двух недель подряд не спал в одной постели, все носился по своим обширным владениям, сражался с неблагодарными сыновьями. А еще стычки с баронами, война с Францией, очередное заточение Элеоноры. Слова текли легко, королевская армия — переправлялась через Ла-Манш, заключались и расторгались договора, Пол разворачивал перед мальчиком мир Плантагенетов, точно экзотический цветок, не скупясь на драматические сцены: монархи объявляли войну и осаждали замки, мужи сражались не на жизнь, а на смерть, победители карабкались на крепостные валы, вздымая над головой двуручные мечи — неистовое изобилие красочных деталей, насыщающих детское воображение.

— Получше любой книги, — похвалила миссис Маклагган, когда он закончил. Сложив тряпку, она бросила ее в грязное. — От бабушки такого не дождешься, верно, Альберт?

Альберт едва заметно кивнул.

— Боюсь, я кое-что напутал, — признался Пол. — Столько всего, Ричард, крестовые походы…

Свет в комнате померк. Эллен уже вышла из библиотеки, прикинул он. Дошла до гостиницы, не застала его там. Неужели они оба все еще в том же городе? Разве он не уехал далеко-далеко?

— Теперь отдыхай, — сказала старуха внуку. — Может, мистер Льюис зайдет завтра. Ты не против? — Склонившись над мальчиком, она дотронулась губами до его щеки.

Внизу, в коридоре, миссис Маклагган провожала Пола к двери и вдруг остановилась.

— Прошу прощения, — сказала она. — Нужно было предупредить насчет запаха. Не хотела вас пугать.

— Ничего.

— Понимаете, мистер Льюис… мой внук умирает. Думаете, я жестока к нему, надо было положить мальчика в больницу? Вы правы, конечно. Но он уже был там, понимаете, полтора года пролежал. Я и раньше слыхала, что такое псориаз, от беспокойства, огорчения и такого прочего становится хуже. Не знала только, что дело может зайти так далеко.

Она резко хватает гостя за руку.

— Мистер Льюис, он сам хотел вернуться домой. Он знал, к чему это приведет, но он хотел вернуться.

На улице почти стемнело. За окнами вспыхнул свет, лотки мелких торговцев исчезли с площади. Пол медленно пробирается сквозь сгущающиеся сумерки. На углу каждой улицы открывается вид на небо и море, на слои туч, громоздящиеся на горизонте.

Эллен ждет его в номере в отеле. Она плакала, это видно, но уже перестала. На ее лице незаметно тревоги, как было накануне. Она вытащила чемоданы, начала складывать одежду.

Несколько минут они молчали.

— Я узнала расписание, — сказала она наконец. — Поедем утренним поездом.

— А как же твои письма?

Она подняла глаза. Никогда прежде она не выглядела такой усталой.

— Просмотрела, — сказала она. Уселась на край кровати, сложила руки на коленях. Ее жесты — когда-то он был влюблен в них, в движения ее рук, открытые ладони, широко раздвинутые пальцы, легкие дуги и круги, неисчерпаемую энергию, казавшуюся ему чудесным даром.

— Прости, — вот и все, что он сумел выдавить из себя.

Опустившись на колени, она продолжала паковать вещи. Слезы вновь заструились по ее лицу.

Посреди ночи он проснулся и сел у окна. В гостинице было тихо, машины не проезжали под окнами. Только настойчивый плеск моря. Он словно видел, как ночная тьма сливается с северными водами там, вдалеке.